Рев двигателя усилился: мы съехали с дороги и поехали по афганской пустыне. Я сидел на заднем сиденье между двумя коллегами-афганцами. Они сопровождали меня на интервью, когда вооруженные люди окружили машину и взяли нас в заложники.

На переднем сиденье сидел человек с автоматом Калашникова. Он повернулся назад и смотрел на нас. Все молчали. Я взглянул в окно на унылый пейзаж и подумал, что через несколько минут всех нас убьют.

В тот день, 10 ноября прошлого года, я ехал на встречу с одним из полевых командиров талибов по имени Абу Тайеб. Вместе со мной были журналист-афганец Тахир Луддин и наш водитель Асад Мангал. Абу Тайеб согласился дать интервью для моей книги об Афганистане и Пакистане и пригласил нас на встречу недалеко от Кабула.

Чем больше я смотрел на боевика на переднем сиденье, тем больше я нервничал. На его лице не было никаких эмоций. Я подумал о своей жене и семье, и меня охватило чувство вины и стыда. Интервью, пару часов назад казавшееся таким важным, теперь представлялось безрассудной блажью.

Наконец мы доехали до убогого глинобитного домика на дне ущелья. Меня заперли в крошечной комнате, то ли ванной, то ли кладовке. Через несколько минут охранники открыли дверь и впихнули в комнатенку Тахира и Асада. Мы взглянули друг на друга с облегчением. Где-то через 20 минут охранник открыл дверь и жестами приказал нам выйти в коридор.

«Стрелять нет, — сказал он. — Стрелять нет».

В первый раз за весь день я подумал, что нам могут сохранить жизнь. Охранник провел нас в гостиную комнату, украшенную бордовыми коврами и красными подушками. Я сел напротив коренастого мужчины, чье лицо скрывал пату — традиционный афганский платок. «Я полевой командир талибов, — заявил он. — Меня зовут Мулла Атикулла».

В течение следующих семи месяцев и десяти дней Атикулла и его люди держали нас в заложниках.

В Афганистане нас держали неделю, а затем вывезли в Зону Племен в Пакистане, туда, где, по мнению экспертов, прячется сам Усама бен Ладен.

Оказалось, Атикулла сотрудничал с Сираджуддином Хаккани, главой одной из самых радикальных группировок движения «Талибан». Хаккани с союзниками и прятали нас на подконтрольной им территории в Северном и Южном Вазиристане.

За время, которое мы провели в заложниках, я говорил нашим захватчикам, что мы — журналисты и сами ехали к талибам, чтобы выслушать их. Я говорил, что два месяца назад женился, что у Тахира и Асада в общей сложности девять детей. Я даже плакал и умолял отпустить нас. Мои усилия были напрасны.

За эти несколько месяцев я понял одну простую вещь. Хотя я семь лет проработал в этом регионе, я не осознавал, насколько радикальными стали многие лидеры талибов. Живя бок о бок с последователями Хаккани, я обнаружил, что талибы-экстремисты теперь ставят перед собой очень амбициозные цели. Общение с иностранными боевиками в Зоне Племен, похоже, сильно повлияло на молодых талибов. Они хотят вместе с «Аль-Каидой» создать фундаменталистский мусульманский эмират, в который входил бы весь исламский мир.

Я знал, что Пакистан часто оставляет без последствий действия «Талибана». Но я был поражен тем, что увидел своими глазами: талибским государством в государстве.

Это — история нашей жизни в плену талибов.

В воскресенье, 9 ноября, я прилетел в Кабул из провинции Гильменд, чтобы встретиться с Тахиром, журналистом лондонской The Times. Мне обещали, что он может организовать интервью с представителями «Талибана».

В ночь перед интервью с Абу Тайебом, талибским полевым командиром, я почти не спал. Уезжая, я оставил две записки. В одной из них, адресованной главе кабульского отделения The New York Times Карлотте Галл, я указал место нашей встречи с талибом и просил ее сообщить в посольство США, если мы не вернемся к вечеру. Вторая была адресована моей жене Кристен на случай, если что-то пойдет не так.

Я встретился с Тахиром и его другом Асадом, которого он нанял водителем и «впередсмотрящим». Уже из машины я послал Карлотте SMS с номером телефона Абу Тайеба. Я просил ее позвонить ему, если от нас ничего не будет слышно. Если по дороге что-то случится, Абу Тайеб и его люди могут нас спасти. Согласно афганским традициям, защищать и укрывать гостя — священная обязанность хозяина.

На назначенном месте встречи никого не оказалось. Тахир позвонил Абу Тайебу, и тот сказал ехать дальше по той же дороге. Через несколько секунд к нам подбежали два вооруженных человека, выкрикивавших команды на пушту.

Боевики открыли обе передние двери и приказали Тахиру и Асаду пересесть на заднее сиденье.

Машина понеслась по дороге, Тахир кричал захватчикам что-то на пушту, боевик на пассажирском сиденье орал что-то в ответ.

«Они хотят знать, откуда ты», — сказал Тахир. Я колебался. Быть американцем в такой ситуации очень опасно, врать — еще опаснее. Если бы потом они узнали, что я американец, меня бы немедленно объявили шпионом.

«Скажи им правду, — ответил я. — Скажи им, что я американец».

Тахир передал мой ответ, и грузный водитель радостно заулыбался. Он сжал руку в кулак и прокричал что-то в ответ. Тахир перевел: «Они говорят, что пошлют Обаме послание кровью».

К тому времени, когда я наконец встретился с нашим захватчиком Атикуллой, я все еще не знал, какая из талибских группировок нас похитила. Тахир стал моим переводчиком. Я объяснил, что нас пригласили в провинцию Логар на интервью с полевым командиром талибов Абу Тайебом. Я сказал, что работал корреспондентом The Times в Южной Азии с 2002 по 2005 год. Я рассказал о статьях, написанных мной во время боснийской войны, и как православные христиане в Сербии арестовали меня после того, как я предал огласке убийство мусульман в Сребренице.

Атикулла не обратил на это никакого внимания. Он не дал нам позвонить Абу Тайебу или пресс-секретарю «Талибана». Теперь наша судьбы в его руках, сказал командир.

Через несколько часов после заката нас запихнули в небольшой микроавтобус.

«Нам придется перевезти вас в другое место ради вашей же безопасности», — сказал Атикулла. Он сидел за рулем, а его лицо все еще закрывал шарф. Во время поездки Атикулла обещал сделать все, что в его силах, чтобы уберечь нас. Я обещал ему деньги — «миллионы» — и обмен на пленных.

Государство фундаменталистов

Американцам тут не место

18 ноября мы вошли в Зону Племен, удаленный район Пакистана, находящийся под контролем «Талибана». Теперь мы были в «Исламском эмирате» — государстве фундаменталистов, существовавшем в Афганистане до американского вторжения в 2001 году. Чтобы уничтожить его, погибли многие тысячи афганцев, пакистанцев и американцев, были потрачены миллиарды долларов, но все, чего удалось добиться, сместить его на несколько километров восточнее.

Худшее, что может случиться с американцем, — это оказаться здесь. Американское правительство не имеет здесь никакого влияния.

Наше первое жилище в Пакистане оказалось в Мираншахе, столице Северного Вазиристана. Окна двух больших спален выходили в маленький дворик. В одной даже была ванная с душем и отдельный туалет.

В первый же день, вернувшись из ванной, я увидел на ноге Тахира алую линию, словно проведенную красными чернилами. Оказалось, на него бросился с ножом местный боевик. «Я хочу попробовать плоть мусульманина, который служит американцам», — кричал он. Один из наших охранников оттащил его.

Нельзя сказать, что заключение было одиночным: поглазеть на нас целыми днями ходили пакистанские боевики, так что мы чувствовали себя зверями в зоопарке. Среди них был местный полевой командир, представившийся Бадруддином. Он был братом Сираджуддина Хаккани, главы клана Хаккани, одной из самых влиятельных талибских группировок в регионе.

Бадруддин сказал, что собирается снять нас на камеру, чтобы послать видео в СМИ. И с гордостью успешного режиссера показал мне видео Дану Эгрете, работаювшего в Кабуле французского сотрудника негосударственной организации, которого похитили по дороге в офис. Он был в наручниках и явно избит. «Пожалуйста, заплатите им выкуп, — говорил он на видео, обращаясь к коллегами и родным, — Это какой-то кошмар».

Я стал отговаривать Бадруддина записывать видео. Американское и афганское правительства, сказал я, с большей вероятностью согласятся на тайный обмен, чем на публичный. Нас можно обменять на заключенных из принадлежащей афганским властям тюрьмы Пул-и-Чархи на окраине Кабула.

Я не настолько важная персона, говорил я ему, если талибы попытаются обменять меня на заключенных американских тюрем в Гуантанамо или Баграме, им откажут. Кроме того, я хотел уберечь свою семью от видео со мной в главной роли. К моему удивлению, Атикулла согласился.

«Я есть из таких, — сказал он. — Я один из тех людей, который нравится идти навстречу».

Он сказал, что разрешит мне, Тахиру и Асаду позвонить нашим родным, сказать, что мы живы. Атикулла настаивал, что хочет договориться о сумме выкупа как можно скорее. Его лицо все еще скрывал шарф. Это добрый знак, думал я: мы не видели его лицо — значит, сможем уйти живыми.

Вечером я впервые за девять дней позвонил своей жене. Я боялся, что она будет плакать, паниковать. Но она говорила сдержанно. «Все будет хорошо», — сказала она. Я вспоминал ее слова все время в плену.

На следующий день нас перевезли в другой дом, где тоже были электричество и теплая вода. Хорошие условия не переставали поражать меня.

Удивительным оказалось и то, что нас не били (чего я ожидал), а даже старались нам угодить. Атикулла объявил, что на 7-10 дней уедет в Афганистан, но оставит двоих охранников. Чтобы мы не скучали, нам выдали коротковолновый радиоприемник и доску для шашек. К моему бескрайнему удивлению, охранники даже приносили мне англоязычные пакистанские газеты.

Впрочем, верить в спасение было трудно. Каждый вечер к нам приходили боевики Хаккани, переполненные ненавистью к США и Израилю. Их яростные ругательства я слушал все семь месяцев плена.

Они говорили про мирных жителей Афганистана, Ирака и Палестины, погибших при бомбардировках. Про пытки и унижения в иракских тюрьмах. Про заключенных в Гуантанамо и Баграме, сидящих без суда и следствия по много лет.

Американцы считают все это ужасными исключениями. Для моих захватчиков они были доказательствами того, что США — враг, лицемерная держава, не уважающая международные законы.

Я пытался возражать, что я — простой мирный житель. В ответ мне рассказывали про мусульман, которых держали в секретных американских тюрьмах и пытали годами. Полевые командиры говорили, что сами провели в тюрьмах столько, что семьи успели оплакать их. Почему, спрашивали они, со мной надо поступать иначе? Их ненависть к США казалась безграничной.

Прошло десять дней, но Атикулла так и не вернулся. Похоже, теперь мы были в руках Бадруддина. Он перевел нас в куда меньший, более грязный домик. На прогулки нас выводили в окруженный высокими стенами закуток шириной с тротуар. От грязной еды меня тошнило.

Стремление обменять нас как можно скорее, похоже, исчезло. Впрочем, Бадруддин пообещал, что меня не убьют. «Ты — курица, несущая золотые яйца», — сказал он.

За несколько дней до Рождества вернулся Атикулла. «Мы здесь, чтобы освободить тебя, — объявил он, и его лицо впервые не было скрыто шарфом. — Мы приехали тебя отпустить».

Поначалу я был вне себя от счастья. Моя вера в Атикуллу оправдалась. Передо мной стоял умеренный и разумный командир, чья настойчивость привела к нашему освобождению.

Но ближе к вечеру беседа приняла другой тон. Атикулла заявил, что американские военные попытались арестовать Абу Тайеба в утро нашего интервью с ним.

Я был в ужасе и сказал, что ничего не знал об этом. Он ответил, что я — шпион, как и остальные сотрудники The New York Times в Афганистане. Он заявил, что его люди подготовили нападение на бюро The New York Times в Кабуле и достаточно звонка, чтобы смертник подорвал себя посреди офиса. Разговор об освобождении теперь казался фарсом.

Однако на следующее утро Атикулла заявил, что сделка о нашем освобождении уже заключена и нас обменяют в течение нескольких дней. Он начал издеваться, спрашивая, какими рейсами я полечу в США, сколько телекамер встретит меня в аэропорту. Затем он спросил, что я скажу жене, когда увижу ее.

Я перестал верить ему. Позже оказалось, что он с самого начала врал.

Не выдержав моего отчаяния, Тахир и Асад рассказали, что Атикулла и есть Абу Тайеб. Они знали об этом с дня нашего похищения, но не смели мне рассказать: Абу Тайеб поклялся отрубить им головы, если они скажут, кто он.

Абу Тайеб позвал нас на интервью, предал, а затем притворился полевым командиром по имени Атикулла. Я был в отчаянии.

Мир талибов

«Завоевать умы и сердца»

Мои наблюдения в плену подтверждали подозрения, что Хаккани контролируют крупное талибское «государство в государстве» в Зоне Племен. Пакистанская армия никак им не мешает, и Хаккани настолько уверены в собственной неприкосновенности, что однажды средь бела дня вывезли меня — человека, которого считали исключительно ценным заложником, чтобы снять в горах короткую сценку для видео. Захватчики пытались изобразить, что держат нас далеко от города.

Зимой я близко познакомился с жизнью Хаккани. Мои захватчики были уверены, что США ведут война против ислама. Они ругали Запад за убийство мирных жителей, но радовались терактам, устроенным талибами-смертниками, в которых погибали десятки прохожих-мусульман. Они резко осуждали миссионеров, но требовали, чтобы я перешел в их веру. Они жаловались, что США держат в тюрьмах невинных людей, словно забыв, что мы сами были у них в плену. Но в повседневной жизни, вдали от глаз командиров, некоторые из охранников относились к нам по-человечески.

Тахиру, Асаду и мне пришли письма от наших семей, посланные через Красный Крест. Но говорить с женой мне не позволяли три месяца. Наконец 16 февраля Абу Тайеб отвез меня в отдаленное место и разрешил позвонить ей. Талиб приказал мне сообщить ей номер своего мобильного и попросить перезвонить. В тот момент талибы требовали за мое освобождение $7 миллионов, но денег на телефонный звонок им было жалко.

«Это мой последний звонок, — сказал я жене, повторяя то, что требовал талиб. — Это мой последний шанс».

Абу Тайеб пообещал договориться с моей семьей о выкупе, но, как было уже не раз, уехал, не сдержав обещания. Из разговоров с ним я понял: когда дело касается американцев, на компромисс он не пойдет.

Большую часть зимы мы провели в пустом здании поликлиники, выстроенном пакистанскими властями в рамках программы США. Ее целью было «завоевать умы и сердца» местного населения.

Большинство наших охранников были едва старше двадцати лет, многие не окончили и младших классов. Мир за пределами Афганистана и Пакистана они не видели, родственники и друзья всех были убиты советскими или американскими войсками.

Мне удалось разговорить 20-летнего охранника, готовящегося стать шахидом. По сравнению с другими он был образован (в старших классах он даже учился инженерному делу) и немного говорил по-английски. Когда я спросил, почему он хочет умереть, он сказал, что жизнь в этом мире для любого мусульманина — тяжкое бремя, и истинная цель каждого мусульманина — попасть на небеса. Его очень интересовали мои вера и взгляды. «Правда ли, что галстук – тайный символ христианства? — спрашивал он. — Правда ли, что все христиане хотят жить тысячу лет?»

Пытаясь обратить меня в свою веру, один из полевых командиров заставил меня каждый день читать по одной суре Корана и обсуждать с ним. Всякий раз разговор превращался в проповедь. В конце концов, командир вздохнул, что ему жаль меня: моя душа будет мучаться в аду. Тем не менее поставить меня перед выбором: ислам или смерть (как предложил один из боевиков) командир отказался.

Мы уже давно сами готовили еду для себя, боясь отравлений. Какое-то время я мыл общую посуду, но потом охранники запретили это, боясь заразиться. По их мнению, мои проблемы с желудком были вызваны не грязной водой, а тем, что я неверный, то есть по сути своей нечист.

Наши охранники целыми днями слушали радио. Слыша сообщения о гибели афганских и американских солдат, они кричали «Аллах акбар!». По ночам охранники спали под сшитыми в Пакистане одеялами, на которых были изображены герои фильма «Человек-паук». Мне досталось стеганое одеяло с розовой куклой Барби.

Авианалет

Остаться в живых

25 марта ракеты, пущенные с американского беспилотного самолета, поразили цель в нескольких сотнях метров от нашего дома в деревне в Зоне Племен.

Двумя неделями ранее захватчики перевезли нас из столицы Северного Вазиристана Мираншаха в Макин, городок в Южном Вазиристане. Местность кишела узбекскими, арабскими, афганскими и пакистанскими боевиками.

Позже я узнал, что один из охранников призывал отвести меня на место ракетного удара и обезглавить, сняв казнь на видеокамеру. Глава охраны не позволил.

Талибы проклинали атаки беспилотных самолетов и, казалось, ненавидели президента Обаму даже больше, чем Буша.

Ситуация в конфликте США и «Талибана» казалась безвыходной. Беспилотные самолеты мешали действиям талибов, но после каждой атаки они вербовали новых боевиков.

С каждым месяцем мы все больше чувствовали, что захватчики забыли о нас и оставили на милость молодых охранников. В середине марта один из них принес DVD-плеер. Просмотр видеороликов, прославляющих джихад — одинаковых кровавых агиток, стал любимым времяпрепровождением охранников.

Я боялся, что эти фильмы «промывали мозги» не только талибам, но и нашему водителю Асаду. С момента переезда в Макин он, казалось, начал симпатизировать талибам и даже стал носить с собой «калаш», который они дали ему. Он бросил курить, когда охранники сказали, что это запрещено исламом. Я пытался убедить себя, что он делает это, чтобы выжить, но сам себе не верил.

В конце апреля Абу Тайеб нанес нам неожиданный визит и сказал, что хочет снять еще одно видео. В этот раз, объяснил талиб, перед камерой я должен плакать. Я посмотрел на Тахира. Если я откажусь, талибы могут убить его или Асада. Мне была отвратительна мысль, что моя жена и родные увидят эту съемку, но у Тахира было семеро детей, у Асада — двое. Я согласился.

На следующее утро Абу Тайеб исчез, объявился только в начале июня и заявил, что американское правительство предложило обменять нас на семерых оставшихся в Гуантанамо афганских заключенных. Я ответил, что это невозможно.

Он рассмеялся. Если я снимусь еще в одном видео, сказал он, нас отпустят. Стыдясь предыдущих съемок, я отказался. Я был уверен, что он лжет.

Абу Тайеб повторил свой приказ, я снова сказал «нет». Я знал, что это безрассудно, но после месяцев подчинения даже простое «нет» вызывало ощущение свободы.

Понимая, что Абу Тайеб и его люди начнут меня избивать, Тахир и Асад бросились умолять меня согласиться на видео. Я сдался. Но в конце видео я сказал то, что хотел произнести со дня похищения: «Как бы это ни кончилось, Кристен, моя семья и друзья не должны винить себя ни в чем».

Побег

К свободе через забор

20 июня, суббота. В столице Северного Вазиристана Мираншахе — час ночи. После семи месяцев и десяти дней в плену мы с Тахиром решили бежать.

Нас привезли в Мираншах в начале июня, в наше девятое жилище в Зоне Племен. Как и все время плена, я периодически подметал полы в нашем доме и подбирал мусор, чтобы создать иллюзию чистоты. Именно так я нашел старый буксировочный трос. Подумав, что он может пригодиться для побега, я спрятал его под рубашку.

Все следующие дни я думал только о побеге. Как-то раз на закате охранники разрешили выйти с ними на крышу, и я увидел, что дом окружен стеной высотой примерно в полтора метра. Если бы мы могли забраться на нее, думал я, спуститься на улицу можно было бы с помощью каната.

Одновременно Тахир осматривался в окрестностях дома. Охранники брали его с собой раз или два в неделю, когда шли покупать еду или смотреть крикетные матчи. Тахир выяснил, что дом был ближе к главной базе пакистанской армии в Мираншахе, чем все наши предыдущие жилища.

Боясь, что охранники или Асад могут нас услышать, мы с Тахиром почти не обсуждали побег.

За несколько недель до этого мы решили, что не можем больше доверять Асаду. Нам пришлось принять трудное решение бежать без него, потому что мы боялись, что он выдаст нас охранникам.

Наш разрыв с Асадом стал самым неприятным моментом плена, хотя позже я узнал, что он тоже смог сбежать.

…Той ночью мы с Тахиром благополучно прокрались во двор, вытащили веревку и залезли на крышу. Вскоре, впервые за семь месяцев, я шел по улице без конвоя.

Ранее Тахир рассказывал, что недалеко от нашего дома находится КПП пакистанской армии. Я же возражал, что надо идти к главной военной базе в Мираншахе и сдаться офицерам там.

Через пять или десять минут слева раздался окрик, и я услышал звук передернутого затвора автомата Калашникова. Тахир поднял руки и закричал что-то на пушту. В ответ ему прокричали какие-то команды. Я поднял руки, сердце мое ушло в пятки. В бледном свете я увидел силуэт человека с «калашом» в руках, стоящего на крыше разрушенного здания.

«Если ты сдвинешься с места, они нас застрелят, — сказал Тахир, и добавил то, во что я не сразу смог поверить: — Это и есть база». Мы попали к пакистанцам!

Впервые за всю ночь я подумал, что наша попытка может оказаться удачной. Я держал руки над головой и ждал.

Вскоре подошел пакистанский офицер. Он говорил с Тахиром на пушту, но голос звучал ободряюще.

«Он очень вежливый человек, — объяснил Тахир. — Мы под их защитой. Мы в безопасности».

Чувство бесправия, не покидавшее меня многие месяцы, начало отступать. Мы были мучительно близко к спасению.

Около часа спустя солдат принес мне телефонную карточку, и я написал ему свой домашний телефон. Капитан набрал номер и передал мне трубку. Со второй попытки Кристен ответила на звонок.

«Дэвид? — выдохнула она. — Дэвид?»

«Кристен, — ответил я, смакуя возможность сказать то, о чем мечтал многие месяцы, — Кристен, позволь мне провести всю жизнь, искупая это перед тобой».