Просто учитель Евгений Бунимович — беспартийному подводнику Александру Покровскому

Саша, привет. Давно не писал. Тут у нас в столице проходили выборы в Мосгордуму, может, слышал? О самих выборах, что напишешь…

Помнишь хрестоматийный советский анекдот про мужика, который расклеивал по ночам листовки без слов, просто чистые листы, приговаривая: «А что писать, и так всё ясно…»

Наутро после выборов иду к своему кабинету — выметаться надо, освобождать место для нового избранника. У дверей стоят бумажные мешки в человеческий рост, штук пять, и на каждом одинаковая принтерная распечатка большими буквами: «БУНИМОВИЧ. АКТ К УНИЧТОЖЕНИЮ». Именно так.

Нет, Саша, за меня не беспокойся, это не маленький московский освенцим на скорую руку. Это такой у них язык канцелярский — простой, как мычание.

Только начал упаковывать книги и бумаги, звонок с модного молодежного радио. В трубке полные оптимизма голоса юных идиотов:

— Здравствуйте, Е.А., мы звоним вам прямо из эфира!

— Здравствуйте, — отвечаю.

— Вот тут по лентам новостей идет информация, что в Мосгордуму вы не прошли, зато вам предлагают крупный федеральный пост. Это правда?

— Правда, — говорю не моргнув глазом.

— Круто, а какой именно? Вы не могли бы нам открыть тайну прямо здесь, сейчас, в прямом эфире?

— Могу, — говорю. Мне предложили быть президентом Российской Федерации. Но я отказался — больно хлопотно.

И тут, Саша, эти «как бы» свободные, отвязанные, крутые ребята сразу отключились — с перепугу, даже без «спасибо-до свидания». Кишка тонка.

Выкидывал бумаги — вспоминал завершение думской колготни.

Среда. Выступление на последнем думском заседании — законопроект об образовании детей с ограничениями по здоровью. Между прочим, Саша, несмотря на телевыступления начальников и прочие шумовые эффекты, у нас до сих пор нет об этом ни федерального закона, ни региональных.

Четверг. По звонку ребят из Архнадзора поехал в Замоскворечье, там в Кадашах за высоким забором сносили экскаватором «Дом дьякона». Девятнадцатый век, рядовая московская застройка, первый этаж каменный, второй деревянный. Это и есть, Саша, настоящая Москва, соразмерная человеку, не чета вашим питерским имперским наворотам. Я сам, кстати, в похожем родился. Мой снесли, еще когда я в школе учился. А этот — сейчас. Залезли мы на соседнюю крышу, звонили в Москомнаследие. Остановили ковш. В понедельник, когда подвели итоги выборов, снос продолжился.

Пятница. На Остоженке наконец открывали Музей Тургенева. Дом его матери. Там он останавливался, когда в Москву приезжал. Там и «Муму» написал.

Давно еще, когда я впервые приехал к фирмачам, которые арендовали этот особнячок, попытался им объяснить, что можно со мной спорить, можно с мэрией договариваться, но вот с Тургеневым конкурировать — едва ли. Тем более — с Муму.

Нашли им другое место. Но Остоженка, Саша, это у нас теперь — «Золотая миля», самые дорогие в России квадратные метры. И все же удалось выбить классику посмертную жилплощадь. Ты, Покровский, ему не завидуй. В твоей подлодке тоже когда-нибудь каюту-музей откроют: «Здесь он писал «Расстрелять!»

Ну вот, докатился напоследок до письма в жанре «Отчет депутата». Всё. Ухожу. Выключаю свет. Закрываю кабинет. Что сказать на прощание?

Знаешь, двухлетняя моя внучка перед сном машет ручкой и говорит: «Бай-бай, масяки!» Вроде не совсем понятно, к кому конкретно она обращается и что именно она имеет в виду. Но, согласись, что в целом — понятно.

Вот и я, пожалуй, тоже, проходя по коридорам власти с вещами на выход, повторю вслед за Викой: «Бай-бай, масяки!»

До связи, твой