Еще в 2004 году я спросила Анетту, потерявшую в спортзале 9-летнюю дочь Алану, какое время она хотела бы вернуть. Перед ней стоял выбор, который, дай бог, минует вас: оставить девочку и спасти младенца Милану (было разрешено с грудничками выйти) или остаться всем троим без всяких гарантий на спасение. Анетта вышла из спортзала с младенцем.

Так вот, Анетта сказала: «Хотела бы вернуться в спортзал. Мы все еще были живы».

31 августа, 10 утра

Новая школа. Суровый пропускной режим. Я прохожу как учительница, что соответствует действительности. Охранник Юра радуется, что приехала «учительница из Сибири».

В учительской — все мои знакомые и друзья. Это они щедро отдавали мне свои урочные часы. Класс, в котором я работала, был шестым, сегодня он — одиннадцатый. Некоторых уже нет — кто в соседней, новой, 8-й школе, кто-то учится за границей.

Входят четверо девочек: Алина, Вика, Инна, Лайма. Спрашивают: что нужно сделать для первого дня занятий?

Слово «первая» надолго скомпрометировано в Беслане. Занятия начнутся 5 сентября. Девочки счастливы и веселы. «Они все заложницы, — говорит завуч школы Елена Касумова. — Тогда они были третьеклассницы».

И только сейчас я замечаю то, что есть у всех заложников: быстрая смена эмоциональной шкалы. Секунда — и от веселости нет следа.

Учителя и ученики продолжают считать, что их школа называется первой. «За что мы в первой школе подыхали, мучались, чтобы память о школе исчезла?» — эти слова Касумовой может повторить каждый учитель. Нет, они никогда не будут ни школой № 9, ни школой № 10. В обиходе ее называют — «новая первая по Коминтерну». А вот что пишется в аттестатах: «Среднее общеобразовательное учреждение города Беслана». «Все! Приплыли! — горячатся учителя. — Что за стыдливое такое «учреждение»? Оно для бомжей?»

На тетрадях, дневниках ученики упорно пишут: «Первая школа».

«Первая» не хочет и не будет умирать, несмотря ни на какие потери.

Это упорство держаться имени возникло не сегодня. Оно уже было тогда, в октябре 2004 года, когда начались первые уроки. Учителям предоставили место в просторной учительской школы № 6, но они ютились в маленькой комнатенке для завуча. Они хотели остаться «первой». И никогда не будут просто «общеобразовательным учреждением».

На потолке учительской — трещины. Они во многих местах. Уже в первую зиму не выдержали трубы, и школа потекла с третьего этажа по первый включительно. Прибывали комиссии, что-то определяли, но трещины, вероятно, необходимый атрибут российской школы, не важно, кто строит школы — местные ли строители или концерн «Монарх».

Поначалу государство размахнулось со ставками. На сегодняшний день в школе № 1 сокращена 21 ставка.

31 августа. 11.45

В спортзале старой первой школы, который ничуть не изменился за эти пять лет, ждут прибытия бойцов «Альфы» и «Вымпела». На стене — портреты погибших бойцов и надписи :«Спасибо. Скорбим».

При входе в спортзал вас предупреждают: «Отключите мобильные телефоны». Не помню случая, чтобы кто-то говорил по мобильному.

Две вертикальные пластины с вечно движущейся водой говорят о главном — о жажде тех, кто 52 часа подвергался немыслимой жестокости. Не давали воды! Ни старикам, ни детям.

И вот они — бойцы «Альфы» и «Вымпела» — идут… Медленно, с венками, с гвоздиками. Среди бойцов — матери погибших альфовцев и вымпеловцев, их сестры и дети. Абсолютное отсутствие звука. По одному подходят к вазам. Ставят цветы. Пристально вглядываются в лица погибших на фотографиях. Снимать в фас не разрешено. «Вы учительница?» — спрашивает командир. «Да», — говорю я.

Немолодая женщина плачет. Похоже, она плачет уже давно, пытаясь сделать снимок. «Как вас зовут?» — спрашиваю. «Лида», — отвечает. Она мать альфовца Кузнецова.

У портрета Вячеслава Малярова — трое: мать Анна Петровна, сестра Вячеслава и ее дочка — Сидорова Катя. Она в военной форме, будет пограничником. Пограничником станет и дочь Вячеслава — Кристина Малярова.

Я не знаю, как определяют действия «Альфы» и «Вымпела» специалисты, как они объясняют такие большие потери, но вот что думают о бойцах жители Беслана. «Между инструкцией, определяющей минимальные потери, и личным выбором бойцы предпочли действовать так, чтобы погибнуть самим, но спасти детей. В тех условиях, которые были им навязаны, они все-таки выбрали спасение других», — об этом открыто говорят в Беслане.

Эрика Разумовская — жена командира «Вымпела» Дмитрия Разумовского. Ждет возвращения в Москву. Потому что священник, закрывший глаза Дмитрию, хочет рассказать Эрике о последних минутах жизни ее мужа. «Он был атеистом, но в последние полгода я стала замечать какие-то изменения в его настроениях. Мне важно знать, в каком душевном состоянии он ушел».

Великие и скорбные минуты. Других слов не найдешь. «Спасибо вам!» — это не просто надписи на почерневших стенах, это внутренний отклик каждого, кто прикоснулся к бесланской трагедии и изумился силе самопожертвования в наш циничный и расчетливый век. Ничего-то мы не знаем ни о человеке, ни о его возможностях. Беслан говорит еще и об этом.

1 сентября

День назывался 1 сентября,Детишки шли, поскольку осень, В школу …Иосиф Бродский

Так было. Так будет. Но не в Беслане.

Утро. 8 часов 30 минут. К школе, которая называлась первой, идут взрослые люди, старики и дети. Детей немного. Мужчин много — все пять лет они чувствуют свою вину и ответственность. Идут тихо. В центре спортзала — ковер из гвоздик. Огромный деревянный крест и свечи. Много свечей. На уцелевших стенах — портреты ушедших. Вот около них и происходит главное событие рокового первого числа. Отцы, матери, потерявшие детей и внуков, тянут руки к портретам. Гладят фотографии, на которых их дети все еще живые. Тихая скорбная музыка временами прерывается таким страшным плачем, от которого мороз по коже. Мужчины тоже плачут и не утирают слез платком. Не знаю, что видят фотографы в объектив — они тоже плачут.

У портретов семьи Дзампаевых в голос рыдает женщина. Ее зовут Зоя. Погибла вся ее семья — дочь Светлана, ее муж, внучка Агунда и внук Аспар. Зоя причитает: «В этом году Аспар пошел бы в школу. Ты понимаешь, он ведь в школу уже никогда не пойдет»…

Я хочу рассказать Зое, что мне известно. Мне рассказывали, как однажды Светлана улучила минуту и прошла мимо мужчин, сидевших на низкой скамеечке. Лицом к стене, руки за голову. Муж почувствовал приближение жены. Обернулся. Они встретились взглядами. «После этого они сразу его убили, — перебивает меня Зоя. — Все человеческое выводило их из себя». Зоя почти не выходит из дома. Ей стыдно, что она жива. Да и жизнь ли это? «Знаешь, кому я завидую?» — вдруг спрашивает она.

Знаю. Это скажет любой житель Беслана. Это когда мать похоронена со своими детьми.

В тот час и минуту, когда случился захват, началась панихида. Запахло ладаном. Во время панихиды появились какие-то официальные лица. Они прошли с гвоздиками. Охраны не было. Достаточно быстро они удалились.

Как всегда, поразили осетинские мальчики. Герману Плиеву 14 лет. Он так истово и серьезно молился, что я спросила, не был ли он в заложниках. Нет, не был. Бесланские мальчики взрослеют на этой скорби. Не понять, о чем они думают. О чем молятся.

Плачет Борис Ильин из Узбекистана. В 2004 году он привез к брату свою мать — она осетинка. 13 августа сюда, в Беслан, напросилась в гости дочь Бориса. Она приехала вместе с сыном, которому было всего-навсего два года. Дочь и внук Бориса погибли.

В течение всех пяти лет он хочет одного — предать погибших родной земле. Для России погибшие — не ее граждане, хотя Россия их не уберегла. Никто они и для Узбекистана — погибли в другой стране.

Из Волгодонска приехала Ирина Халай. 16 сентября исполнится 10 лет волгодонскому теракту. Администрация Волгодонска наметила конференцию, посвященную этому событию, на 3 сентября, чтобы отвлечь людей от Беслана.

«Знаешь ли ты, отчего столько лет стоит вой матерей Беслана?» — спрашивает моя подруга Мая.

Знаю. Они хотят знать правду. Иногда где-то в толпе услышишь: «Неужели бесланское дело закрыто?»

Все пять лет Беслан ждет правду и борется за нее.

А люди идут и идут… Улицы полны милиционерами. Бесланцы горестно замечают: «Где вы тогда были?» Милиция предупредительна. Но в спортзал журналистов пропускают только по спискам. Я прохожу как жительница Беслана.

«Вот скажи мне, почему такая большая страна не могла спасти детей?» — спрашивает меня старый человек и все смотрит и смотрит на свою племянницу Ингу, рожденную в 1990 году. Смотрит на фотографию и плачет.

Вопросы, которые задают жители Беслана, обладают одним свойством — с годами из них уходит вопросительность. Она заменяется убеждением, которое есть результат собственной внутренней работы.

Рожденное в мучительном одиночестве, это убеждение обретает силу нравственного закона. Этим и отличается Беслан в пятую годовщину трагедии.

Беслан, 1 сентября