На краю пустой природы,В бочке, выпитой до дна,Лучше баловень свободы,Чем свободная страна.Стишок, приснившийся автору
По степени божественности и влияния на цивилизации к винограду приближается только хлеб. Но о хлебе пишут все и всегда. Поскольку он насущный. А о винограде писал для массового читателя только Юрий Черниченко, великий журналист. Седьмого августа тяжко больному Юрию Дмитриевичу исполнилось 80 лет.
Христос, будучи сыном человеческим, знал толк в насущном и превращал воду в вино. Кабы выпила я того вина, мои мозги, скорей всего, прочистились, и я бы удостоилась понять пылающую поэзию свободы и творчества, которые отличают виноградаря от иных земледельцев. Понять так, как понимает это великий журналист, проросший от крымского корня.
Я пью другое вино, порой закисающее в новых мехах. Но я же училась. И буду стараться.
Посвящается Юрию Дмитриевичу Черниченко, магистру нашего общего дела.
…Коктебель — земля, не самая лучшая для винограда. Но, наверное, лучшая для свободы. Земля, всегда лежавшая немного в стороне от страны. От всех стран. Земля, где свистят ветры истории, и роза этих ветров не дает крыльям упасть и сломаться.
Любовь первая, разбитая
Благородная лоза шумеров, ассирийцев, эллинов завоевала Европу и поставила виноделие на службу человеческой культуре, наметив известные нам пути цивилизации.
Дионис, утонченный бог виноделия, одновременно открыл людям и театр. Изготовление вина имело природу искусства.
Мифы о лозе восходят к Осирису. Сама лоза дотянулась до солнца из лесной чащи эоцена — 37 миллионов лет назад. Евразийские винные сорта возделывались тысячелетиями.
И все до той поры, пока Эрик Рыжий не вывез из Винланда поганый американский дичок, на корне которого гнездились все паразиты винограда, поразившие впоследствии Европу: оидиум, мильдью и самый страшный, непобедимый — подземная тля филлоксера.
Против филлоксеры нет приема. Того, кто найдет противоядие, ждет учрежденная Международной организацией виноградарства премия, равная Нобелевской. Дожидается третье столетие.
В XIX веке, в эпоху великих географических открытий, тля сгубила шесть миллионов гектаров виноградников, разорив десятки стран. И мир уступил террору. На американский, привычный к паразиту корень стали прививать евразийские лозы, в том числе элитные.
То, что филлоксера не проникла в Крым до 70-х, — настоящее чудо. Карантины держали и в Первую мировую, и в оккупацию сороковых. А потом прозвучал один из великих призывов: превратим, мол, Крым в сады и виноградники. Весь посадочный материал везли из Европы. Это были уже привитые к американцу культуры. С ними и вошла в Крым филлоксера — буквально по ковровой дорожке.
В Коктебеле с 46-го года поднимал виноделие командир Бахчисарайского партизанского отряда по фамилии, представьте себе, Македонский. Что не помешало в конце войны депортировать его в Ставрополье. В то же время и в том же городе Георгиевске жила ссыльная из Кисловодска семья Перикла Феодосиди с сыновьями. Старшие приткнулись к сапожному промыслу, а младший, Феликс, был еще пацан. Из Кисловодска как самое яркое воспоминание он вывез образ всадника в белой бурке на белоснежном коне: карачаевцы отправляли подарок Гитлеру. Карачаевцев Сталин потом расстреливал. Остальных на всякий случай ссылал.
Но ссыльные греки Феодосиди и Македонский встретились не тогда, а ровно через двадцать лет. Эта встреча определила судьбу Феликса, отчасти — Македонского, и в чем-то даже — Крымского полуострова.
Перикл с семейством прожил в Георгиевске до звонка, до 1953 года. А героя Македонского вернули в Крым. И чтоб помнил вину за свою хоть и пролитую, но греческую кровь перед партией и советским народом, бросили на разваленное войной хозяйство, где остались одни семижильные тетки-крымчанки.
Тучен был Михаил Андреевич, с тяжелой лесной поступью. А вместо таких же косолапых мужиков ходили теперь под ним солдатские вдовы, ворочали черными руками пудовые лопаты-лескеры с ухватом в аршин. Ровно на эту глубину плюс стальной штык копали под кусты метровые ямы. Виноградники закладывали заново — чтобы хорошо если через три-пять, а то и через восемь лет получить полноценную гроздь.
Маша Брынцева сама была ростом с лопату, комар, а не сорокалетняя без малого баба, партизанская вдова с шестью детьми…
Деревня Отузы, теперешняя Щебетовка, лежала в предгорьях Карадага. Земли, считай, не было — окаменевшая вулканическая лава. Перекапывали каменюки вручную, вместе с детьми Мария ведрами носила на виноградники лесной перегной. Упиралась, как трактор, шла поперек склона, чтоб задержать воду. И собирала вчетверо против остальных.
Я-то, если честно, думаю, что всякие героические свершения человек свершает не силой мужества, характера или хребта, а исключительно силой любви. Мне потом рассказывали об одной бабушке на девятом десятке, что и сегодня ходит с цапкой вдоль шпалер и с каждым кустом разговаривает. И лозу вот именно что целует.
У Марии Александровны было пять орденов Ленина, ей при жизни поставили памятник: «дважды Герой, четырежды депутат», все такое. А надо бы: «Марии Брынцевой — за любовь к винограду».
Вместо маленького заводика в Щебетовке уже с 59-го года в Коктебеле началось грандиозное строительство Второго завода. Микоян бросил метростроевцев прорубать гору: нижнее хранилище из восьми тоннелей, верхнее — из пяти, общей длиной 1440 метров. При Македонском виноградники «Коктебеля» покрыли с десяток тысяч гектаров. В 70-м уже участвовали в международном конкурсе вин и коньяков в Ялте с золотым результатом за мускат и мадеру…
И весь этот адов труд, и столь впечатляющие его плоды, девяносто процентов великих, как любили говорить, побед — с 1976 года псу-филлоксере под хвост. Мария Александровна Брынцева застала вырубку возлюбленных гибнущих кустов, перезакладки виноградников, поднятых буквально на ее костистых плечах, под новые, чужие лозы. Двадцать лет Крым переходил на привитой виноград, на родные шабаши-кокуры с американским корнем-люмпеном, стойким к тле. Двадцать лет рубили славу Крыма — мускаты, семильон, серсиаль, педро хименес. Мария Брынцева умерла в 1985 году, не дожив, слава богу, до лигачевских времен, когда борьба с пьянством триумфально довершила дело, начатое филлоксерой.
Любовь вторая, законная
Феликс Периклович Феодосиди закончил в ссылке старинную Прасковейскую школу виноделия и в 1964 году приехал в Коктебель отдыхать. Сойдясь за столом с Македонским, остался здесь навсегда.
Москвичка Лариса полвека назад познакомилась в Пятигорске с молодым красавцем Феодосиди и постановила жениться. Не думала, что с Москвой покончено, долго еще надеялась… Но что виноделу в той Москве? А потом еще немножко мечтала о Греции, где у Феликса сестра… А потом и привыкла. Домашнее вино в их щебетовской двухкомнатной хатке изготавливает, кстати, именно она. Ягоды давит руками, пальцами, каждую в отдельности, как велит хозяин. «В Греции, конечно, спокойнйе, — утешает он жену. — И не помирают до ста лет, и дураков меньше. Но мы живем здесь. — И неожиданно добавляет: — Потому что здесь — рай». Уважает Лариса Павловна мужа безмерно и зовет по имени-отчеству. Или, для простоты, Периклыч.
Периклыч помнит кучу цифр. Например, что до филлоксеры и последующего развала СССР (большая часть плантаций в развалившихся колхозах просто одичала и сгнила на корню) в Крыму было 150 тысяч гектаров виноградников, осталось же — 25. Феликсу Перикловичу 70 лет. Он туговат на ухо и не слышит вопросов. Или делает вид. Или возраст берет свое. Но почему-то главный винодел категорически отрицает вырубку в Крыму виноградников в лихолетье «борьбы с алкоголизмом»: 1985—1987 годы, когда, свидетельствует Черниченко, с лица земли исчезли 15 тысяч гектаров крымских лоз.
Шестерых директоров совхоз-завода «Коктебель» пережил главный винодел. У меня сложилось впечатление, что Феликс культивирует свою глухоту, чтобы все делать по-своему. Я, говорит, соответствовал всем требованиям и перемен не ощущал. Просто поразительно, что люди порой вешают на уши журналистам. Понимание вина, сравнимое с поэтикой Венички Ерофеева (хотя и на другом материале)… Периклыч! Какое соответствие требованиям? С вашей-то упертостью? Между прочим, в Коктебеле, в отличие от Массандры, действительно при Лигачеве плантаций не трогали. Хитрый грек водил высокие, но бестолковые комиссии, как Одиссей, по своим цехам и подвалам и буквально втюхивал им перегонные кубы за компрессоры для сока.
Весь марочный парк «Коктебеля» — послужной список Феодосиди. «Мускат Коктебель», «Бастардо Киммерии», розовый «Карадаг», «Старый нектар», «Мадера Коктебель», «Каберне Коктебель»…
«Как создать букет? Надо видеть душевно. Чуять задатки вина. Они закладываются в утробе, в земле. А почва сожительствует с воздухом. Коктебель — страна уникальная: море, горы, степь. Сочетание ветров воспитывает характер вина…»
Беда в том, что, продавая вино государству, винодел, каким бы волшебным чутьем он ни обладал, все равно не может зарыться в благоуханные складки своей фантазии и наслаждаться там внятным ему искусством составления букетов. Всякое вино надо утверждать. Вина для утверждения требуется довольно много — не меньше пяти тысяч декалитров. Причем не первого, а второго-третьего урожая. А у марочного выдержка не меньше трех лет. А следующий урожай еще неизвестно, каким будет, может, дожди, погниет все, как в 97-м. Посоздавай тут. Вот и получается, что за пятьдесят лет у «Коктебеля» на счету накопилось всего 12 наименований марочных вин.
По молодости Феодосиди лихой был паренек, взял раз и мимо всех промежуточных инстанций — главка, треста, никто уж этих контор не помнит, выставил на самой высокой комиссии новый коньяк «Кутузов» (типа, победа над «Наполеоном»). 67-й год на дворе, 50-летие советской власти, по всем бумагам проходит коньяк «Юбилейный». Короче, чуть с постов номенклатурный народец не повыщелкали. Но уж больно хорошо пошел «Кутузов», победителя не судят…
Баловнем свободы Феликса не назовешь. Вообще со свободой у российских греков проблемы были большие. В 1915-м жена Перикла Софья одна с двумя детьми бежала (в фаэтоне, через перевал!) из Карса в Кисловодск — от турецкой резни. Потом, значит, депортация. А потом весь советский чиновный беспредел по полной программе.
Ну вот, прикиньте. Сперва галерный труд на виноградниках (до сих пор почти исключительно ручной). Потом первичная обработка: сок готовится стать вином. Люди ночуют в цеху — чтоб не прозевать момент брожения. Круглосуточно, с интервалом в два-три часа, а когда «подходит», каждый час — лаборантки с колбами наперевес — анализ за анализом. Непрерывная вахта от сорока дней до двух месяцев. Это только начало. Опускаем купажирование, изготовление бочек, выдержку. И после всего — своими руками — сдать этим козлам все, и куда? В Башкирию, на завод по производству кормовых дрожжей! Вино, коньяки, мадеру вывозили эшелонами как техническое сырье. Не знаю, как Феодосиди с его дикой страстью к шедевру винотворчества — мадере — остался тогда жив.
Мадерная площадка «Коктебеля» — из крупнейших в мире. На солнце «томится» четыре с половиной тысячи 600-литровых бочек. (К слову сказать, ряды бочек, стоящих в два-три этажа друг на друге на специальных крепежах, называются у нас в стране «лагерями». А лучший в ХХ веке, буквально выдающийся для урожая год — равномерное созревание кисти, оптимальное количество осадков и прочее — был в Крыму… 1937-й.)
Зимы в Крыму теплые, круглый год вино на воздухе. Дубовая бочка дышит, как человеческое тело. За год теряется 30%: доля ангелов… Три года на площадке, год в солярии при температуре 55—60 градусов. Вино покрывается внутри бочки защитной плесневой пленкой. Раньше в «лагеря» запускали пауков, чтоб паутина ловила паразитов…
«Ни одного литра, — рявкает вдруг после всех рассказов Феликс Периклович, — мы в Башкирию не слили!»
И «Солнцедар» в Крым не везли с приветом от алжирских коммунистов? И спиртом «Рояль», разбавленным водичкой с малиновым вареньем, бойкие людишки на базаре не торговали?
Ну, может, ему так легче жить. С такой аберрацией памяти.
…В горном тоннеле при температуре 15 градусов в сырую, насыщенную винными испарениями перспективу уходят ряды лагерей. Нижнее хранилище. В углу возле лаборатории лежат два глиняных кувшина, пифоса, подаренных археологами:
— Вот пишут: Диоген в бочке жил. Бочек-то не было! Мир завоевали, а бочек делать не умели. Только амфоры: глины-то у нас навалом, а леса нет. Ни в какой бочке он не жил. Наверное, пифос был такой громадный. Литров, небось, на пятьсот. А то и больше.
Есть такая фотография Юрия Черниченко: по плечи вылез из пифоса и пишет чего-то в блокноте.
Любовь третья, свободная
Когда стали делить колхозные земли, бывшие советские колхозники охотно посдавали все совхоз-заводу в аренду на сорок лет. Несколько виноградников получили в собственность фермеры. На такую пахоту за виртуальные деньги дураков нашлось, конечно, немного. Я отыскала двоих.
Отец Игоря Волошина был одним из директоров завода «Коктебель». Мама работала на «Массандре» и всю жизнь делала херес. Здесь, в Щебетовке, тоже попыталась и сделала его из ркацители, что в принципе нельзя и не бывает. Считается, что хересную пленку продуцируют только испанские сорта. Но мама поселила эту пленочку, та с Божьей помощью выросла, и вышел нормальный херес. Через пять лет выдержанный, как положено, херес прошел закрытую дегустацию и был подан на утверждение. Ан нет, сказали в надлежащем кабинете, как не бывать каше из топора, так и хересу не бывать из ркацители. И смешали с мадерой, чтоб добру не пропадать.
Небольшой мальчик Игорь все хорошо запомнил, и поскольку к винограду относился, как мы уже знаем из опыта, специальным образом (признавал его насущность), то и решил, что когда выучится на винодела, что не обсуждалось, то будет у него все «не по ГОСТу, а по душе».
После Симферопольского института, отца уже не было, пошел Игорь Волошин наниматься в коньячисты. А новому директору кто-то в ухо и дунь: хлопец-то того… выпивает. С этим строго. Вкус притупляется и вообще. В Элладе, сообщал мне Феодосиди, до тридцати лет закон пить запрещал — и воинам, и рабам, и женщинам, до полного укрепления организма.
Дело прошлое — были у Игоря кой-какие заходы по молодости, он и не скрывает. А теперь так даже благодарен, что не попал в жернова завода.
«Производство — это миллионы литров, госзаказ, прибыли и прочее. Все молотится агрегатами, огромными объемами. Человек не может себя вложить в такое количество вина. Все начинается с полей. Приходит наемный рабочий, ему до фонаря, что он там обрезает, что собирает, что за сорт, что из него будет. Я вижу, как относятся они к винограду. И матерят его, и дергают…»
На пару с приятелем-тезкой Шентовецким арендовали виноградник. Семь тысяч кустов. Тот — вообще физик — бросил все, построил в Коктебеле обворожительную гостиничку и кайфует. У Волошина тоже маленькая гостиница — точнее, «гостевой дом». Персонала нет, он и жена Марина. Виноград прибыли, считай, не дает, надо крутиться. Партнерским вином угощали меня оба. Ну, мне уже тридцать есть. Оторваться, если честно, невозможно.
Мифы и легенды разрабатывают общую версию: вино человеку дал Бог. Игорь Волошин, хотя и не ходит, как его прославленный однофамилец, в венке и хитоне, но придерживается той же концепции «небесной глины»:
«Мне как сам Бог дал, а я принял. Всё — по наитию. В этой бутылке — сортов 15—20. Сам второй раз свое же вино не повторю. Появился новый сорт — кишмиш запорожский. Красавец, без косточек, сахара набирает с ходу, цвет глубокий, древний такой… Для вина — чудо. Но никто с ним работать не хочет, невыгодно продавать. В производстве не будет никогда. А мы — легко: 300—400 кустов — не разговор. Эта свобода настолько шикарна… Конечно, в этом вине куча недостатков, но оно всем нравится. А чего ему быть плохим — не я его делаю. Бог.
…Практически не используем химии. Перешли на такие сорта, которые очень рано созревают и проскакивают период заболевания. На винзаводе льют яды, потом фильтруют, охлаждают, нагревают, добавляют сернистый ангидрид… Мы не делаем ничего. И вино живое.
…Виноград не любит тучной земли: камни, щебенка — вот где сахара, ароматы… Коктебель — переходная зона. У нас есть районы, где двадцать лет назад рос серсиаль. Он был здесь, понимаете?! Да, агротехнически невыгоден: малоурожайный, подвержен мильдью… Но ведь это же ничего не значит! Это не значит, что мадеру надо делать из шабашей!..
…Я могу себе позволить возню с неизвестным результатом. Спилил кусок лозы, расщепил топориком и наклеил срезанные с другого куста почечки… В один год мы потеряли 90 рядов, 120 тонн винограда! Но я же вывел в конце концов сотню новых сортов! И я вернул сюда серсиаль!
…Даст бог, построим винодельню… Сейчас у нас только ноги. Конечно, это восторг: собираем друзей на праздник урожая… По колено в винограде, счастье сумасшедшее, как крещение. Давильня — это дорого, надо уже продавать…
…Я сужу по поколению моей мамы. Бутылку вина хозяин никогда не продавал. Только дарил. Сейчас табу нарушено. Воруют и продают почем зря. Говорят: за бубку взял. Бубочка — это ягода. Вон они дворцы — за бубочку построены. Я свободен от искушения украсть… Винодел свою душу не должен поганить.
…Структура воды имеет считывающее устройство, накапливает информацию о твоем состоянии. А что такое виноградный сок? 90% воды. Информация как пошла с поля, от куста — все это уже там, в винограде, в вине, в тебе. Вот откуда благодать причащения…
…У меня есть помощница, 80 лет, согнутая пополам. Полвека отработала в совхозе и уже пятнадцать у меня. Я иду по другому ряду, меня не видно, и слышу: она с кустиком разговаривает, песни ему поет. Как ты себя с кустом ведешь, так он тебе и откликнется.
…Приехали к нам такие тэндитные девушки. Изнеженные… московские. Взяли их на сбор. Еще не жарко, самый восход… Каждая гроздь — как драгоценные камни, все разные, красиво, сил нет. И вот они прошли шпалеру — и смотрю — нормальные девки! Аж светятся… Просто чудеса, что делает виноград с человеком….
…Классное вино в мире — почему? Большие заводы берут сырье с мелких винарен. На заводе могут уже купажировать, выдерживать, разливать. Но монстров типа наших быть не должно. Двадцать тысяч тонн винограда переработать! Там уже все мертво. Я хочу в корне переломить виноделие. Потому что от человека, от его внутренней гармонии зависит все…»
Над гостевым домом «Тепсень» нависает глыба горы. Из ночного поднебесья доносится глухой топот. Сосед Волошина, молодой татарин, гоняет по брошенным виноградникам свой табун. Мусульмане вина не пьют. Это их свободный выбор.
Правда, как бы так устроить, чтобы хоть на небольшом участке суши, с трех сторон окруженном водой, которая считывает всё: наш гнев, нежность, гордыню, наше свинство и восторг, напряжение ума, романтику и страх, заблуждения и творческий зуд, и нашу ненависть, и нашу любовь, — чтобы хоть здесь воцарилась гармония?
