1 сентября 1939 года Германия объявила Польше войну, и в 4.45 утра находившийся в Данцигском заливе броненосец «Шлезвиг-Гольштейн» выстрелил из главного калибра по военно-морской базе Вестерплатте в Данциге-Гданьске, унаследованной поляками от немцев же. Это был исторический выстрел — первый во Второй мировой войне!

Эх, где сейчас те стволы и та амуниция?.. Как пригодились бы они сегодня! Дело в том, что в Польше создается новый большой музей — Музей Второй мировой войны.

И будет он именно в Гданьске, куда просвистел тот самый первый снаряд. Музей планируется построить (на чистом месте) и открыть к 75-летию начала Второй мировой войны — 1 сентября 2014 года. А 1 сентября этого года — как бы для затравки — откроется выставка, посвященная обороне Вестерплатте. Паралелльно на территории близлежащей верфи будет воздвигаться и другой исторический музей — Европейский центр «Солидарности» (своего рода музей-памятник легендарному профсоюзу и сопротивлению коммунистическому диктату).

15 архитектурных фирм — 5 польских и 10 иностранных — уже ринулись в бой за право сделать будущий дизайн музея (в жюри — общепольские знаменитости, включая А. Вайду). Настало время озаботиться самым главным — научной концепцией музея, учитывая, что история, как известно, мало чем отличается от минного поля.

В связи с этим был сформирован наблюдательный совет, который собрался на свое первое заседание в Варшаве. Спикером совета, в который вошла чертова дюжина историков, в том числе и я, был избран английский профессор польского происхождения Норман Дэвис (будучи органом консультативным по определению, совет тем не менее наделен правом вето в сугубо исторических вопросах).

Концепцию, заранее разосланную, представляли ее авторы — польские историки Павел Махцевич (директор музея) и Петр Маевский. Тремя программными осями, которые в нее закладываются, являются время (хронологическая последовательность), тема (полнота проявления и разнообразие выражений «лица войны») и личность (раскрытие проблем через индвидуальные судьбы). Де-факто четвертой осью является и пространство, ибо каждый экспонат и каждый аспект имеют не только временную, но и масштабную метку — мировую, европейскую, общепольскую или локальную (гданьскую и вокруг). С общепольской надо быть особо осторожным: ибо Польша исторически — и в 1940-е годы в том числе — понятие весьма динамическое и переменчивое.

Центральная идея концепции — радикальная гуманитаризация показа войны (увы, не гуманизация: это невозможно). Война это не только сугубо военные действия и не только вожди, склоненные над картами в почтительном окружении штабного генералитета. Поэтому и музей войны это не музей боевых действий (таких музеев, не говоря уже о локальных мемориалах битв, вполне достаточно в современном мире, включая Императорский военный в Лондоне или оба российских на Самотеке и на Поклонной горе в Москве). Поэтому 55% полезной площади будущего музея резервируется согласно замыслу под оккупацию, плен, принудительный труд, депортации и другие небоевые аспекты, еще 15% — под идеологию, политику и дипломатию и только 30% — под боевые действия. В московских музеях им отведено, наверное, не менее 90%!

В начале 2000-х полным фиаско обернулась искренняя попытка старого музейщика А. Крупенникова, директора созданного на базе лагеря для привилегированных военнопленных в Красногорске Музея немецких антифашистов, трансформировать его экспозицию, явно морально устаревшую, в принципиально новый продукт — Музей трагедии плена. В итоге главпуровский дух загубил эту прекрасную и выстраданную идею: разве уместна она в контексте чеченских войн, не отличавшихся гуманностью и по отношению к пленникам?

В целом дискуссия на совете была, как представляется, конструктивной и плодотворной. Так, У. Херберт (Германия), приветствуя идею европеизировать и отчасти глобализировать историю Второй мировой войны и тем самым оторваться от национальных почв, предупреждал о том, насколько это трудная задача. Национальные историографии (с нелегко, но все же достигнутым внутренним консенсусом) уже имеются, но друг с другом они составляют музыкальное произведение из разряда какофонических. Более того, в некоторых национальных историографиях хватает какофонии и на внутреннем уровне: например, в российской, где уже достигнутый консенсус (а точнее, его прочность) находится в таинственной зависимости от цены на нефть. И поди знай — при цене на нефть 45 долларов за баррель, — кто именно расстрелял польских офицеров в Катыни — Сталин, Гитлер или, может быть, Сикорский?

Тем ценнее в свете этих сложностей плацдармы взаимного успеха — в виде ли томов о депортациях поляков, подготовленных московским «Мемориалом» и варшавской «Картой», или в виде двуязычного сборника «Варшавское восстание 1944 года в документах из архивов спецслужб», тщательно собранного и изданного в 2007 году общими усилиями польских и русских историков и архивистов. Все факты с обеих сторон, представленные в этой 1,5-тысячестраничной(!) книге, не воюют друг с другом, а создают сообща отчетливый образ тех трагико-героических событий. И этот исторически выверенный образ легко найдет себе воплощение и в будущем гданьском музее. «Вся власть истории!», так сказать.

Отличный скрипичный ключ и для российских музейных проектов, и в особенности для будущего Музея ГУЛАГа, о котором «Новая газета» уже не раз писала.