С пробуждения юного баловня в огромной кровати — под музыку Чайковского из «Спящей красавицы», «зашитую» в будильник, — начинается «Дориан Грей» английского режиссера Мэтью Боурна, последний спектакль Чеховского фестиваля-2009.
Двадцатилетний красавец готов к покорению мира — к тестовой фотосессии, которая изменит его жизнь. Дориан Ричарда Винзора приходит к фотографу таким полузакрытым невинным бутоном, его неловкий и открытый взгляд тут же увеличивается на экране. Страсть между фотографом и моделью вспыхивает почти сразу. Мы любим, когда на нас смотрят. Дураки.
Притягательность самолюбования поначалу сильнее смертельности нарциссизма: фотограф выслеживает Дориана своей фотокамерой, у него жесты охотника палеолита, подкрадывающегося к своей жертве. «Не сотвори себе Брессона», — предостерегают фотографы друг друга от обожествления кумиров. Юность не бывает без кумиров: любовь на троих, где третий — фотокамера — не проходит бесследно. Дориан всматривается, как Нарцисс в водную гладь, в глазок фотоаппарата. Чувствует, что это бездна, и не может оторваться. Преображение начинается и заканчивается здесь, в таинственной точке фотоглазка. Дориан Грей осознает себя через черную дыру фотообъектива — он бессмертен!
Фотосессия порождает танец: сотрудники рекламного агентства в танце готовятся принять в свои ряды нового сотрудника, божественной красоты мужчину-модель. Хореография им сочинена эстрадная, банальная, резкость и точность джаз-модерна уплощены. Ключевым героям позволены необычные соло-«выкрики», они — как яркие слоганы, соль рекламного мира; отличные от других манеры позволено иметь не всем.
Апофеоз медийной цивилизации, обожествление человека через рекламную кампанию, происходит на наших глазах. Дориан принят на работу, и его фотопостер работы Бэзила Холлуорда (Джейсон Пайпер) заполоняет город. Влюбленный Бэзил безумствует под постером на лондонской улице как язычник, ликующий под рукотворным изображением божества. Реклама нового мужского парфюма Immortal такая простая, эффектная, в экологической строгой стилистике…
Дальше у Боурна все только упрощается. Богобоязнь, в какой-то степени еще присущая Уайльду, в этом спектакле отсутствует. Дориан и расчетливо, и бездумно прыгает из кровати в кровать. Начальница рекламного агентства Леди Аш, великолепно станцованная Микелой Меацца (миледи заменяет в этом спектакле Принца Парадокса, лорда Генри), танцовщик балета, полный баран, кроме своих растяжек и прыжков ничего не знающий, бесконечные безымянные мальчики, шестеро тоже не проблема.
Очень скоро над жилищем Дориана начинает светиться череп, так похожий на бриллиантовый артефакт современного художника Дэмиэна Херста, проданный за $100 миллионов. У игрушек и фетишей рекламного мира яркая жизнь, быстрая смерть.
Если откровенностью танцевальной лексики Нижинского в «Играх» 1912 года, где мужчинам впервые было позволено встать на пуанты и где им не было позволено любить друг друга, но они любили, публика была шокирована, то сегодня изощренностью мужских любовных дуэтов в «Дориане» Боурна можно восхититься как сложным механизмом. Это очень технично и очень холодно. Эта постельная акробатика, пожалуй, — главная эстетическая ценность спектакля, урок «Камасутры» на сцене. Уайльдовский сюжет пантомимирован подробно и утомительно, как индийская мелодрама. Там, где в этом была производственная необходимость, он обрезан и упрощен.
Рассуждения Дориана об уничтожении портрета — «…портрет этот — как бы совесть. Да, совесть. И надо его уничтожить» — подверглись трансформации в связи с тиражностью рекламной продукции. Портрет можно было уничтожить, сорвать все поблекшие под дождем рекламные плакаты физически невозможно. Портрет «старится» как бы не от происходящих с Дорианом духовных метаморфоз, а просто с истечением рекламного контракта. И Дориан в слепой ревности убивает всех юных за их юность, убивает соблазнившего его самим собой Холлуорда, разбивая ему голову фотоаппаратом, как камнем, убивает своего юного двойника, ходящего за ним тенью. Двойник этот — душа в такой же майке-тишотке.
Боурн, надеюсь, не так прост, чтобы всерьез превращать гимн сексуальных меньшинств всего мира в простенькую пантомиму о любви и смерти бойцов рекламного фронта. Для сатиры много томной постановочной красоты, натянутых выигрышных поз и мало яда. «Дориан Грей» завис между мелодрамой и сатирой и не дотянулся никуда. Красивые тела, изощренные любовные дуэты — и ничего.
К одру Дориана приходят только папарацци поживиться напоследок. Боурн не делает глубокомысленных выводов о том, что такие, как Дориан, обречены жить, не видя гармонии окружающей вселенной, что своей активностью, наполненной самовлюбленностью и наблюдением за разложением своей души, они деформируют прилегающее пространство. Что вот это деформированное ими пространство они и принимают за истинную картину мира. Боурн — современный художник и предоставляет право делать выводы зрителю. Что мы с покорностью и выполнили.
Мэтью Боурн: Люблю удивлять
Когда я беру произведение, которому 120 лет, это дает мне возможность творчества. Оригинальных идей не существует. Я добавляю что-то новое к уже известному. У Уайльда портрет Дориана Грея спрятан, у меня портрет Дориана — лицо с обложки, рекламный постер, которым заклеен весь город. В какой-то момент Дориан, как все знаменитости, не хочет больше фотографироваться. Он мечтает о вечной юности, о том, чтобы его запомнили на ранних, юных фотографиях. Сила Дориана Грея — его красота. Сила молодости… На нее слетаются все.
Я собирался ставить «Ромео и Джульетту», но передумал. Многие дуэты, сочиненные для Ромео и Джульетты, вошли в «Дориана Грея» и стали мужскими. Какую историю я бы ни рассказывал, я рассказываю ее через движение. Для меня движение — хореография. Хотя иногда и говорят: «Здесь не так много танца!» В «Дориане» хореография самая разная. В сценах ночного клуба есть и клубные танцы. Стиль — главное, что проходит через весь роман, и главное, что меня интересовало.
Постановку я готовил для своего танцовщика Ричарда Винзора. Он — источник моего вдохновения. Я ставлю свои спектакли с людьми, которых знаю много лет, поэтому вряд ли смогу осуществить постановку в России. В утешение русским поклонникам могу сказать, что в 2010 году я буду возобновлять «Золушку» 1997 года.
Лорд Генри у меня — женщина. Главная любовная история — у фотографа и Дориана, а не у Дориана и лорда. Хотя у женщин много власти, и мы наблюдаем ее проявления в спектакле. А юная возлюбленная Дориана, Сибила, наоборот, — мужчина Сирил Вейн, танцовщик балета. Дориан влюбляется в его сценический образ, а в жизни он разочарован человеком, который занят только своими растяжками.
Как я сам удерживаю силу молодости? Хороший вопрос. Я помню себя молодым и знаю, что молодой не понимает, какой силой обладает молодость. Я заходил в клубы, и все хотели купить мне выпить, пригласить куда-то. Сейчас… Сейчас не так, наверное.
