Впервые вышла книга антисоветской прозы поэтессы Анны Барковой. Спустя пятьдесят два года после написания. Не устарела.

В молодости судьба дала Барковой все шансы на жизненный успех. Она не пожелала ими воспользоваться. «Дура!» – скажут те, для кого все измеряется словом «успех», поспешным и легковесным (их, кажется, большинство). «Сами дураки!» – могли бы ответить им те, кто живет по другой шкале ценностей (не ответят – как раз из-за этой шкалы).

И вот почти парадокс: сейчас у Барковой не выходили бы книги и газетно-журнальные публикации, не проводились конференции о ее творчестве, мы бы вообще, скорее всего, не вспомнили о ней спустя 33 года после смерти, если бы она выбрала путь успеха. В те годы это означало стать правоверной советской поэтессой. Пусть даже лучшей из них.

Но начнем сначала.

Ее ранние стихи высоко оценили Блок, Брюсов и Пастернак.

Ее первая книга «Женщина» с восторженным предисловием Луначарского вышла, когда автору исполнился 21 год, в 1922-м.

Луначарский писал: «У нее совсем личная музыка в стихах», вообще считал, что из нее получится лучшая советская поэтесса (с таким-то социальным происхождением: из бедной, многодетной семьи, из провинциального пролетарского города).

Именно по настоянию наркома от культуры она перебралась в Москву из Иванова-Вознесенска, где родилась в семье швейцара гимназии, и с 1922 по 1924 год жила в квартире Луначарских в Кремле, работала в секретариате Наркомпроса.

Но за кремлевской стеной она увидела двойную мораль большевицкой власти («Одно лицо — для посвященных, / Другое — для наивных масс…») и не захотела жить по их правилам. Три года скиталась по чужим углам. Потом, так как устроилась на работу хроникером в газету «Правда» (1924 — 1929), получила комнату.

С конца двадцатых ее перестают печатать по идеологическим соображениям. «Женщина» так и осталась единственной изданной при жизни книгой Анны Барковой.

А в декабре 1934-го, когда в узком кругу правдистов обсуждали убийство Кирова, Анна бросила фразу: «Не того убили». Кто-то донес. В результате Анна Александровна Баркова была арестована за «систематическое ведение… антисоветской агитации и высказывание террористических намерений». Ее поместили в Бутырский изолятор даже без санкции прокурора.

Ознакомившись с материалами дела, Баркова подтвердила все данные ею показания. И в тот же день написала заявление Ягоде:«Я привлечена к ответственности по ст. 58 п. 10 за активную антисоветскую агитацию, выражавшуюся в антисоветских разговорах и террористических высказываниях с моими знакомыми. Разговоры, имевшие контрреволюционный характер, я действительно вела, но вела их в узком кругу, в порядке обмена мнениями, но не с целью агитации… У меня очень неважное здоровье — бронхиальный туберкулез с постоянно повышенной температурой, малокровие и слабость сердечной деятельности. В силу моего болезненного состояния и моей полной беспомощности в практической жизни наказание в виде ссылки, например, будет для меня медленной смертью. Прошу подвергнуть меня высшей мере наказания».

По рождению она была тем самым «никем» из революционной песни, а вместо «всем» готова была стать ничем…

Но Ягода не выполнил просьбу — Баркова получила пять лет Карлага (Казахстан). Вышла в 1939 году, жила в военные и первые послевоенные годы под административным надзором в Калуге. А в 1947 году снова оказалась в лагерях, на этот раз — воркутинских, по той же 58-й статье.

Все эти годы писала стихи, в лагерях появились две поэмы и более 160 стихотворений – это только уже известных, опубликованных в последние годы. И каких! Пожалуй, лучше всех свой духовный подвиг объяснила она сама и как раз в лагерных стихах:

Как дух наш горестный живуч,А сердце жадное лукаво!Поэзии звенящий ключПробьется в глубине канавы.В каком-то нищенском краюЦинги, болот, оград колючихЛюблю и о любви поюОдну из песен самых лучших.

2 августа 1955

Но Баркова не была бы Барковой, если бы уже в следующем стихотворении, написанном 25 августа 1955 года, не снизила пафос этих строк столь свойственной ей горькой самоиронией:

Мы и чувствуем только для рифмы,Для эстетики с голоду мрем.Ради славы болеем тифом,Ради строчек горим огнем.Лишь во имя литературыНаши подвиги и грехи.Хлещет кровь из растерзанной шкуры,Чтобы лучше вышли стихи.

Но не только поэт «помогает» стихам. Стихи помогают поэтам жить и выживать. Впрочем – не только поэтам. Доказательство – бесчисленные лагерные тетрадочки и блокнотики с переписанными по памяти стихами Пушкина, Лермонтова, Блока, Анненского, Гумилева, Ахматовой, Пастернака, Есенина… Стихи читали друг другу и себе в камерах и бараках. Ими буквально спасались. Не говорит ли нынешнее пренебрежительное отношение к поэзии о потере инстинкта самосохранения у современного общества, целого народа…

А Баркова была счастливее многих: она могла не только читать, но и создавать поэзию.

К тому же у нее не было иллюзий типа: «Меня-то по ошибке посадили, я в отличие от остальных ни в чем не виноват(а)». Это тоже добавляло силы духу. В общем, она, несмотря на очень слабое физическое здоровье, выжила.

И вот наконец в марте 1956 года Баркову освободили по указу об амнистии от 27 марта 1953 года. Но не реабилитировали.

«Жить ей в Москве приходилось на полулегальном положении, — пишет ивановский исследователь творчества Барковой Леонид Таганов. — Скиталась по знакомым в поисках ночлега… В начале 1957 года, когда Москва готовилась к Международному фестивалю молодежи, чтобы не подводить друзей, помогавших ей хоть как-то существовать в столице, Анна Александровна уезжает в Украину, в поселок Штеровка Ворошиловградской области. В этом глухом украинском углу она целиком погружается в работу над прозаическими произведениями. Пишет много и быстро. Повести, рассказы, наброски к романам. Складывается впечатление, что она спешит высказаться в преддверии новых надвигающихся на нее бед. И беды не заставили себя ждать.

В ноябре 1957 года Баркова получила долгожданное известие о реабилитации. А буквально через несколько дней после этого известия была снова арестована и приговорена к десяти годам лишения свободы».

За что?! Уже при Хрущеве-то, в самую «оттепель»! Какое же преступление должна была совершить советская политкаторжанка, только что вышедшая на свободу и реабилитированная?

Поводом стал донос соседки по дому: Баркова слушает «Голос Америки», утверждая, что только там можно узнать правду. И еще — бывшая зэчка назвала своего кота именем одного из руководителей партии и правительства.

Но главной причиной ее ареста стала все-таки та самая только что написанная проза, которая после доноса попала в руки следователей и вызвала страх и ярость у «литературных экспертов», привлеченных к новому делу Барковой.

Их вывод был таков: «Все рукописные материалы Барковой А.А. имеют антисоветский характер, чернят советскую действительность и своим острием направлены против социалистического строя». В результате — десять лет за никому не известные рукописи! Для «вегетарианского», по определению Ахматовой, времени не слишком ли плотоядно? Действительно ли в прозе Барковой содержалось холодное оружие ума, угрожавшее советскому строю?

Ответить на эти вопросы мы можем только сейчас, когда вышла книга прозы и дневников Анны Барковой «Восемь глав безумия» (М.: фонд Сергея Дубова, 2009 г.; издатель и ответственный редактор Маргарита Федотова).

В повести, давшей название этой книге, героиня встречается с дьяволом, воплотившимся в пенсионера-рыбака. Он спивается, потому что разочаровался в человечестве, отвернувшемся не только от Бога, но и от него, дьявола, и попавшем под власть нового господина — всемирной Пошлости. «Духовно вы все мертвецы», — говорит он и демонстрирует две мировые модели: западную, где есть материальное благополучие, но отсутствует личностное начало, и коммунистическую, основанную на подавлении особого элемента, названного учеными индивидуалином. Крайности сошлись. Неминуема аннигиляция. Человечество может только пародировать само себя.

Таким образом, летом 1957 года, когда была написана эта антиутопия, Баркова предсказала нынешнюю эпоху постмодернизма с ее эстетикой глобальной самопародии и пошлой рекламы, предсказала кризис идей.

В другой антиутопии «Как делается луна» она напророчила революцию сверху — заговор советских демократов, напоминающий перестроечные события середины 80-х — начала 90-х. Причем авторское отношение к последствиям этого либерально-демократического переворота иронично. Заметим, что написана повесть в мае-июне все того же 1957 года!

А вот в июле-августе пятьдесят седьмого в третьей своей антиутопии «Освобождение Гынгуании», впервые опубликованной в книге «Восемь глав безумия» (на рукописи стоял фиолетовый штамп: «ХНИИСЭ. ВЕЩЕСТВЕННОЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВО»), Баркова сумела поставить под вопрос смысл и перспективы нынешней глобализации. Здесь она показывает, насколько жителям маленькой африканской страны Гынгуании не нужны и опасны блага цивилизации, к которым их хотят приобщить «друзья» из соцлагеря.

В рассказе «Счастье статистика Плаксюткина» (июнь 1957-го!) Баркова выводит этакого советского Башмачкина. Но только в отличие от Акакия Акакиевича он мечтает не о шинели, а о комнате. И в соответствии с новыми веяниями руководство ДУРА (Дорожное управление речных артерий) беспартийному труженику, проработавшему в ДУРА 35 лет, выделяет перед пенсией даже не комнату, а однокомнатную квартиру! Только он должен выступить перед коллективом на собрании и рассказать о себе и своей благодарности советской власти. И он выступает: «Мои, так сказать, двадцатилетние ожидания увенчались полным успехом… Хоть перед смертью, а свой собственный угол получил… Ох, не умереть бы! Умрешь и не отблагодаришь советскую власть за такое блаженство, которого я недостоин… Считалось, товарищи, что я из «бывших»… Отец мой младшим приказчиком был у бакалейщика… Не жизнь была у покойного отца… А как подошла Великая Октябрьская революция, и забрали отца: капиталистический наймит, мол. Квартирку нашу из трех комнат реквизировали. Дед с бабкой сразу умерли, мать куда-то пропала… А от нашей дорогой родины, от компартии я все готов вынести. Ну, отец погиб занапрасно, и я согласен занапрасно погибнуть…» И погибает. Умирает прямо на трибуне. От счастья.

Как видите, прозу Анны Барковой действительно можно назвать антисоветской. Как она сама в заявлении Ягоде назвала антисоветскими разговоры, которые вела в узком кругу в декабре 1934 года. И угрозу советскому строю ее проза содержала. Потому что в ней — правда, а этот строй держался на тотальной лжи. И еще в ее прозе проявился поэтический пророческий дар, которого боятся властители всех времен и народов. Причем Баркова предсказала не только распад СССР и всего социалистического лагеря, но и системный мировоззренческий кризис, с которым мы столкнулись даже раньше экономического.

Вот запись из ее дневника, сделанная 25 января 1957 года: «Мир сорвался с орбиты и с оглушительным свистом летит в пропасть бесконечности уже с Первой мировой войны. Гуманизм оплеван, осмеян, гуманизм «не выдержал»…»

В этот же день она вынесла в дневнике еще один приговор нашему времени:«Эпоха великих фальсификаций. Фальсифицируют историю, среднюю, новую и новейшую (историю буквально вчерашнего дня). Фальсифицируют науку (свои собственные доктрины, методы и догмы), искусство, продукты, чувства и мысли. Мы потеряли критерий для различения действительного от иллюзорного». Неужели это началось еще тогда — уже в «оттепель»?

…После последнего освобождения в 1965 году (из Озерлага) А.А. Баркова жила в Зубово-Полянском доме инвалидов в Мордовии. Только благодаря ходатайствам Союза писателей СССР Анна Александровна получила московскую прописку и обрела комнатку на Суворовском бульваре, где и дожила до своего последнего – 1976 – года. (В Дом книги на Калининском (Новом Арбате) ходила как в клуб: стоя в очередях за книжным дефицитом, разговаривала с людьми и поражала их потрясающей эрудицией и бедной одеждой.) Урна с ее прахом захоронена на Николо-Архангельском кладбище. В регистрационном удостоверении записано: «Колумбарий 3. Секция 3-Б. Ниша 58…» Три, три… Да, она отбыла три срока в ГУЛАГе, двадцать три года в общей сложности — в той самой нише 58-й статьи…

Анна Баркова

Обжечься и зажечь

Голос хриплый и грубый —Ни сладко шептать, ни петь.Немножко синие губы,Морщин причудливых сеть.

А тело? Кожа да кости,Прижмусь — могу ушибить.А все же — сомненья бросьте,Все это можно любить.

Как любят острую водку –Противно, но жжет огнем,Сжигает мозги и глоткуИ делает смерда царем.

Как любят корку гнилуюВ голодный чудовищный год, –Так любят меня и целуютМой синий и черствый рот.

1954, Коми АССР, Абезь

• * *

Загон для человеческой скотины.Сюда вошел — не торопись назад.Здесь комнат нет. Убогие кабины.На нарах бирки. На плечах — бушлат.И воровская судорога встречи,Случайной встречи, где-то там, в сенях.Без слова, без любви. К чему здесь речи?Осудит лишь скопец или монах.

На вахте есть кабина для свиданий,С циничной шуткой ставят там кровать:Здесь арестантке, бедному созданью,Позволено с законным мужем спать.

Страна святого пафоса и стройки,Возможно ли страшней и проще пасть –Возможно ли на этой подлой койкеРастлить навек супружескую страсть!

Под хохот, улюлюканье и свисты,По разрешенью злого подлеца…Нет, лучше, лучше откровенный выстрел,Так честно пробивающий сердца.

1955

• * *

Да, я смешна, невзрачна,Нелепы жест и речь,Но сердце жаждет мрачноОбжечься и зажечь.

1973

P.S.Впервые после 1920-х стихи Анны Барковой были опубликованы только в перестроечные годы (первая публикация — в «Огоньке»). В 2002 году фонд Сергея Дубова выпустил ее большую книгу «Вечно не та», куда вошло большинство найденных стихов поэтессы (еще возможны новые открытия). В нынешнем году выходит антология лирики русских поэтесс ХХ века «Сто лет о любви» (М.: ЗебраЕ). В ней Анна Баркова представлена сразу в двух разделах: «Серебряный век» и «Советский период». Такой чести удостоились еще только А. Ахматова, М. Цветаева и Н. Крандиевская-Толстая. Публикуем несколько стихотворений Барковой, вошедших в эту антологию.