Как я арестовывал Хоннекера.

Жизнь иногда преподносит интересные встречи. Олаф Кюль переводчик моей немецкой книги. Еще он советник Правящего бургомистра Берлина по делам России. По нашим меркам, примерно, заместитель Лужкова. В общем, не последний человек в Германии.

Мы встретились в пригороде, на Ванзее. Я ждал тонированный «Мерседес» с машиной сопровождения. Олаф приехал на электричке. В потертой кожаной куртке двадцатилетней давности.

Я не впервые встречаюсь с европейскими чиновниками, и каждый раз меня поражает вот эта разница в самоощущении, позиционировании своего места у них и у нас. У нас это баре. Вокруг них вращается не только страна (это уж само собой) но и Солнце. У них – служащие.

Но я не об этом. Хотя и об этом тоже, но - позже. Итак, сидим мы с Олафом, пьем пиво, и он вдруг говоритт: знаешь, 25 лет назад я арестовывал Хоннекера…

• ???

• Я был переводчиком. Двадцать девятого июля 1992-го года мне позвонили и попросили съездить в аэропорт. Я не знал, в чем дело. Оказалось, что Москва выдала бывшего Генерального секретаря Компартии ГДР. Мне необходимо было поговорить с экипажем, выяснить, как Хоннекер вел себя во время полета. Мы поднялись на борт втроем – я, комиссар полиции и врач. В самолете больше никого не было, «Аэрофлот» предоставил Хоннекеру персональный транспорт. Он был одет в летний светлый костюм, на голове шляпа, рост метр семьдесят примерно. Бледный вид человека, ведущего аскетичный образ жизни. Мы стали в круг. Комиссар сказал: «Настоящим я Вас арестовываю, господин Хоннекер». И он согласился. И у нас состоялся, в общем-то, довольно приятный разговор.

• О чем?

• О видах Берлина с высоты птичьего полета. Ещё Хоннекер жаловался, что полиция отобрала у него кошелек и сетовал, что даже гестапо при аресте этого не сделало.

-Он боялся?

• Нет. Был весел, шутил. Арест не изменил его самоощущения. Хоннекеру пришлось раздеться для обыска, но, даже стоя в нижнем белье, он чувствовал себя государственным деятелем. Относился к нам не как к врагам, считал, что находится среди своих – просто он временно в таком положении, но все знают, что он является Хоннекером. Это искусство, стоять в белье в окружении полиции и вести себя как глава государства. Он был психологом, ловил взгляд, реакцию людей. Подспудно приглашал к разговору. Рассказывал анекдоты. Хотелось смеяться вместе с ним. Мне приходилось делать усилие, чтобы сдержаться, потому что этим я как бы переходил на его сторону. Очень харизматичный человек. Умел очаровывать. Хотя на публике казался скучным стариком. Эта разница тоже запомнилась.

Сложно было представить, что такой веселый старичок мог причинить столько вреда. Если он такой нормальный, почему он все это делал? Я думал, как одно зло может быть связано с другим. Если он сидел в концлагере как коммунист, пережил все это сам – то почему повторил то, что причинили и ему? Для меня это загадка. Я думаю, он считал, что делает правильное, нужное дело. Был убежден, что его идеи, политика, государство – во имя добра, которое, может быть, не удалось довести до конца, но изначально оно правильное. Он не был убежденным убийцей, который расстреливал людей, потому что ему это нравилось. Исторический парадокс.

• Он знал, что его ждет?

• Да. Еще в Москве ему сказали, что Германия выдвинула требование о выдаче. Какое-то время он скрывался в посольстве Чили, но в итоге чилийские власти его выдали. При обыске у него нашли бумажку, на которой ручкой был написан телефон. Спросили, чей это номер. Оказалось, Гельмута Коля. Хоннекер должен был позвонить ему, если вернется из России. Но он рассказал это тоже как шутку.

• Что-то запомнилось особенно?

• Полиция очень боялась, что он убьет себя по дороге в тюрьму. Яд искали везде, проверили каждую щель, каждую складку на одежде, шляпу, все-все. Я прошел в кабину экипажа, спросил капитана, как он себя вел. Капитан тоже сказал, что очень спокойно, расслаблено. Все это заняло примерно полчаса. Потом мы вышли из самолета. Пресса знала, что он прилетит, но ждала его на другом терминале, примерно в полукилометре, и мы прошли к машине практически незамеченными. Он сел в черный «Мерседес» С-класса, как глава государства, и его повезли в тюрьму, в «Моабит». Без охраны, без сопровождения.

• А в чем его обвиняли?

• В гибели сорока девяти человек, пытавшихся перебраться через стену. Он был ответственным за казнь перебежчиков. На границе погибло около семисот человек, но его обвинили именно в расстреле этих сорока девяти. На суде он говорил, что это политический процесс, что он не виноват, что победители судят побежденных. Потом у него обнаружили рак печени, выпустили на свободу, и он уехал в Чили, где и умер. Его жена до сих пор там живет.

• Личное отношение у тебя к нему какое было?

• ГДР была для меня продуктом Советской оккупации. Она не была свободным суверенным государством. Люди содержались как в клетке. Я женился в Польше и когда мы с женой пересекали границу, я тоже подвергся обыску и у меня, к слову, также отобрали кошелек. Мелочь, но когда он стоял передо мной в белье, в таком же, в принципе, положении, в котором находились все люди в ГДР, и без этого вот пресловутого кошелька, я почувствовал завершение витка истории. Такая историческая справедливость.

-Как-то эта встреча повлияла на твою судьбу?

• Нет. Я продолжил работу советником по России. Мы получали очень много писем - от ветеранов войны, генералов, простых людей, которые вступились за Хоннекера и вообще за коммунистических деятелей. Писали, что они не виноваты, что мы должны выпустить их из тюрьмы. Я отвечал, что нет отдельного права ГДР, по которому они были бы не виновны. Правящий бургомистр Берлина имеет выход на политиков уровня правительства России. Я познакомился почти со всеми первыми лицами. С Горбачевым, с Зюгановым, с Ельциным - когда он дирижировал оркестром Бундесвера. Не помню, он ли говорил о Хоннекере, но общая позиция была такова, что лучше его не судить, потому что он был продуктом СССР. Думаю, что сегодня его не выдали бы.

• Есть какая-то разница между политиками времен Ельцина и современными?

• Да. Раньше мы говорили с губернаторами как с самостоятельными политиками, избранными народом и имеющими политический вес. Они могли приезжать и сами решать какие-то вопросы. Сегодня это только рупоры вышестоящей власти. Лужков очень сильный и сегодня, но его отношения с Путиным уже не те. Вообще, по политикам видно, что настроение свободы, нового начала ушло. Чувствуется поворот к старым образам мышления. Лозунги как в советском союзе – механизм и психология те же самые. Я помню годы, когда в посольстве можно было свободно разговаривать. Теперь я этого не чувствую. В разговорах присутствует страх.

-Ты думаешь, что Россия движется обратно к СССР?

• Нет, все же не СССР. Без России не будет никакой международной политики, в отношении того же Ирана, исламизма в целом, но теперь такой период, когда атмосфера охладилась. Не холодная война, но отстранение. Обнадеживает экономическая связь России с Западом, российские деньги инвестированы в США и полное изолирование уже невозможно. Это более свободные в мышлении люди. Мне кажется, они думают иначе, чем говорят публично. Они знают, где правда, а где нет, это уже не такое узкое мышление, как в СССР. Но они поддаются тому давлению, которое исходит от Кремля. Это оппортунисты, они думают о своих деньгах, но уже знают, в чем дело. Не слепая вера, просто люди стремятся сохранить выгоды.

• Конкретно про кого-то можешь сказать?

• Больше всего я имею дело с Лужковым, и для меня это очень сильный политик с поддержкой москвичей. Очень интеллигентный. Но он принужден соглашаться на известные уступки. Титов из Самары был очень яркой личностью. Собчак…

• Но это та волна. У меня ощущение, что в последние четыре-пять лет произошел конкретный переворот в сознании…

• Такое ощущение есть, да. Старая команда была как-то добродушней. Теперь к власти подходят более жесткие люди. Происходит негативная селекция тех, кто идет наверх.