По поводу наступающего Дня смеха считаю уместным вспомнить, в каких смешных положениях, бывало, оказывались сами юмористы.

Как иллюстратору мне приходилось сотрудничать с разными газетами и журналами, в том числе и юмористическими. В одном центральном и уважаемом издании мне заказали рисунок к большой подборке юмористических текстов на тему «Писатель-84».

Мне надлежало, совместив основной рисунок с заголовком, зрительно организовать всю полосу, желательно — тоже в юмористическом духе. В основу рисунка я взял известное изречение: «Что написано пером, то не вырубишь топором!». Я нарисовал некое единение топора и пера: на одном конце писательской ручки — пишущее перо, а на другом — топор, способный при желании вырубить написанное. Не ахти какое остроумное решение, но — нормальное для оформления.

Рисунок благополучно прошел все редакционные инстанции, но в самый последний момент его зарубили. Рисунок целиком снимать было уже поздно, поэтому рабочим в типографии был отдан приказ действительно вырубить из металлического клише самую опасную его часть — лопасть топора. В таком виде рисунок и предстал перед читателем — обрубленным и неюмористическим.

В редакции мне объяснили: некто наверху вдруг прочитал в моем рисунке призыв Руси к топору. «Убрать от греха подальше любыми средствами!» — сказал он.

А ведь если как следует задуматься, новообразовавшаяся история моего топора оказалась значительно интереснее моей первоначальной задумки. Ведь что получилось в реальности? Топором по топору! То, что вырубает, — да будет вырублено. Каково?! «Против лома нет приема, окромя другого лома!» Жизненный креатив! Тогда, 25 лет назад, конечно, так никто не говорил — креатив.

Общеизвестно, что в те застойные времена главной мишенью сатирических перьев был бюрократ. С детства я его помнил по старым номерам «Крокодила», вместе с его сатрапами — «очковтирательством», «волокитой» и «взяточничеством».

Главными атрибутами бюрократа были массивный стол и самая разнообразная канцелярщина: кипы папок, скрепки, параграфы, печати, перекидные календари, пиджак, висящий на кресле бюрократа, и, конечно, его нарукавники. Сатиновые нарукавники, защищающие рукава бюрократа от потертости.

Думал ли я тогда, что сам впоследствии буду рисовать того же бюрократа в тех же нарукавниках и со многими авторучками в нагрудном кармане его пиджака. Однажды я ради разнообразия изобразил бюрократа в стиле «детский наив» или «базарный примитив», в двух вариантах на всякий случай.

Игорь Михайлович, редактор отдела, сказал, что такие рисунки, конечно, «не пройдут», потому что нос бюрократа вместе с его глазами похож на непристойность мужского рода, а его рот — на непристойность женского рода, особенно если повернуть его лицо на девяносто градусов. Один к одному. Вылитые!

Я сказал, что это — неправда, что это — гротеск, условность и что черточки и кружочки — это не обязательно то, что имеет в виду Игорь Михайлович.

— Только не надо мне мозги… ей-богу! — сказал Игорь Михайлович. — Если бы вы нарисовали их раздельно, то тогда бы это еще куда ни шло. — Но в такой позиции это как раз то, что он имеет в виду, — порнография из привокзального сортира.

Таковым было единодушное мнение и прочих моих коллег, нормальных, все понимающих людей, с которыми мы, бывало, вместе обмывали наши гонорары. Понятно, что тут может сказать начальство, помешанное на паразитических ассоциациях.

Итак, требуется переделка. Надо нарисовать нос более реалистическим, таким, чтобы он не вызывал никаких паразитических ассоциаций. Чтобы было видно, что это именно нос или рот, а не то, что коллеги имеют в виду. Только — срочно.

Уже имеющийся рисунок я дополнил таким образом, чтобы он приобрел индивидуальные черты. Я нарисовал нос реалистически объемным, с проработкой деталей и даже морщинками. Чтобы глаза не выглядели, как неизвестно что, я пририсовал к ним подглазья уставшего человека. Еще я пририсовал бюрократу усы и бороду, ибо это лицо, а не то, что вы думаете. И вставил ему в зубы мундштук с папиросой, чтобы не возникало никаких паразитических ассоциаций.

Однако паразитические ассоциации все же возникли — на самом последнем этапе прохождения рисунка — у выпускающего редактора, нашего самого главного начальника. В лице бюрократа он усмотрел портретное сходство с одним известным культурным и общественным деятелем, человеком болезненной мнительности и мстительности. Поэтому мне было предложено переделать рисунок «в наиболее обобщенном виде и без узнаваемых черт». Я показал ему сохранившийся вариант своего первоначального бюрократа — в стиле «детский наив». «Очень хорошо», — сказал выпускающий редактор и поставил под рисунком свою визу: «В печать!».

Последний эпизод — современный. Иду я позавчера по нашей улице Бестужевых, а мне навстречу какой-то смеющийся малыш бежит. И не к кому-нибудь бежит, а именно ко мне. Дико хохочет и, указывая на меня пальцем, спрашивает: «А почему у тебя борода из носа растет?». Наверное, он первый раз в жизни встретился с усатым человеком, а о бороде у него уже были какие-то смутные представления. Вот и встали мы в замешательстве: один — невежественный и веселый, а другой — юморист, умудренный жизненным опытом. Неслучайная встреча — ко Дню дурака.