Вокруг касс «Берлинале» очереди. На электронном табло рядом с названиями фильмов то и дело загорается красный сигнал: билеты закончились.
Директор фестиваля Дитер Косслик настаивает: нынешний форум отвечает вызовам кризисного времени — игровое кино либо имитирует документальное, либо вырывает у реальности ее злободневность, подчас обгоняя новостные выпуски.
Впрочем, и от гламура «Берлинале», по словам директора, не собирается отказываться. Но здесь предпочитают кино, в котором мичуринским способом глянец скрещен с актуальностью. Символом новых веяний стал «Интернешнл», где проговаривается связь крупнейших банков с коррупцией и терроризмом. Однако стремительно мчащееся по планете действо облачено в трафаретную форму крупнобюджетного голливудского детектива. Среди первых показов фестиваля — холодноватая судебная драма Ханса-Кристиана Шмидта «Шторм» о карательных операциях в Боснии, об «опасной и трудной» службе Гаагского трибунала.
«Чтец» — очередное мастерское сочинение Стивена Долдри, основанное на романе Бернхарда Шлинка. Психологическое изыскание на тему взаимоотношений поколений. Лакмусом их оказывается Холокост. Как сегодняшняя молодежь относится к поколению, чуть ли не единодушно принявшему фашизм? Любовная связь выпускника школы Михаэля и кондукторши Ханны (Кейт Уинслет). Спустя годы студент юридического факультета во время суда над тюремщицами из Аушвица в одной из подсудимых узнает свою возлюбленную. Решающий момент его выбора — проход между решетками концлагеря, за которыми горы туфель казненных. Наверное, режиссер из Германии предложил бы другое прочтение. Британец Долдри последовательно убеждает зрителя в том, что отношения с историей не терпят однозначности. Даже переступившие черту заслуживают если не прощения, то снисхождения. Эта точка зрения уже вызвала атаки на картину. Но у Кейт Уинслет серьезный шанс обзавестись еще одним «Оскаром».
В нравоучительной эпопее «Мамонт» Лукас Мудиссон призывает «хранить семью», сосредоточиться не на зарабатывании денег, а на воспитании собственных детей. Фальшь и назидание сочатся из каждого эпизода этого застывшего вчерашним холодцом кино. Как будто и не было у Мудиссона авангардных поисков в опусах «Контейнер» и «Дыра в моем сердце».
Так берлинская программа дает очевидный рецепт выхода из кризиса для… отдельно взятых кинематографистов. Еще вчера независимые, снимающие фильмы, пусть не равноценные по качеству, но от собственного лица, сегодня они делают кино made in USA. Какие бы страны ни значились в титрах. И какие имена. Том Тыквер, Лукас Мудиссон, Бертран Тавернье, Ханс-Кристиан Шмидт…
Тема детства стала одним из лейтмотивов конкурса. Франсуа Озон, один из самых чувствительных к требованиям времени режиссеров, снял кино о рождении ребенка, превращающем обыденность в волшебство. В «Рикки» он компенсирует зрителю недостаток позитива. С аптекарской дотошностью замешивает взвесь натурализма и фантастики, традиции и китча, чужого кино и своего. Он и не скрывает своих предвестников, нежно иронизируя над дарденновской сдержанностью с его идеями одушевления нравственными усилиями утлой реальности. Над буйством «Безумного Сесила Б.» Джона Уотерса (отца антиголливудского китча 70-х). Над пародийной стилистикой раннего Терри Гиллиама и братьев Цукер. Повесть о чудесном ребенке Рикки зачинается как социальная драма «жизни на выселках». Изнуренная Кэти приходит в органы опеки за помощью: муж ушел, она не справляется с двумя детьми, особенно с младшим… Дальше пленка разматывается назад (или вперед: тут решать зрителю, привиделось ли все героине или «есть место чуду»). В момент, когда у пухлого малыша сквозь гематомы на лопатках («не избивает ли малыша отец?») проклевываются крылья, зал охает… Режиссер без предупреждения поменял пластинку, включив на полную — страсти «Ребенка Розмари». Но и «музыка хоррора» ему быстро наскучивает. Он зажигает «диско», переводя стрелки действия на рельсы комедии. Черная сказка раскрывает розовый зонтик, социальные муки выворачиваются в фейерверк гротеска. Зритель смеется, забыв на полтора часа о собственных проблемах. Хотя герои для него так и остались инкогнито с немотивированным поведением. «Дисциплинарные механизмы», как определял Фуко: емкости под необходимые автору функции. Расчет автора — а это расчетливое кино — снова оказался точным.
Неподалеку от Потсдамер Платц, ставшей на 10 дней центром мирового кино, находится Берлинская галерея современного искусства. Народ спешит досматривать гигантскую выставку одного из крупнейших авангардистов ХХ века — Пауля Клее. В зале «Детство» есть портрет ребенка, каким его представляют себе родители. У необыкновенного детского лица глаза повсюду. От этого взгляда не скрыться. Клее не занят «продолжением реальности», он создает символическую картину мира. И оттого его картины излучают волшебство и философское напряжение, как в стихах Тарковского, ему посвященных: «И однажды утром на картоне /Проступили крылышко и темя: /Ангел смерти стал обозначаться…»
Недаром поэты творчество именуют чудотворством. А чудотворство на экране, увы, случается все реже…
