СюжетыОбщество

Рост 0,70

Тосты в честь юбиляра произносят: Тонино Гуэрра, Георгий Данелия, Михаил Жванецкий, Отар Иоселиани, Юрий Норштейн и др.

Этот материал вышел в номере № 12 от 6 Февраля 2009 г.
Читать
Борис Жутовский:«Нельзя под мышкой держать воздушный шар» Карабкался на Эверест. Переплывал Тихий океан. На яхте, поверху, и в батискафе, внутри. Китай, Япония, Новая Зеландия, Исландия, Антарктида, ящеры острова Камадо, старики и старухи...

Борис Жутовский:«Нельзя под мышкой держать воздушный шар»

Карабкался на Эверест. Переплывал Тихий океан. На яхте, поверху, и в батискафе, внутри. Китай, Япония, Новая Зеландия, Исландия, Антарктида, ящеры острова Камадо, старики и старухи Карелии, Грузии, Украины…

Галерея любимых и удивительных на фотографиях с рассказами – пережитое счастье…

Медали, премии, крики… Его хочешь присвоить, как очень редкое, почти единственное, по удаче попавшееся…

А ему надо шире, дальше, глубже, до «не продохнуть». И сегодня, сейчас, немедленно. Он алчен по расположенности и таинственен – чтобы не зазавидовали. Он хочет любить многих, но время суток ограничено и кенар Александр Юрьевич не кормлен. И у Боречки в Одессе открытие гостиницы для больных ребятишек с мамами. И у Гоги Харабадзе в Тифлисе с ногой худо, и надо успеть в Лондон, чтобы на мотоцикле протрястись через всю Европу до Тбилиси и успеть уехать оттуда за сутки до начала глупой войны. И он внимателен не только к написанному, но и к произнесенному слову – живой укор моей болтливости. Я очень люблю его, умного, осторожного, внимательного. И присвоить хочется, как многим, но нельзя же дома, под мышкой держать воздушный шар. Это вроде гепарда в зоопарке – посмотреть можно, а прижать нет.

Небосвод и земля его миры. У меня на кухне на стене длинная череда карандашных полосок – это когда сулился заехать, а позвонит или вправду заедет – вот и подарок.


Вадим Жук: Не человек, а местность

Воспользуемся методом отца современной этимологии М.М. Задорнова. В частности, ученый, ссылаясь на опыт древних народов, предлагает определять характер человека, перевернув его фамилию. Наиболее удачно у него получилось с нашим первым министром. «НИТУП» – вот что вышло у бесстрашного сатирика. Аудитория радостно воспринимает то, за что она голосовала.

Увы, будучи перевернутой, фамилия Рост не дает осмысленного результата. Но на то и метод, чтобы его творчески развивать! Возможно, существовали еще более древние народы, которые судили о человеке по аббревиатуре слагаемых его полного имени. Юрий Михайлович Рост. Ю.М.Р. Каждому понятно, что недостающая в слове буква «О», выпала в процессе эволюции. Юмор! Важнейшая составляющая характера предмета исследования. Его происхождение, плюс место рождения, плюс глубокое понимание природы смешного любимого им Закавказья дают феномен смеховой культуры Юрия Михайловича.

Существуют варианты. А что если составить аббревиатуру, начиная не с имени-отчества, а с фамилии?

Получается Р.Ю.М. И опять в точку! Поднимая очередной рюм в ряду бессчетных рюмов, выпитых совместно с лучшим собутыльником Отчизны, я счастлив сознанием причастности к его жизни и горжусь своим скромным вкладом в отечественную топонимику. Почему в топонимику? Потому что Ю.М.Р. на самом деле не человек, а местность.

Но это уже другой разговор.


Андрей Битов:Рост как тост

«Фотография Роста» – словосочетание двусмысленное, если не трехсмысленное. Его фото – то есть им сделанные – многочисленны и разнолики. Его собственное практически одно: в усах и с трубкой.

Смысл – изобретение жанра: художник, фотограф и эссеист. Создание двойного портрета современника – в изображении и в слове. Обнажение великого до простого. Возвышение простого до великого.

Надо делать что-то одно и очень долго, чтобы создать обобщенный двойной портрет на фоне века. Удвоить век.

Самого Роста затруднительно запечатлеть: потому что нет такой выдержки, чтобы поспеть за ним в рамке видоискателя. Профессия лепит характер: Рост – это уже не феномен, а фантом. Вы никогда не застанете его там, где он только что был. Особый подвид – jurius rostus.

Но – как редчайший вид кактуса, встречающийся только в Мексике. Или редчайший вид страуса, не сохранившийся на Мадагаскаре (когда там нет Роста). Или – король пингвинов в Антарктиде.

В общем, трубчатый. Сумчатый. Вервием подпоясанный.

Росту – 180 сантиметров. Возраст равен весу.

То ли жираф на закате. То ли 007 вроде Хемингуэя.

Никакого постоянства. Особенно – в хранении ваших негативов Единственное постоянное качество – это дар друга: оказаться в нужное время в том самом месте.

То ли с барабанщиком Тарасовым свести, то ли к хирургу Коновалову подвезти.

Знает ли он, кто он сам? Неведомо.

Ни другим – ни, тем более, ему.

Однажды я танцевал с красивой женщиной, не отрицавшей, что она его мама. Я не мог ей не поверить.

Значит, вот что такое «однажды Рост…». То есть: однажды он родился.

По документам – 1 февраля. 70 лет назад.


Борис Мессерер:«Однажды Рост ехал к Белле Ахмадулиной – верхом и в бурке»

Своего друга Юрия Роста я отношу к тем, кого зову «исчезающие друзья».

У большинства людей дружбы размеренны и очевидны: можно сесть в кресло, позвонить по телефону – друг, сидя в своем кресле, снимет трубку…

А Рост пропадает всегда. Но потом выясняется, что за его исчезновением стоит какое-то приключение – или замечательная авантюра.

Что он только что был в Гренландии – или в Исландии – или едет из Лондона в Тбилиси на мотоцикле за восемь дней вместе со своими младшими друзьями.

Или находится – чуть не в эту минуту – на шпиле Петропавловского собора.

И это желание видеть мир, забираться туда, где никто не был (по крайней мере, ни один эссеист уж наверно не был), привозить страннейшую съемку айсбергов (из Магелланова пролива? не вспомню точно…) – делает Роста не похожим ни на кого.

Его исчезновения, его авантюры потом возвращаются к нам в замечательных эссе. Рост снимает на леднике… под водой… в джунглях… он же пишет тончайшие психологические портреты. Многие из героев – его друзья.

Все вместе это делает образ Роста страшно притягательным.

Кто еще додумался бы до выставки фотографий в метро? Среди зашарканных переходов, спешащих пассажиров, изможденных лиц… сияет мир, который он видел.

Да и сама идея хождения в народ очень симпатична. Она тоже немногим теперь приходит в голову.

Среди его друзей – Битов, Иоселиани и аз, грешный, вместе с Беллой Ахмадулиной. Иоселиани и Битова я тоже могу причислить к виду своих исчезающих друзей. Иоселиани теперь снимает фильмы в Париже, а Битов… Битов тоже может вдруг оказаться то в Швеции, на острове Готланд – а то в России, но на острове Сахалин.

Но когда мы встречаемся, мы долго изливаем душу. И отводим душу.

Рассказов о Росте много. Я люблю такой: когда Рост еще жил на Беговой улице, недалеко от нас, к нему как-то зашел Иоселиани. И обратил внимание на странный предмет – человеческий череп, кем-то когда-то превращенный в пепельницу. Череп давно был у Роста… но Иоселиани увидел его как-то – воочию.

И тогда ночью они, вооружившись киркой и лопатой, пошли по Москве. Пошли на Бега. Вырыли там черепу могилу и вдвоем его похоронили по-человечески. Потом вернулись домой и выпили шампанского. А также много других напитков.

…И так же, как Рост ехал из Лондона в Тбилиси на мотоцикле, – он ехал однажды к Белле, брать интервью. Ехал на Поварскую с Чистых прудов – на лошади и в бурке.

Когда Рост пересекал Пушкинскую площадь, его остановила ГАИ. Милиционер спросил, куда это он движется в таком виде?

Рост ответил, что едет к Белле Ахмадулиной. А к ней следует ехать только так: верхом. Об ином появлении перед нею он и помыслить не может.

…Он спешился в нашем дворе на Поварской. Привязал коня к чугунной старомосковской решетке. И пошел в мастерскую – брать интервью.

Вот за все это я и люблю Юрия Роста.


Тонино Гуэрра: «Живое присутствие»

Хотел бы видеть Юрия Роста один день – да. Другой день… Снова – да. Наша дружба шла по волшебным тропам его фотографий.

Его образы взрываются сперва в руках и доносятся до наших глаз с неуловимым ароматом живого присутствия.

Юрий – яркий свет России. И не только.

Он – пожилой юноша. Его фигура настолько полна пройденным далеким, что несет собою – даже когда он приезжает в Пеннабилли – отблески Арктики или Африки. Наиболее загадочные и волнующие тебя места прибывают с ним. И оседают в памяти тех, кто посещает выставки или пролистывает его книги.

Мой дорогой, фотографии останавливают годы. Но время идет… А ты кинь его за плечи.

Пеннабилли.Январь 2009 года


Михаил Жванецкий: «У него один из лучших юморов в стране»

Юре Росту семьдесят лет. Это так же дико, как и то, что я старше. Он чувствует, предчувствует и может выразить. Это что?Это талант!У него один из лучших юморов в стране. О возрасте он не думает, значит, и нам до этого нет дела. В нашей стране не скажешь «у него все впереди» или «все позади».Оно у нас идет по кольцу. То, что было позади, оказалось впереди. Будущее опять сзади. Мы специалисты всех времен.
Недоразвитый социализм сменился недоразвитым капитализмом. Куда-то едем, а за окном всё стоит. Такая жизнь в такой стране. И тем не менее…И тем не менее…Что отделилось от нас, стало провинцией. Секрет в художественности. В тебе, Рост. В таких…Талант не категоричен. Он не знает точно.Но притягивает, Юрочка!И светит, Юрочка!И греет, Юрочка!Наше поколение сотрясают юбилеи. Две проблемы: к кому пойти и кого позвать. А мы с тобой рядом. Звать не надо. Ходить не надо. Мы здесь. А ты на часы не поглядывай. Не привлекай внимание времени. Ты вне его. Живи, как жил.Имей совесть и делай, что хочешь.

Всегда неподалеку
Твой Жванецкий

Игорь Иртеньев

  • * *
    Мало на свете мест,Где не бывал бы Рост,Зюйд то будь или Вест,Норд то будь или Ост.

Верх то будь или низ –Весь покорил ты свет,С визами ли, без виз Наш Винсент Шеремет. Баловень высших сфер,Быта презревший жуть,Юра, твой монгольфьерСам выбирает путь.

Вот он копытом бьетВ старой конюшне твоей,Значит, пора в полет,Хочешь, не хочешь – рей.

Воздух веселых днейВпитывай жадным ртом,А кто из вас там главней –Нам ли судить о том.


Георгий Данелия: Горжусь своим соседом

Изумительный человек Юра Рост. Талантливый. Добрый. Очень его люблю. Хотелось бы сказать о нем так красиво, как он достоин. Но так красиво, как он достоин… может написать только сам Рост. Поэтому скажу лишь, что горжусь своим замечательным соседом.

Лет тридцать лет назад поселился я в нашем доме. Оказалось, что надо мной обитает симпатичный молодой сосед. Меня спрашивали: «Вы где живете?». Я отвечал. «А-а, в том же доме, что и Рост!» Потом просто говорили: «Это тот режиссер, который живет под Ростом». Так я стал известен в качестве соседа Юры Роста, которого, как выяснилось, знают все.

С того момента, как я переехал, каждый Новый год Юра у себя на балконе четвертого этажа устанавливает елку. Наряженную игрушками, с лампочками, со звездой. Я оглядывался на нее, уходя на работу. Вечером она меня встречала. И на следующий год опять – лампочки, игрушки. В любую непогоду. Вплоть до самой весны. Вот снова вижу, как тащит эту елку. Я ему втолковываю: «С тротуара ее практически не видно. Юр, зачем? Надо постараться, чтобы ее рассмотреть». И в один Новый год он не поставил елку, следуя моему совету. А первого января к нему уже ломилась целая делегация детей: «Дяденька, вы заболели? Нет? А где же елка?».

Так что она и сейчас стоит. Больше не слушает он глупых советов. Включает елку. Сейчас уже тридцати- и сорокалетние обитатели нашего дома – кто-то отсидел, кто-то вернулся из дальних поездок – смотрят на эту елку. Она возвращает их в детство. Надо только постараться ее увидеть…


Отар Иоселиани:«В лучах его назойливого обаяния»

Он весел. Щедр. Широк. И что самое редкое в наше время – бескорыстен.

Поэтому встреча моя с ним оказалась роковой. И вот уже около тридцати лет как я все хочу дождаться, когда он совершит хотя бы какую-нибудь гадость. Не совершает. Так как в дни рождения принято подводить какую-то черту под прожитой человеком жизнью, то я терпеть не могу всякого рода юбилеи. После них человеку надо ставить памятник.

Будем жить дальше. В наше, как нам кажется, отвратительное время. Не забывая о том, что были времена похуже.

Всем, кто его знает, думаю, очень повезло попасть под лучи его назойливого обаяния. Пусть коптит, сколько может, легким своим дымом. К сожалению, на безобразном выпивании по поводу этого еще одного в моей жизни семидесятилетнего юбилея еще одного из моих ближайших друзей присутствовать мне не доведется. Ну ладно… Зайду в рюмочную где-нибудь по соседству, выпью за его здоровье какую-нибудь, возможно, пятисотую рюмку. Веселитесь, друзья мои!


Михаил Мишин:«Портрет на фоне. Но фон значения не имеет.»

Рост не потеряется на любом. Разве что сам захочет. Затянет веревку на джинсах и растворится в воздухе. Потом позвонит из Антарктиды.

Неуловим и пластичен, как его незабвенная кошка Дуся.

Снайпер необязательности.

«Значит, завтра?» – «Завтра». – «Ровно в два?» – «В два ровно».

И не «ровно», и не «завтра», и не «в два».

Через месяц, в полседьмого – и то вряд ли.

Не нарочно. Не забыл. Просто подверженный иной, высшей точности, учуял в мироздании нечто более важное, чем твое комичное «завтра в два».

Однако когда и вправду нужно, неумолимо возникнет. Куда воистину следует успеть, не опоздает.

Потому повсеместно уместен. Потому притягивает столь разных.

«Налейте, я хочу сказать!»

Сказочный обмен веществ: опьянение умножает обаяние.

Организм, полный ума, опыта и юмора, – и тем не менее готовый к любви. Завидовать этой хитрой гармонии бесполезно. Остается созерцать.

О профессии – два слова. Изображение и текст.

Их и до него, конечно, соединяли. Но не так.

Скажу еще два слова: любопытство и совесть.

И это уже не журналистика, прости господи.

Рост – жанр.

Сто раз ему говорил: «Сделай автопортрет. Слабо самому – дай фотоаппарат и скажи, на какую кнопку нажать».

Так и не сказал.

Хорошо, у меня в телефончике камера. Щелкнул его. Со вспышкой.

Предчувствуя этот шикарный портрет (три мегапикселя!), он, заранее благодарный, подарил мне свою книгу.

Юрий Рост. «Групповой портрет на фоне века».

Открыл, клянусь, наугад:

«Функция человека на земле – жизнь. Она же является и смыслом».

Насчет человека вообще – вопрос.

Но одного, который соответствует, я знаю.

Поэтому – о возрасте.

Не смеши ты меня, Юра.

Осуществляй функцию!


Юрий Норштейн:«Хулиган и дебошир»

Как в нескольких словах рассмотреть-разглядеть его – во весь его громадный «Рост». Его любопытство – за гранью возможного. Когда, не дозвонившись, разговариваешь с кем-то из общих знакомых, выясняется: сейчас он где-то на широтах Ледовитого океана… Нет, уже в тропиках… Шныряет по дорогам Сибири. Одновременно везде.

Его книга «Групповой портрет на фоне века» – больше чем любое документальное свидетельство о нашем времени. В этом неподъемном фолианте – благородный, тактичный и философский взгляд на жизнь.

Какого качества его фотографии? Я бы сказал, они – вне качества. Он не делает натюрмортов из своих моделей. Что довольно распространенно, и в направлении этом есть свои достижения. Юра – другой, он не фиксирует жизнь врасплох, не выглядывает с фотоаппаратом из-за угла. Нет, у него желания ядовито подсматривать, чтобы выставить человека в неприглядном виде, как это принято среди нынешних медийщиков. У него вообще нет пиарского зуда. Он смотрит прямо, как умеют дети. Открытым глазом. Портретируемый знает, что его снимают. Пожалуй, это наиболее сложный способ перенести жизнь на фотопластину. В этом смысле Рост – фотограф-писатель-рифмоплет абсолютно равен себе. Его блестящее владение словом подспудно переплывает в тайный механизм фотоаппарата. И фотографии его одновременно с образным видением обладают редчайшими описательными свойствами.

В его фотографиях – благородство, возникшее отнюдь не сейчас. И не тогда, когда взял фотоаппарат в руки. А в детстве, когда мальчишками на пустырях, во дворах играли в футбол, в ножички, в казаки-разбойники. Когда было товарищество и друг другу давали клятвы. Непостижимым образом он остался верен тем самым честным клятвам. Фотоаппарат лишь акцентирует результат пережитой жизни. Поэтому он берет в качестве «модели» – нет, это плохое слово… абсолютного и безусловного интереса – людей, за которыми судьба, прожитое. Не приукрашивая, не унижая, не возвышая… Неважно, академик Лосев это или солдат с букетом, потерявший в войну детей. Его герои не наблюдатели сбоку, они находятся в самой сердцевине жизни.

Рост не рифмуется с подсюсюкивающими ямбом комфорту времени, с желающими обрести для себя регалии и удобства. Потому он и свободен. Свободен принимающий решения. Вот что самое сложное. Творец всегда одинок, хотя есть фотоаппарат и живые глаза напротив. Но выбор делает он. Он – главнокомандующий. Он – всегда одинок, потому что отвечает за содеянное.

Меня поражает широта его объектива, его глаза. Конечно, он обладает уникальным зрением. Талантливый фотограф, подобно писателю, умеет видеть и широкоформатно, и узконаправленно: где-то за сотни метров разглядеть муравья. Читаю его тексты и поражаюсь безукоризненной точности, и еще удивлению, которое сохранилось из детства, как яркий момент осознания себя на свете.

Для меня он великолепный друг. Хулиган и дебошир – в самом благородном смысле. Кстати, кажется, у Юры я читал, что один из его героев, академик Лосев, несмотря на невероятный груз знаний по греческой мифологии и философии, мог запустить таким матерком, что вокруг расцветал смех. У Юры есть подобное качество: залихватский свист, которым сзывают во двор друзей, пылящихся за окнами со своими скрипочками, фортепианами, эскизиками… Это нас он созывает… возвращая к себе самим.


Артем Соловейчик:«Про Юру я не знаю ничего»

Честно скажу, я про Юру ничего не знаю. И это, мне кажется, нормально. Ну, не знаю и не знаю. Хотя все же удивительно, ведь мы с Юрой знакомы очень давно и нам всегда хорошо вместе. И что не менее удивительно, хорошо вместе, даже когда Юры нет. Вспомнишь вдруг про усы, про шарф, про веревку на джинсах вместо ремня, про валенки в мастерской, про улыбку, про лицо с очками и без очков, про крепкие руки то ли мастера, то ли хирурга – и уже хорошо.

Конечно, можно перечислить массу вещей, которые нас связывают уже много лет, но к моему знанию о Юре они никакого отношения не имеют.

Так, у Юры есть мастерская на Чистых прудах. Но это совсем не знание, а скорее незнание. Потому что там, в мастерской, несмотря на то, что я всегда являюсь без предупреждения, я ни разу не застал Юру за работой. Там всегда чисто, всегда прибрано, там все и всегда готово к моему приходу. Как такое может быть? Не знаю.

Почему я приезжаю к Юре без предупреждения, тоже не знаю. Это для меня загадка. Мастерская Юры – единственное место в Москве, куда я так вламываюсь. При этом мне совершенно не важно, окажется ли Юра в мастерской. Если Юры нет, то я легко еду дальше, прикоснувшись к тишине старомосковского дворика, охраняемого инвестиционной компанией. А если Юра дома, то я, не смущаясь ничуть, стучу кулаком в железную дверь, спрятанную за каким-то вьюном, и бешено радуюсь, когда слышу его призывный голос.

Конечно, в мастерской есть… второй этаж. Антресоль! Там я ни разу не бывал. И мне все время, вполне по-детски кажется, что все ответы, что все неведомые чудеса Юриной жизни хранятся именно там. Но я ничего про это не знаю, о чем и заявил с самого начала.

Что мы делаем с Юрой, когда я вот так вламываюсь без предупреждения? Не знаю. Нам просто сразу хорошо, нам есть о чем разговаривать, у нас спонтанно возникают какие-то, если не дела, то обсуждения… И вот так наговорившись, мы обнимаемся, целуемся и расстаемся, не оставляя никаких, даже маломальских, обязательств на будущее. Чистая свобода. Чистая дружба. Нет, конечно, бывает, к слову мы что-то друг другу пообещаем. Но делаем это просто так, низачем: эти обещания не для выполнения, а для чего-то другого. Для чего? Я не знаю. Как в этом мире обязательств-долженствований могут быть обязательства-мечты – еще одно мое связанное с Юрой крупное незнание…

Или, например, вот такое незнание: если я о чем Юре рассказываю, то почему-то вру напропалую. Зачем я это делаю, совершенно непонятно. Юра при этом так внимательно слушает, набивая трубку, что я, вместо того чтобы притормозить, только распаляюсь. Но не покривлю душой, если скажу, что всякая выдумка, всякая завиральная идея, даже вселенского масштаба, произнесенная в наших разговорах, по прошествии какого-то времени становилась правдой, сбывалась. Это я понял уже достаточно давно, но как это получается, я не знаю. Так же как и то, почему каждый наш разговор, совершенно необязательный и совершенно ни о чем, оказывается потом витком жизненной спирали.

И так уже 20 лет, что мы знаем друг друга. 20 лет! Тут не подтасуешь. Ровно столько времени прошло с того самого дня, когда летом 89-го года мы с Юрой и с целой командой ставших родными нам людей, в каком-то необъяснимом предперестроечном или уже вполне перестроечном угаре, пересекли Атлантику на одной из самых красивых шхун в мире!

Зачем мы пошли в то плавание? Чего мы на самом деле хотели? И чего нам не хватало, если учесть, что на шхуне был сухой закон? Представляете, на что мы с Юрой решились! Я жил в носовой каюте этой 156-футовой шхуны, а Юра – в кормовой. И вот когда между вахтами время от времени я добирался до Юриной каюты, точно так же как сейчас – до мастерской, Юра, если так же оказывался не на вахте, как правило, предлагал почитать. Возле его койки на полке была стопка книг, а под ними – наполненная крепким (очень крепким!) напитком плоская резиновая грелка. Юра открывал краник грелки и наливал…

Вот, по-видимому, с тех пор мы все, сколько нас ни есть, к Юре просто так и заходим.

Как Юры хватает на всех нас? Не знаю. Так не бывает, а у него так есть.

И это очень серьезный вопрос.

Потому что когда я вижу работы Юры в мастерской, когда прихожу на Юрины выставки, когда открываю «Групповой портрет на фоне века», то я там не обнаруживаю этой «всемирной отзывчивости». Там все очень и очень строго. Проходных снимков и проходных текстов у него нет.

Наверное, где-то здесь кроется ответ на все мои вопросы-незнания. Второй ли это этаж мастерской, кропотливый ли труд всей жизни, талант ли все успевать и везде быть, но себя не растерять, стержень ли какой неведомый?..

Я не знаю.

Знаю только точно, что мне чрезвычайно важно, что на белом свете есть Юра, что есть человек-друг, с которым можно без предупреждений, с которым можно без оглядки, с которым все одновременно и серьезно, и легко, независимо от того, в Москве он сейчас или опять где-то очень далеко и надолго…

Юра, с днем рождения!

Буду проезжать по Чистым прудам, обязательно зайду.

Приврал, конечно, но совсем чуть-чуть. Ведь когда-нибудь точно зайду…

До встречи.
Артем Соловейчик


Aлла Боссарт:Обожаю со всеми негативами

Позвонил Свинаренко – главный редактор журнала «Медведь»: расскажи, говорит, про Роста, у меня с ним интервью.

Ну, я завелась – и то, и это, за сорок-то лет, слава богу, накопилось. И тут Свинаренко спрашивает:

– У вас, небось, любовь была? Если по-честному? Ты так про него говоришь…

О, какая ошибка, Свин! Даже две. Одна твоя – не было у меня с Ростом романа. Другая же – моя. Как я допустила, что его не было?! Куда смотрела, дура! Мне двадцать, Юрке тридцать, оба разведены, свободны как ветер, он прекрасен, я чертовски хороша… Было бы что вспомнить.

Вообще, будь я Юркиной женщиной, я бы, конечно, написала десяток-другой романов, не считая путевых заметок. Ведь будь я ею – уж я бы как-нибудь заставила его брать меня с собой во все дыры земные, небесные, океанские и озонные. Потому что любимую женщину удобно таскать за собой повсюду. Места много не занимает (Юрка любит худышек), а там, глядишь, и зашьет чего-нибудь, сварит на костре…

А с другой стороны – быть другом Роста, может, даже и лучше. Хотя с такой толпой друзей на воздушный шар не влезешь, но зато сколько он о них написал! И сколько наснимал с учетом негативов! И он ведь с ними, в отличие от женщин, не расстается. Случается, они бросают его. Когда Ярослав Голованов оставил его в первый раз, уехав в Америку, Юрка сел на самолет, прилетел в Нью-Йорк, вызнал, где Слава гуляет с коляской, и приехал туда на такси. Дождался папашу и с понтом проехал мимо, небрежно так помахав из окошка… Ну, а потом уже тот бросил его навсегда. И Юрка все пишет, пишет про него, словно законопачивает дырку в сердце.

В его в сердце много таких дырок. Поэтому оно болит. И глаза у него болят – «от чрезмерности зренья», как писала его подруга Белла Ахмадулина. И руки – от того, что он, как Господь в известной притче, в тяжелые минуты несет нас.

А кто это рассекает по Садовому кольцу верхом на чудовище по фамилии Харлей-Дэвидсон, словно ангел ада? Кто этот красавец в рваных джинсах и ватнике со связкой ключей у пояса – ключей от наших индивидуальных механизмов, наших, так сказать, нематериальных субстанций? Это наш Юрчик мчится навстречу своему семидесятилетию. Как это возможно? – спросите вы. Да просто время Роста течет иначе, чем наше, и по иным законам строится его пространство.

Если честно, любовь у нас была. Она, собственно, никогда и не кончалась. Обожаю тебя, Юрка, со всеми твоими негативами. Люблю, как лошадь Сагайдачного любила своего хозяина. Любила, когда был он простым казаком, любила кошевым атаманом, любила, когда стал гетманом. До смерти.


Гоги Харабадзе: Человек рядом…

Сегодня…

Когда нужно было плечо – чтобы опереться, грудь – чтобы поплакаться, слушатель – чтобы похвастаться, ценитель – чтобы понравиться, он был рядом!

Когда нужен был пример достойного поступка, был поступок, и не один, Юрия Роста. Был его крик, во время депортации грузин из Москвы: «Я – грузин!» – дошедший до нас и потрясший каждого.

Когда нужно было веское алиби против несправедливости – была его камера, была фотожизнь, фотоистория, созданная мэтром.

Когда нужен был кров над головой – были ключи от его квартиры в Москве, где мы собирались, кутили, говорили по душам, прожигали жизнь…

«Отец – нет, Брат – нет, сын – нет, друг – нет, что-то общее и немного больше, короче, родной человек». Так начинается книга «Я и Юра», написанная мною до и после русско-грузинской августовской войны. Это повесть о почти сорокалетней жизни двух товарищей, которая переплетена с судьбами их стран.

Есть там одна печальная глава – «Последний русский». Я Юру прозвал так, Роста. Зачем? Да затем, что, прибыв из Лондона в Тбилиси на собственном мотоцикле, он оказался последним, кого из русских с открытой душой, любовью и песнопением проводили грузины. (Близких не считаю, конечно, ибо наша любовь не остынет, пока мы есть…)

Это случилось 8 августа 2008 года.

В ту ночь началась война…

Вчера

Сама по себе эта история может особо увлекательной и не показаться, но вот фотографии, побывавшие в выставочных залах почти всего мира, навели меня на мысль, что стоит вспомнить о том, где и как они появились на свет.

Что значило в советские семидесятые попасть в гостиницу, надеюсь, еще кое-кто помнит.

Без «знакомств» и взяток – гиблое дело. О том, чтобы пригласить в гости женщину, не могло быть и речи. Даже родную мать, без пропуска и паспорта не впустили бы.

Среди множества других выделялись элитарные гостиницы. Двери от простых граждан бдительно охранялись швейцарами, подходить к ним без пропуска или денег не имело смысла.

Ленинградская «Астория» была в их авангарде.

Чтобы понять суть того, что произошло, обязательно надо представить, как выглядели мы с Юрой.

На мне – с трудом добытая дубленка, на голове – этакая «шапка Мономаха» – реквизит из моего Театра Руставели. Одним словом, кто ни посмотрит – если и не царь какой-нибудь, то «важная персона» – это уж точно!

А наш Юра!

В очках, в надвинутой по самые уши вязаной шапочке (из тех, что надевают во время Jogging-а) и в ватнике (которые мы обычно называли телогрейками)!

Прошлись мы в таком виде перед «Асторией»… Что? Даже рядом проходить не положено? На противоположной стороне – Исаакиевский собор, мы на него любуемся, почтенный! Это тоже воспрещается?

Улица совершенно безлюдна. Не видно ни прохожих, ни того самого пресловутого швейцара.

– Давай рискнем, – говорю Юре.

– Смысла нет. Выставят.

– Посмотрим.

– Ну, посмотрим, так посмотрим.

Приоткрываю огромную массивную дверь, и – вот он где, оказывается, – швейцар! В костюме, то есть в униформе. Важный такой, а тут вдруг растерялся. От моего вида растерялся. Как только я это понял, тут же еще больше приосанился и уверенно продолжил путь. За мной, так сказать, в тени моей особы, проскочил и Юра – на него даже внимания не обратили!

А там, внутри, и вправду оказалось очень красиво. Огромные старинные люстры, ковры, мебель. Мы опустились в тяжелые кресла. Да, хороша хорошая жизнь! Ну, а дальше что? Сидели, сидели… Я не выдержал и пошел в сторону администратора.

За стойкой, с головой погрузившись в чтение каких-то бумаг, сидела очаровательная девушка. Меня она даже не заметила. Бесшумно подошел Юра. Молча потянул за рукав, мол, пошли отсюда.

– Здравствуйте, – нарушил я молчание.

Знаете, что такое ноль? Так вот в ответ – ноль внимания.

– Здравствуйте, – повторяю, но уже настойчивей.

Теперь меня заметили. Девушка не спеша подняла глаза, очень внимательно оглядела нас, и не знаю, что она там увидела, но…

– Вам чего?

– Номер!

Шутить ведь не запрещено?

Застыла, будто окаменела, и – когда мы уже ждали: «милиция» или «вон отсюда» – вдруг:

– Какой?

– Как какой? – удивились мы.

– Да, да, какой – голубой или розовый?

В то время «голубой» еще не ассоциировался с геями! Поэтому:

– Голубой, – одновременно вскричали мы.

Очаровательное создание обернулось, взяло ключ и направилось к лестнице.

Впереди этот ангел, за ним – мы с Юрой. Мое сердце стучало как у космонавта, хотя говорят, что Гагарин перед взлетом был абсолютно спокоен…

Она подошла к большой красивой двери, вставила ключ, повернула, открыла и…

– Прошу!

Вот тогда я и подумал, что она или ненормальная, или специально в ловушку нас заманивает, чтобы легче арестовать было.

Вошли. Войти-то вошли, но куда?

Целых три комнаты. Стены столовой обиты голубыми шелковыми шпалерами (потому и номер «голубой»), старинная мебель, антикварный сервиз, хрусталь в «горке». На стенах – сплошь оригиналы. По одну сторону столовой – спальня, по другую – так называемый кабинет, два туалета, две ванны… Господи, как быть?

– Устраивает?

– Да… да, – оба вскричали одновременно.

– Цену знаете?

Ой… Кажется, пропали…

– Нет, – говорю.

– Девять рублей сутки! На сколько приехали?

Собрался было ответить, что «на всю жизнь», но Юра меня опередил:

– На недельку.

– Ну, тогда отдыхайте. – Она прикрыла за собой дверь и ушла.

Ну и каково это, а? Представители моего поколения и не поверят, не так ли? Вот и мы тогда также – никак не могли поверить. Но фотографии-то есть, вот же они!

Остались мы одни! Теперь необходимо было убедиться в том, что это реальность, а не какой-нибудь розыгрыш …

Сидим. Ждем.

Кого? Не знаю…

Меня осенило: закажем что-нибудь и посмотрим, обслужат нас или нет? Хотел было попросить отутюжить наши брюки. Но когда посмотрел на Юрины, передумал…

Завтрак… Завтрак закажем!

Позвонили… Ответили…

– Из 219-го беспокоим, если не затруднит, завтрак, пожалуйста, в номер… Да… Нет, нас двое… Три сосиски, черный хлеб и бутылку лимонада. – Юра любит давать такие заказы.

Сидим. Ждем.

Кого?

Кого-то… Минут через десять раздался осторожный стук в дверь, и… в номере бесшумно возникли два официанта во фраках. В мельхиоровой «сервировке» закатили горячие сосиски, хлеб, горчицу и бутылку лимонада. Ну, тут такое началось… Скатерть разворачивают, ножи-вилки, высокие фужеры… Почти как на приеме у английской королевы…

Уходят.

– Деньги?

– Что вы… Вы же здесь?! Перед отъездом, все вместе, господа.

На Юре лица нет, да и я, кажется, не лучше. Поначалу с непривычки такое часто бывает, но потом… когда освоишься… так «освоишься», что могут и выселить …Но до этого еще далеко…

На улице снегопад. Теперь уже хоть весь мир может рушиться. Вот когда я наконец понял Людовика XV (того самого, который наслаждался роскошью, в то время как его народ задыхался в нищете, почти как было в наше советское время) и его знаменитую фразу: «После нас хоть потоп».

Из этого окна – вид на Исаакиевский собор, из другого – на здание обкома, фасад которого украшают большие электронные часы. Отодвинул занавес – 13.10. Благодать!!!

Всех знакомых и незнакомых обзвонили, всех в гости пригласили. А как бы вы поступили на нашем месте?

В России – прекрасный обычай. В Грузии пригласишь гостя… дашь ему попробовать 3-4 сорта вина, предложишь выбрать… Пьешь за его здоровье – чествуешь… хвалишь… превозносишь… А уходит все равно недовольный и тебя же потом осуждает. А тут, в России, пригласишь… Приходят со своей водкой, пьют. Витиеватые тосты провозглашать не принято. Так, ничем не обеспокоив, и уходят.

Разве так не лучше?

Ну и вот, так мы и были, пока однажды утром, проснувшись с тяжелым похмельем, я не сказал:

– Не хочу больше в этом музее жить, давай, домой вернемся.

– Слава богу! Меня тоже от этих декораций уже мутит, но напоследок, давай, хоть одну фотографию на память отснимем…

Я приготовился к съемке – повернулся, не вставая с кровати.

– Нет, не так… Надень-ка свой бархатный костюм.

Лень было ужасно, но отказать я не смог. Надел. Юра в это время снял какую-то старинную вазу с мраморной «колонны»…

– Обопрись на это!

Я облокотился на колонну.

– Сними туфли, а то в этой обстановке и в этом костюме ты похож на дегенерата.

В роли дегенерата фотографироваться не хотелось и я разулся… Он снимал и снимал… Затем перешли в спальню.

– Надень шапку и ложись…

– А так я на дегенерата не буду похож? В ответ – молчание.

Видите?.. Я именно так и поступил…

Затем оделись: я – свою дубленку накинул, а он – телогрейку.

Он улетел в Москву, а я – в Тбилиси.

Вам, наверное, интересно, почему нас выселили?

Да? А вот этого я вам рассказать не могу!

Завтра…

Твой день рождения. Если раньше не пускали в гостиницы, сегодня не пускают в саму страну, в Россию, не пускают.

Закрыты границы, посольства, нет виз, разрешения ехать к близким. Не положено! – говорят политики.

Но есть, оказывается, одна лазейка. Граждане России могут получить грузинскую визу, приехав к нам, прямо в аэропорту.

Так что, собери наших друзей, и летите…

Отметим день рождения здесь. Такой праздник устроим, что наш «Мравалжамиери» перекроет звон кремлевских колоколов…

Твой Брат Гоги Харабадзе


Григорий Чхартишвили:«В России нужно жить, как Юрий Рост»

Дом Роста увит плющом, расписан непонятными надписями и рисунками. Среди скучных офисов и скученных машин дом выглядит островком юга на севере, или обителью, о которой мечтал Мастер, или командировочной базой пришельцев из космоса. Дом-крепость, бастион абсолютной приватности. В нашей стране сохранение приватности всегда требовало изрядной выдержки, мастерства и даже мужества. Вот я и думаю: в России нужно жить, как Юрий Рост, – это раз. В России нужно жить долго, и тогда все как-нибудь устаканится – это два.

Отсюда третье: пусть Юрий Рост живет так, как он живет, и живет очень долго.

Тогда у нас точно все будет хорошо. С юбилеем, Юра.


Евгений Бунимович: Существует единственный

В математике есть два важных знака – «существует» и «любой».

Существует – это значит, что среди всех найдется хотя бы один, а любой – это и значит любой.

Это все к тому, что на огромной юбилейной выставке Юрия Роста в Манеже я поставил строго научный эксперимент.

Я бродил, останавливаясь у первой попавшейся фотографии, и всякий раз видел работу пронзительную, точную, а то и просто невероятную.

А рядом – классный авторский комментарий.

Конечно, и на других выставках найдутся талантливые работы.

Но у Роста замечательны любая фотография, любой текст.

Иногда математики к знаку «существует» добавляют еще и восклицательный знак.

Это означает, что не просто существует, а существует единственный.

И вот рядом с ним я с полным математическим, человеческим, а также дружеским правом ставлю этот самый восклицательный знак.

Потому что на этом свете он такой единственный существует – Юрий Рост.

Что, впрочем, уже и не требует доказательств.


Олег Басилашвили: «Ты объединил нас»

Юра! Пытаюсь найти слова – и ни черта не получается. Как выразить то чувство общности со всеми, кто в твоей книге – «Групповой портрет на фоне века»?

Трое киевских пацанов в четырежды перелицованных колючих суконных пальто – нищие, голодные, но счастливые – таким же был и я в 46-м!..

А твоя мама в коммуналке среди выключателей… я даже чувствую запах нашей московской коммуналки на Покровке. Лица, лица… Совсем незнакомые и чужие становятся благодаря тебе теплыми и родными. Благодаря тебе. Я чувствую кровную связь с плачущей девчонкой из далекой деревни, с инвалидом на деревянной ноге, с грузинским юношей на Руставели той кровавой ночью в Тбилиси, с Гией, Сахаровым… И легче становится – значит, я не одинок, значит, нас много, значит, если мы вместе – мы сила и победим, как бы они ни старались. И чувства мои находят точный выход и словесное воплощение в твоих статьях и книгах, подтверждающих прочувствованное мною. Твой добрый талант объединил нас. Таких, как ты, – мало. Пожалуйста, живи долго.

Твой Олег Басилашвили (и, конечно, Галя, любящая тебя с детства)


Вадим Абдрашитов

Дорогой Юра!

Быть твоим другом – очень верное и надежное дело. И почетное.

Потому что ты все знаешь про жизнь и про людей. И даришь каждому все увиденное тобой.

И находишь в каждом отдельность и самостояние. И пишешь об этом, и называешь все своими словами, это в наше-то время!

Ты всегда в пути, весь мир – фон для тебя, твой портрет этот мир украшает. За это тебе спасибо.


Елена Камбурова: «Однажды Рост зарыл в землю виноградную косточку»

Меня больше всего поражает его вкус ко всему в жизни. Его путешествия, его путевые очерки замечательные, по-моему, именно отсюда. Первый раз смотришь на снимки – думаешь: «Как же сильно надо любить природу…». А второй раз смотришь – думаешь: «Да нет: надо очень сильно любить жизнь вообще, чтоб так снимать и писать».

И что меня абсолютно трогает – помимо любви Роста к животным – то, как он относится к растениям, которые обрамляют его дом.

У его Конюшни-мастерской ведь не так уж велик двор. И растет не так много всякой всячины – но как она подобрана по месту, по цветам, по времени года. А главное – если Роста не остановить, он долго, с улыбкой будет рассказывать истории о каждом корне и стебле. Вот буквально: жизнь и мнения данного куста. И его личные с Юрием Ростом отношения.

Точно так же, как один из лучших своих очерков он написал о жизни, мнениях, любви и трагической смерти кошки Дуси.

У меня была мечта: взять у Роста отросток винограда, который у него на Чистых прудах все стены мастерской оплел. Юра сказал: «Меня может не быть, но это ничего: ты приходи и срезай, сколько захочешь». Я так и сделала года два назад. А черенок высадила у себя во дворе.

…И вот какова энергетика Роста: в пятиэтажном доме, где я живу, этот виноград за два года занял полстены! А главное: поднялся до пятого этажа. Тут, у нас, на Севере. Где винограду вообще расти не положено. А он – вот он…

Так что этой лозой, протянутой через пол-Москвы, мы теперь соединены.

shareprint
Добавьте в Конструктор подписки, приготовленные Редакцией, или свои любимые источники: сайты, телеграм- и youtube-каналы. Залогиньтесь, чтобы не терять свои подписки на разных устройствах
arrow