Это интервью Анастасия Бабурова взяла у Станислава Маркелова 5 января нынешнего года. Поводом для него стало скандальное решение Госдумы изъять из компетенции суда присяжных дела, связанные со шпионажем, терроризмом и организацией массовых беспорядков. Правда, разговор вышел за рамки этой темы.

Это последнее интервью, подготовленное Настей. И последнее интервью, данное Станиславом для нашей газеты.

— Как вы оцениваете отмену Госдумой суда присяжных при рассмотрении особо важных дел?

— Изъятие из юрисдикции суда присяжных преступлений, связанных с государственной изменой, со шпионажем, с терроризмом, а также с массовыми беспорядками, по сути, означает отмену института суда присяжных как действенного фактора. Заметьте, что дела, которые относятся к категории так называемых бандитских, где как раз было больше всего нареканий к институту судов присяжных, остаются в их компетенции. Я обращаю внимание, что в европейской практике только две страны исключили госпреступления из юрисдикции присяжных — Испания и Ирландия. В соседней с Ирландией Северной Ирландии (входящей в Великобританию) были введены военное положение и прямое управление из Лондона. В Испании было де-факто введено военное положение в связи с баскским терроризмом. Что за военное положение у нас в стране, разработчики этого закона не объяснили. Более того, если бы вы увидели сопроводительную записку к этому фундаментальному изменению в российском законодательстве, в корне меняющему уголовно-процессуальную систему Российской Федерации… Знаете, какого она размера? Это страничка и один абзац! Вот и все пояснение, причем практически не содержащее никаких аргументов. Обычно минимальные изменения в законодательстве сопровождаются пояснительными записками на 4—8 листах, а здесь страничка и один абзац. Судя по комментариям тех депутатов Государственной думы, которые с успехом протолкнули этот законопроект, он был введен по принципу sui generis, то есть по определенному случаю.

Определенный случай — это подготовка для рассмотрения в суде дел, в доказательной базе которых сомневаются правоохранительные органы. С той целью, чтобы суд изначально определил решения по этим делам без вмешательства судов присяжных, так как наши правоохранительные органы, а сейчас и законодательные боятся, что решение судов присяжных не будет соответствовать их интересам. Если правовая система будет меняться по принципу sui generis, то есть по определенным поводам, которые даются правоохранительной практикой, то она у нас отменится вообще. Это означает, что у нас нет законов, а есть только правоприменительная практика, которую аранжируют сами правоохранительные органы.

То же самое касается расширения административных наказаний, по сути, до уровня уголовных преступлений. Это будет означать, что применение этих наказаний не будет связано с какими-либо степенями защиты для граждан. А у нас и сейчас административные протоколы фиксируются судом фактически в стахановском порядке — без разъяснения фактической сути дела. Судьи просто не успевают дело разъяснить. Если это будет предполагать значительные санкции, например, арест на несколько месяцев, то человек, попадающий в эту систему, не будет иметь реальной защиты. А подумайте, что такое для человека на несколько месяцев сесть в тюрьму? Это иногда может оказаться сломанной жизнью — потерянная работа, семья, которая остается без кормильца, потеря социальных связей. Это очень серьезное наказание, по сути, уголовное наказание для большинства. А у нас это хотят внести для административных правонарушений — не преступлений, а правонарушений. Насколько же мы не доверяем нашим гражданам, чтобы даже за мелкие проступки так их судить?

—А пункт, который касается организации массовых беспорядков, — не дает ли это дополнительные возможности для борьбы с инакомыслящими?

— Дело в том, что государственные преступления почти всегда так или иначе касаются инакомыслия. Другое дело, что это инакомыслие действительно иногда бывает противоправным и даже преступным. Если террорист совершает свои преступления из-за идейных мотивов, то он, безусловно, преступник, но одновременно и инакомыслящий. Просто он взял на вооружение методы борьбы, которые абсолютно недопустимы в обществе. Но если это отдается на общественный суд, то он в лице присяжных определяет, что в этом деле преобладает — желание разобраться с инакомыслием или действительно наличие преступных методов данного лица. Во втором случае, естественно, никто не смотрит на его взгляды, а он несет заслуженное наказание. Но если общественного суда присяжных нет, то это определяется фактически волевым государственным решением.

— Дает ли коллегия из трех профессиональных судей, как предполагает новый порядок, возможность для вынесения объективных решений? По сравнению с судом присяжных?

— Судьи — это государственные чиновники. А госчиновники всегда вписаны в вертикаль власти. Можно сколько угодно говорить о независимости судей, но посмотрите статистику. Сколько судей потеряли свою должность? Много. А сколько из них потеряли свою должность из-за жалоб граждан? Эта цифра может приближаться к нулю. Получается, что судьи очень жестко подчинены собственной судебной вертикали. А судебная вертикаль, естественно, вписана в вертикаль власти. Поэтому что три судьи, что один, что коллегия из сорока судей… Если они будут рассматривать определенное дело, есть всегда вероятность того, что они станут руководствоваться не правовыми мотивами, а мотивами так называемых государственных или ведомственных интересов.

— По поводу условно-досрочного освобождения бывшего полковника Буданова. Может ли это решение вызвать массовые протесты в Чечне?

— Ситуация на Северном Кавказе — и социальная, и психологическая — серьезно отличается от ситуации в России в целом. Там такие решения необязательно вызывают немедленные реакции, когда выплескивается общественное недовольство, а затем все забывается. Там реакция может быть долговременной. И проявится позже — на Северном Кавказе никто и ничего не забывает. И в данном случае не надо забывать того факта, что, например, чеченского полевого командира и реальных бандитов, которые руководствовались сепаратистскими идеями и исламистскими идеями, никто никогда не пытался освободить условно-досрочно. А ведь в данном случае мы говорим о преступлениях одного уровня — особо тяжких преступлениях против личности, которые состоялись приблизительно в одно и то же время. Причем в отношении деяний полковника Буданова мы можем даже говорить о более отрицательном влиянии на общественное мнение. Потому что чеченские сепаратисты и исламисты совершали свои преступления не под лозунгами Российской Федерации, а наоборот — под лозунгами прекращения действия российских законов, российской власти. А Буданов был лицом, который представлял именно российскую власть и российские силовые структуры. Соответственно, его действия — это прямая дискредитация российской власти. А сейчас эту дискредитацию продолжил суд, показывая, что никакой объективности в оценке схожих преступлений на одной и той же территории, в одном и том же вооруженном конфликте, ждать не приходится.

—И к каким результатам это в принципе может привести?

— Это может привести к утверждению мнения Северного Кавказа, что российская судебная система не работает. Либо работает по политической указке, выполняя определенные политические функции, нарушая принцип объективности и универсальности.

—И конкретно, к каким событиям мы идем?

— В любом случае — будет кратковременный взрыв общественного недовольства или длительная затаенная обида — крайне неприятных последствий не избежать.