Комитет цхинвальских погорельцев «Ренессанс-2008» образовали, как всегда, женщины. 25 сентября собрались 60 матерей семейств, оставшихся без крыши над головой, и решили сделать хоть что-нибудь. Прорвались к президенту Эдуарду Кокойты. Президент выдал разъяренным женщинам машину, водителя и компьютер. Месяц ушел на подворовый мониторинг и составление реальных списков тех, кто потерял во время войны имущество и жилье. В результате получилось, что у югоосетинских властей цифры завышены минимум в два раза.

— Что вы будете делать со своими списками? — спрашиваю я Инару Габараеву, председателя комитета.

— Вы же понимаете, мы не можем вот так сразу взять и вывалить все журналистам. Это политический вопрос! Мы потребуем, чтобы власти опубликовали информацию, кому и когда была роздана гуманитарка. И сравним. А потом будем делать выводы.

Собрание инициативной группы «Ренессанс-2008» проходит в детской поликлинике. Вернее, в одноэтажной полуразрушенной от старости пристройке, куда теперь приходят на прием к врачу мамы с детьми.

Бабий бунт набирает обороты.

— 83 семьи не смогли найти приют у родственников или снять жилье. С августа арендная плата в Цхинвали выросла в три с половиной раза (с 1500 до 5000 рублей.— Е.М.). Все предпочитают сдавать квартиры чеченцам (восстановительные работы в основном ведут строители из Чечни и Дагестана.— Е.М.). Более 500 человек проведут зиму без крыши над головой. В подвалах, гаражах, палатках, сараях… — дает расклад Инара Габараева.

Она сыплет фактами, как пулеметной очередью.

— Тедиев Георгий с семьей живет во дворе своего дома в палатке. Маргиев Руслан — в доме престарелых. Его жена не выдержала и умерла. Семья Каджаева Тамаза живет в железном вагончике. У 11-летнего сына Владимира Плиева два месяца не проходит ОРЗ, потому что они спят в палатке прямо на земле. Кабулова Алла проживает в хижине у кладбища на Зарской дороге. Она инвалид 2-й группы с инсулинозависимым диабетом. Просила гуманитарный глюкометр, не дали. Просила обогреватель, не дали. Вчера она мне позвонила, сказала, что повесится!

— И напишите, что из присланной со всей России гуманитарной помощи цхинвальцам раздали только подушки, одеяла, колготки и носки! — говорит с сарказмом одна из женщин.

— Да! Да! Да! — несется со всех сторон. — Про носки обязательно напишите!

Возле Зарской дороги

Едем к Алле Кабуловой. Предварительно созваниваемся. Алла спрашивает: «А чем вы мне можете помочь?»

— Напишем правду, — отвечаю.

Мы выезжаем из Цхинвали по знаменитой Зарской дороге. История Южной Осетии тесно связано с этой дорогой, и когда-нибудь об этом можно будет рассказать более подробно. Но сейчас бросаются в глаза разительные перемены. Еще недавно в августе это была кошмарно пыльная, почти непроходимая трасса. Теперь мы едем по комфортному заасфальтированному шоссе. Дорога стратегическая, соединяет Цхинвали и Джаву, видимо, одну из будущих российских военных баз в ЮО.

Дряхлый сарай без окон, в котором живет Алла, оказался на территории закрытого объекта. Мы въезжаем за ворота военного автопарка минобороны ЮО. С левой стороны в рядок выстроились новенькие пушки с заботливо обернутыми в полиэтиленовые мешки дулами. С правой — какие-то странные и, видимо, сильно устаревшие БМП. Непосредственно за хижиной Аллы стояли четыре представительницы артиллерии времен 60-х годов. Однако действующие…

Гражданский муж Аллы Казбек, сторож этого хозяйства, рассказал нам, как эти самые пушки были развернуты на ближайшей высоте (в километре от Зарской дороги) и во время пятидневной войны (с ночи 7 по утро 9 августа, когда Казбек и Алла эвакуировались отсюда) совершенно точно вели огонь, по словам Казбека, «в южном и юго-восточном направлениях». Строго на юг от военного парка находится село Хетагурово, а на юго-восток — Цхинвали, впрочем, снаряды, скорее всего, перелетали передовую в глубь грузинских позиций.

Также Казбек рассказал нам, что до войны здесь стояли еще и САУ-152 (деревянные ящики из-под идентичных снарядов до сих пор валяются около хижины Аллы и идут на дрова). Перед войной установки САУ-152 были переброшены в Джаву и вели оттуда огонь во время августовских боевых действий. Надо сказать, что этого серьезного оружия (по Дагомысским соглашениям) здесь быть не могло.

У Аллы и Казбека три затхлые комнатенки, в которых раньше хранились запчасти от пушек. В одной до сих пор складированы 160 артиллерийских снарядов. Все имущество Аллы и Казбека теперь составляют трофейные вещи. И это не мародерство, а безысходность. Аллу передергивает от отвращения, когда она к этим вещам прикасается. Гуманитарка сюда не дошла ни в каком виде (даже продуктовом). Правда, мама Аллы все-таки выбила для больной дочери глюкометр.

Здесь рядом трагические места. Многие мирные жители погибли 8 и 9 августа именно на Зарской дороге. В рассказах тех, кто выжил, повторяется одна и та же схема. Люди прятались от артобстрелов в подвалах, пришли какие-то вооруженные граждане (защитники города), сказали, что по Зарской дороге грузины открыли гуманитарный коридор для жителей Цхинвали. Те, кто поверил, ехали…

Гуманитарный коридор Грузия действительно в тот момент открыла. Но только в сторону Гори, а не Джавы.

А на Зарской дороге люди попадали в центр артиллерийской дуэли: грузинские орудия пытались уничтожить те самые югоосетинские пушки, которые вели стрельбу в паре километров от массовой гибели цхинвальцев.

Что строим?

Инара Габараева так и не раскрыла нам результатов подворового мониторинга — сколько человек в Цхинвальском районе потеряли жилье из-за войны. Зато она совершенно определенно сказала: «Это единственный адекватный список пострадавших на сегодняшнее время. И ни одной семье из этого списка жилье даже не начали восстанавливать. Обещают сделать это весной, но у нас уже есть 18-летний опыт ожидания обещанного». (В Цхинвали довольно много домов, которые не восстановлены еще со времен первого грузино-осетинского конфликта.)

Мой цхинвальский знакомый Тимур решил издавать городскую газету и сфотографировал объекты, которые Спецстрой России восстанавливает в первую очередь. Эти фотографии вызывают сильные эмоции. Почти закончена отделка зданий МВД и банка. Четырехэтажная санэпидемстанция неприлично сверкает стеклопакетами на фоне затянутых полиэтиленом окошек жилых домов.

А мы вернулись из барака, где горько плакала 90-летняя бабушка, ветеран Великой Отечественной войны Анна Захарьевна Гергаулова. Она все повторяла, коверкая в волнении русские слова: «Никакой внимания нету…»

Анна Захарьевна вместе с невесткой Катей очутилась в бывшем здании управления хлебопекарного завода на окраине Цхинвали. Здание превращено в казарму с железными кроватями, в комнатах живут по 6 человек, туалет и вода — на улице. Анну Захарьевну всем общежитским скопом носят в туалет несколько раз в день. Невестка Катя получила во время войны серьезные ранения, ее завалило обломками дома, когда она кинулась спасать все ту же Анну Захарьевну. Теперь у нее почти не функционирует рука, травмирован весь правый бок, топорщится пришитое ухо.

…Большой журналистский энтузиазм вызывает у Тимура шикарная пожарная часть, отгроханная в Цхинвали. Какие-то сердобольные люди прислали из России в Южную Осетию огромное количество пожарных машин. Ярко-красный автомобильный парк неплохо смотрится из окна развалюхи-гостиницы, в которой невозможно согреться, даже усевшись на обогреватель.

Еще одну строящуюся пожарную часть мы обнаружили в селе Знаури. Это будет монументальная (для села) многоэтажка. Ее активно возводят чеченцы. Рядом стоит разгромленная снарядами сельская школа. Детей из Знаури возят на учебу в другое село. Зураб, глава администрации Знаурского района, в ответ на наши удивленные лица неловко оправдывается:

— Не знаю, кто принимал такое решение. С нами не посоветовались. Нам, конечно, лучше бы школу.

Кто платит в стратегическом районе

Самая удивительная ситуация сложилась в самом стратегическом для России районе Южной Осетии — Ахалгорском.

В этом регионе жили около 90% грузин, остальные 10% — осетины из смешанных семей и армяне с грузинскими фамилиями. Как выразился один местный осетин: «Тбилиси для нас — вторая родина после Ахалгори».

В советское время этот район входил в югоосетинскую автономию. Но в 91-м автономию ликвидировал Гамсахурдия, и Ахалгорский район стал частью Мцхетского района Грузии. В прошлом году Саакашвили автономию восстановил и тем самым отдал Ахалгорский район Дмитрию Санакоеву, руководителю грузинских анклавов на территории ЮО.

Власть в Ахалгори поменялась без единого выстрела. Просто 9 августа «белые» ушли, а 10-го пришли «красные». Над зданием районной администрации взметнулся югоосетинский триколор.

Внутри администрации страшно холодно. В актовом зале на первом этаже свалены коробки с гуманитарной помощью. Коробки распакованы, члены местной гуманитарной комиссии отбирают понравившиеся вещи. Гостеприимно предлагают покопаться в гуманитарке и нам. Отказываемся.

Новый глава района — довольно симпатичный Анатолий Элиозович Маргиев. Он из местных. Жил в Ахалгори до 91-го года, занимал руководящие должности. Потом бежал. По его версии, от грузин. По версии местного населения, от подозрений в коррупции. Анатолий довольно хорошо устроился во Владикавказе, получал зарплату 27 тысяч рублей. Деньгами-то его и соблазнили. 3 сентября ему позвонил представитель югоосетинского правительства Борис Чочиев и позвал в Ахалгори, пообещав «такую же зарплату, какую платили грузины». А это в переводе с лари приблизительно 50 тысяч рублей.

На новом месте Анатолий Элиозович первым делом экспроприировал свою ахалгорскую квартиру, в которой жил до 91-го. Нынешние хозяева (грузины) ключи от квартиры принесли со словами: «Когда будешь опять бежать, ты их нам верни».

В планах Анатолия Элиозовича — национализация. «По Конституции Южной Осетии ничего, кроме частных домов, приватизировать незаконно. Мы отберем то, что было построено при советской власти, — три торговых центра, гостиницу, ресторан — и вернем это народу».

Нас везут в дом грузина Володи, к которому, как я поняла, новая ахалгорская администрация ходит, как Винни-Пух с Пятачком к Кролику. То есть в принудительные гости. Частые визиты сильно обеднили съестные запасы грузинской семьи. На стол поставили армейскую тушенку, совсем немного домашнего сыра и соленья. Впрочем, Анатолий Элиозович поглощал тушенку с завидным аппетитом. А потом выпил грузинского вина и горько разоткровенничался: «Сегодня я узнал, что мне будут платить всего до 12 тысяч рублей. Это несерьезно. За три месяца мы не получили даже штатного расписания, ни одной копейки денег из Цхинвали не пришло. Ни один ведомственный чиновник не приехал. Сотрудникам сельских администраций, бюджетникам и пенсионерам по-прежнему платит Грузия. Какой у новой власти может быть авторитет? Если мы хотим сохранить Ахалгорский район и чтобы при этом грузины не убежали, надо сюда вкладывать больше денег, чем в другие районы Южной Осетии. Сильно больше! Иначе я сам убегу…»

Улицы Ахалгори пустынны (до 70% населения пока перебралось на всякий случай в Грузию) и перерыты траншеями. Но это не военные траншеи. До первой субботы октября грузинские власти планировали закончить в Ахалгори ремонт канализации. В ямах на колодцах установлены новые ярко-синие краны, черные полипропиленовые трубы складированы вдоль стен домов. Еще должны были начать строительство современной районной больницы и турбазы (в Ахалгорском районе находятся какие-то удивительно полезные кислые источники). Планам этим сбыться не суждено. Главврач местной больницы Ониси Давидович Гатенашвили, среагировавший на наше дружное «гамарджоба» растроганными слезами, сказал:

— Все беременные ушли в Тбилиси.

История с фотографией

Давид Санакоев — уполномоченный по правам человека Южной Осетии — единственный контактный чиновник для правозащитников и журналистов. В разговоре признал, что «Осетия вынуждена будет тратить на Ахалгорский район гораздо больше средств, чем на другие районы Осетии. Чтобы удержать регион». Давид Санакоев не сказал, для кого югоосетины должны это делать. Для русских, конечно…

Надо сказать, почти все осетины, с которыми мы общались, или очень давно были, или вообще никогда не были в Ахалгори. Даже дороги из Цхинвали не было, сюда всегда добирались через Мцхету. Сейчас, правда, дорогу Цхинвали—Ахалгори активно строят. Российское правительство начало масштабные и дорогостоящие дорожные работы задолго до августовской войны. Да так скрытно, что об этом не знали до последнего времени сами осетины. Трасса через две горы и два ущелья проложена бульдозерами. Сейчас идет отсыпка. К весне обещают заасфальтировать. Водитель КамАЗа Мурат, подобравший нас за 30 км от Ахалгори и довезший до села Заккори, сказал, что в сутки получает 6 тысяч рублей. Ему также оплачивают питание, проживание и бензин. В месяц у Мурата выходит 180 тысяч. Неплохая зарплата даже для Москвы…

По трассе в Ахалгорский район на границу с Грузией активно идет переброска российской бронетехники. В селе Канчавети — в 3 км от Ахалгори мы обнаружили 6 БРДМ и дюжину «Уралов». А на выезде из Ахалгори у села Мосабруни зарыты в землю 10 САУ. Видимо, тут базируется целый полк. Самоходные артиллерийские установки в этом месте позволяют контролировать Военно-Грузинскую дорогу, множество грузинских стратегических объектов и населенных пунктов. Наверняка в Ахалгори (видимо, вторая российская военная база в ЮО) есть и другие части 58-й армии. Мы их увидеть не успели.

Мы фотографировали совсем не стратегический объект — недавно отреставрированную армянскую церковь в центре Ахалгори. Она была пустая и очень красивая, со старыми могилами и традиционными армянскими резными крестами на вделанных в стены храма камнях.

На улице к нам подошел человек в вязаной шапочке и синей джинсовой курточке. Сказал, что он местный милиционер, и попросил предъявить документы. Мы попросили его предъявить удостоверение. Он раскрыл куртку и потянул пистолет из кобуры. Нам стало весело. Осетинский милиционер с грузинской фамилией Меладзе не ожидал такой реакции и очень обиделся. Он сказал: «Почему вы меня не уважаете?» Отошел в сторону, вытащил рацию и стал звать подкрепление: «Тигр! Тигр!» К нему подбежал красивый бездомный пес и, с интересом наблюдая за происходящим, стал активно чесаться.

Рация не отвечала. Мы тоже позвонили своим знакомым, и омоновец Инал по телефону сказал милиционеру Меладзе оставить нас в покое. Мы отправились в местную больницу, но, видимо, Меладзе настучал на нас местному КГБ (в Ахалгори вахтовым способом несут службу представители югоосетинской милиции и министерства безопасности). У больницы нас уже ждали восемь омоновцев и один гэбэшник. Еще час мы искали машину. За это время трое конвоирующих нас ментов поели в местной хинкальной за наш же счет. Наконец машина нашлась, и нас выпроводили из стратегического района.

В селе Канчавети траурная процессия собралась ехать на поминки по Гиви Татунашвили, которого избили до смерти осетинские народные ополченцы. Хотели отобрать стадо баранов. О смерти Гиви нам успели рассказать в ахалгорской больнице. 74-летнему старику отбили половые органы, и он умер от кровоизлияния в живот.

Я вытащила свой мобильный — сфотографировать вдову Русико с портретом Гиви. На экране увидела, как вдруг напряглось ее лицо. Позади нашей машины остановился грузовик с теми самыми народными ополченцами. Пьяный бородатый человек с «калашниковым» бросился к нам.

— Фотографировать запрещено! — заявил он, закрывая лицо рукой. — Что они (кивок в сторону жителей) вам наговорили? Они сказали, кто его убил?

Видимо, он подумал, что Русико назвала нам имя убийцы, которого она действительно опознала (его задержала осетинская милиция и отправила под арестом в Цхинвали).

Еще несколько вооруженных осетин выпрыгнули из грузовика и начали шугать стариков. Нас оттеснили к машине и заставили в нее сесть… В этом эпизоде Тимур показал себя великим дипломатом, и нас отпустили, не отобрав даже мой мобильный. Кадр остался: глаза Русико, вызывающе высокомерный поворот головы старухи и руки, сжимающие портрет убитого Гиви.

Пограничный огород

В село Десеви осетины не ездят. Мы с трудом нашли водителя Леву, очень храброго человека. Десеви — это абсолютно грузинское село, которое административно относится к Южной Осетии. От Грузии Десеви отделяют проволочные заборы огородов.

Не знаю, на что мы рассчитывали. В селе из 250 домов уцелели (не сожжены) только 10—15. Стоит оглушающая тишина. И красота неимоверная. Пустая старая грузинская церковь. Не снят с лозы почерневший виноград. Желтая, как солнце, айва. Ветки сада гнутся под спелыми красными яблоками. Ни одной живой души.

Жизнь теплилась только в грузинском селе Кошки, которое от Десеви было на расстоянии огорода. Походив полчаса по Десеви, мы решили пересечь этот самый огород. Лева очень нервничал, но одних не отпустил. Пошел с нами.

Совершенно неожиданно взгляд сфокусировался на автобусной остановке, которая была обложена мешками с песком и прикрыта огромной трубой почти в мой рост. Там был грузинский полицейский пост.

— Лева! — крикнула я. — Назад!

Лева вернулся на исходные позиции, а мы остановились посередине огорода. Нас заметили. Мы стали махать руками и кричать, что журналисты и хотим поговорить.

— Идите сюда! — крикнули по-русски. — Не бойтесь!

Мы подошли к посту и стали за трубой. Грузинские полицейские усмехнулись:

— Можете подойти и поближе!

Мы стали рассказывать о себе, нас внимательно слушали. Рядом с полицейскими стоял простой грузин. Представиться он категорически отказался. Он подошел ко мне и показал рукой на гору.

— Вот там, видите, мой дом. Я жил в Десеви. У меня были скот, виноград, картошка. Все пропало. Я каждый день прихожу сюда и смотрю на мой дом.

Кто-то из полицейских спросил:

— Ваш водитель — осетин?

Я смотрю на Леву. Он топчется на том конце огорода. Потом я смотрю на бедного грузина, который стоит по эту сторону.

Ни тот, ни другой не могут перейти этот чертов пограничный огород.