В свое время мой приятель-украинец в соответствующей застольной ситуации очень любил спиватi цю пiсню. Делал это настолько самозабвенно, с таким неподдельным чувством, что я в какой-то момент взял да и включил всю силу собственной профессиональной вредности. Объявил, что пiсня имеет отчетливо выраженный антимосковский смысл. Приятель обиделся. А мне стало стыдно. Ведь пiсня-то действительно хороша! Тем более что она — одна-единственная в память о великом и ужасном гетмане Петре Коношевиче-Сагайдачном. Для контраста: о другом важном украинском гетмане Богдане Хмельницком сложено никак не менее пятидесяти песен, в которых его и хвалят, и ругают, и просто вспоминают.

Ой, на горi та женцi жнуть,А попiд горою,Попiд зеленоюКозаки йдуть.

А попереду ДорошенкоВеде свое вiйсько,Вiйсько ЗапорiзькеХорошенько!

А позаду Сагайдачный, Що промiняв жiнкуНа тютюн та люльку,Необачний! <…>

…Смутное время подходило к концу. А польский королевич Владислав очень обижался на москвичей. Те пригласили его на царствование, публично на Красной площади целовали крест в знак верности. А потом очень просто нарушили клятву и избрали себе другого царя — Михаила Романова. Королевичу оставалось только силой оружия доказать своим незадачливым подданным, что поцелуями Креста Христова так просто не бросаются.

В июне 1618 г. он во главе 10-тысячного войска польского по Смоленской дороге двинулся в поход на Москву. Много южнее вело наступление союзное полякам Запорожское войско во главе с гетманом Сагайдачным.

Главные силы русских, отряд князя Дмитрия Пожарского, ждал украинцев на естественном рубеже обороны — на правом берегу Оки.

Но тут случилась нежданная напасть. Как сказано в русской летописи той поры («Новом летописце»), «князь Дмитрей впаде в болезнь лютую и был, конечно, болен. Ему ж государь велел быти к Москве…». Отечественная, между прочим, поговорка, что у плохого солдата перед боем всегда…

Отряд возглавил князь Григорий Волконский, участник многих кампаний еще со времен Бориса Годунова. Смутное время сделало его весьма впечатлительным человеком. Волконский отвел отряд к Коломне, где берег Оки особенно высок и крут.

«Новый летописец» излагает дальнейшее: «Саадашной же, перелезя Оку реку с черкасы, под Коломну не пошел, а пошел Коширскою дорогою и прииде на Котел, а передовые люди приидоша к Пречистой Донской и сташа на конех, а коши стали пропущати. Бояре же с Москвы идоша со всею ратию и грех ради наших ужасть взяша и бою с ними не поставиша. И прошли мимо Москвы х королевичю в табары».

То есть по Каширке запорожцы дошли до Нижних Котлов, оттуда продвинулись в район Донского монастыря. Здесь численно превосходившее их московское войско имело все шансы разгромить украинцев, но «ужасть взяша»…

Запорожцы благополучно прошли в Тушино, где располагались «таборы», лагерь поляков. Население Москвы укрылось в Остроге или Деревянном городе в пределах нынешнего Садового кольца. В ночь на 2 октября союзники пошли на штурм.

«Новый летописец» здесь предельно краток: «В половину ж нощи прииде етман со всеми людьми к Арбацким воротам и к Острожным воротам приставяху петарду и ворота острожные выломиша и в Остроге многие люди биша: едва Бог сохранил царствующий град Москву помощию Пречистые Богородицы… Тех литовских людей от города отбиша и многих людей у них побиша. Етман же отойде прочь и ста опять в табарах».

Поздние по времени украинские историки неудачу штурма целиком сваливали на поляков. Те якобы в самый ответственный момент отказались идти в бой, до тех пор пока им не заплатят жалование за месяц вперед.

Однако в польских хрониках этого похода ни о чем подобном не упоминается. Наоборот, поляки обвиняли украинцев, что те, проникнув в пространство между нынешними Садовым и Бульварным кольцами, растеклись по Арбату и занялись форменным грабежом. Вместо того чтобы оказать помощь польскому рыцарству, доблестно штурмующему Арбатские ворота Белого города. По уверению польских хронистов, был момент, когда русские уже бросились бежать по направлению к Кремлю, но их удержали немецкие наемники, оборонявшие соседние Никитские ворота.

Еще большая неудача ожидала запорожцев у Тверских ворот (современная Пушкинская площадь). Лестницы, принесенные для них поляками, оказались слишком короткими, чтобы с их помощью можно было забраться на стены Белого города.