СюжетыОбщество

Приговор Нет , музею

Районный суд Томска постановил: Музею политических репрессий освободить занимаемые площади. Но город, верится, этого не допустит

Этот материал вышел в номере Cпецвыпуск «Правда ГУЛАГа» от 16.10.2008 №9 (9)
Читать
5 сентября с.г. суд Советского района города Томска удовлетворил требования истца — предпринимателя Игоря Скоробогатова, признав подвальное помещение дома № 44 на проспекте Ленина его собственностью. Вторым пунктом судебного решения...

5 сентября с.г. суд Советского района города Томска удовлетворил требования истца — предпринимателя Игоря Скоробогатова, признав подвальное помещение дома № 44 на проспекте Ленина его собственностью. Вторым пунктом судебного решения предписано пользователю подвала освободить занимаемые им площади. А занимает эти подвальные площади вот уже шестнадцатый год мемориальный Музей политических репрессий. Это похоже на выселение истории, которой некуда больше идти — она слишком страшная, чтобы в наше гламурное время ее приютили еще где-то.

Таких музеев в России больше нет

Музей «Следственная тюрьма НКВД» учрежден в 1989 году по инициативе томского общества «Мемориал» приказом начальника управления культуры облисполкома как филиал областного краведческого музея. Через четыре года на основании решения горсовета музею была передана подвальная часть здания, где с 1923 по 1944 год находилась внутренняя тюрьма горотдела ОГПУ, которое в 1934-м вошло в состав Наркомата внутренних дел (НКВД).

Под вывеску с этой аббревиатурой подследственные спускались в подвал, как правило, без возврата. Только за год, с 37-го по 38-й, отсюда были отправлены на Каштачную гору (окраину города), где исполнялись смертные приговоры, около 11 тысяч человек. Всего же за годы террора 20—50-х гг., по оценкам томских историков, расстреляно было на ней «много десятков тысяч» представителей всех социальных слоев и сословий. Особенно пострадали сосланные в Томскую область (в то время — Нарымский край) крестьянство, духовенство, дворянство. «Специальных переселенцев», расселенных по ее лагерям, насчитывалось, по данным томского «Мемориала», полмиллиона человек. Едва ли выжила и половина из них…

Таких музеев в стране больше нет. Вот в поселке Ягодное Магаданской области в собственном доме создал музей колымского ГУЛАГа журналист Иван Паникаров, собрав сотни экспонатов — орудий труда, предметов лагерного быта, тысячи фотографий, рисунки заключенных, письма домой, оригиналы уголовных дел… Но Ягодное — место отдаленное от областного центра, в свою очередь отдаленного от всей остальной России. А «Следственная тюрьма…» стоит на главной улице большого сибирского города (проспект Ленина), через дорогу от мэрии. Тут все символично, включая и то, что в новейшие времена проспект остался верен своему имени.

На этой улице нет новоделов, которые бы заслоняли даль (в том числе историческую), зато сразу пять вузов, умные молодые лица. И вдруг — тюрьма НКВД. Пожалуйте в тюрьму, дверь открыта каждый день с 9 до 18. Крутая лестница — погружение в большой государственный страх. У входа в подвал — чекист в черном галифе, портупее. К счастью, он — манекен, однако рука инстинктивно полезла в карман — за паспортом.

От прочих этот музей отличается тем, что в нем хранятся не только приметы времени, его культурно-бытовые подробности, но, кажется, и само оно — в натуральную величину. Такое ре-алити-шоу. Цифры не пробивают сознания, тем более массового — если и застревают в мозгу, то выпадают в осадок, как и слова — «репрессии», «террор», стершиеся от частого употребления. В нашей стране — слишком частого.

А надо, чтобы у посетителя прошел холодок по спине. В 37—38-м гг. из этого тускло-серого коридора выход был только один. На обнаженной кирпичной кладке скульптура — выступ спины и затылка: последний путь. Здесь, говорит директор музея Василий Ханевич, во время ремонтных работ два года назад был обнаружен подземный ход, соединявший следственный отдел с управлением НКВД. Нашли строители стреляные гильзы. Ранее, по свидетельствам краеведов, тут были найдены и человеческие останки. Возникло предположение, что расстрелы велись и тут, в подземелье — возможно, из-за экономии сил и ресурсов. В том же 37-м, когда планы по ликвидации «вражеских элементов» резко повысились, у НКВД могли возникнуть проблемы с транспортом для перевозки людей на Каштачную гору. Особенно большая нагрузка пала на бедных следователей, они пахали без сна — за ночь надо было подготовить к «вышке» 10—12 дел.

В 60-е годы на этом месте собирались поставить городскую Доску почета, но в связи с найденными останками передумали. В 80-е решили установить памятник видному сибирскому большевику Николаю Яковлеву (в 1918 — председателю ЦИК советской Сибири). Исполком в 1989-м это решение отменил, постановив создать Музей политических репрессий: в тот же год над подземным ходом был открыт знак «Камень скорби», а через три года — памятник жертвам большевистского террора на Томской земле.

…Вдоль коридора — пять камер. Ханевич открывает одну из них. Детали камерного быта, рассказывает, воссоздавались с дотошной точностью — по воспоминаниям бывших заключенных. Немногие возвращались отсюда в жизнь. Из тех, кому повезло, несколько человек дожили до открытия музея (Валентина Мутина, Георгий Успенский, братья Романчуки Франц и Петр). Они и стали главными экспертами. В частности, указали, что в качестве параши в камерах использовалась кадка, а не ведро. Одна на 20 человек. Столько набивалось сюда в разгар Большого террора. В камере трое нар. На них можно посидеть. Но вообразить, как тут умещалось столько народа, не получается.

…В Томск я приехал из Омска в плацкартном вагоне, набитом битком. Там на такой же примерно площади — шестеро. Ночь провел в тамбуре из-за духоты. Если б в плацкарте стояла еще эта кадка… Езды от Омска до Томска 16 часов. Подследственные в 37-м ждали в камерах приговора 2—3 недели. Спали на голых досках, застеленных телогрейками. Прошли через эти нары князья Голицын (поручик, до ареста играл в Томском драмтеатре), Урусов (тоже актер, правда, самодеятельный — колхозного театра), Волконский, Волкон ская, Долгоруков, Ширинский-Шихматов — последние четверо проходили по делу «кадетско-монархического «Союза спасения России», готовившего государственный переворот».

Навечно бездомный

Руководителем этой выдуманной НКВД организации (за участие в которой были расстреляны тысячи человек) чекисты «назначили» Николая Клюева, которого Ахматова называла «очень значительным поэтом», а Бродский — «великим» и причислял к своим учителям. Клюев был арестован в 34-м году как автор «кулацкой поэмы «Погорельщина» и сослан в село Колпашево Нарымского края, откуда по ходатайству неизвестного лица (версии разные — Горький, поэт Клычков, Союз писателей и даже сам Ягода) в конце того же года переведен в Томск, где выживать ему было не легче. Из писем друзьям: «…мороз под 40 градусов. Я без валенок, и в базарные дни мне реже удается выходить за милостыней. Подают картошку, очень редко хлеб… Впереди морозы до 60, мне страшно умереть на улице. Ах, если бы в тепле у печки!»

В 36-м — снова арест, и уже парализованного поэта помещают в следственную тюрьму. В протоколе допроса неверно указаны годы его рождения и первого ареста (вместо 1934 года 1930-й). Торопился следователь Горбенко. Вины Клюев не признал, протокол подписал. Лев Пичурин, профессор математики, первый председатель областного «Мемориала», отдал подпись на экспертизу криминалистам. Заключение старшего следователя Томского УВД майора Голышева: «подписывающий находился в тяжелом психофизическом состоянии». Постановлением «тройки» НКВД в октябре 37-го приговорен к расстрелу. Из письма Сергею Клычкову:«Я сгорел на своей «Погорельщине», как мой прадед протопоп Аввакум на костре пус-тозерском… кровь моя связует две эпохи».

Дом, где жил поэт в Томске, два года назад снесен. Не по злому умыслу, говорит сопредседатель «Мемориала» Борис Тренин, скорее — по недоразумению. Деревянное ветхое строение, жили в нем две семьи, надо было их расселять. Разумеется, сам город это сделать не мог — откуда у него средства на жилье простым жителям? Схема традиционная: муниципалитет продал землю под домом строительной фирме, та купила квартиры жильцам сносимого здания. А общественность промолчала, поскольку о сносе не знала — информация о нем дошла до нее задним числом. Город тоже не знал, на что дает разрешение: дом в реестре исторических памятников не состоял. Хотя Клюева в Томске чтут — его имя носит одна из улиц, о нем снят документальный фильм, да и на доме том в 90-е была установлена мемориальная доска. Вскоре, правда, ее свинтили местные «металлисты» — сдали в пункт приема цветного металла, где она была вовремя обнаружена и теперь хранится в музее «Следственная тюрьма НКВД».

Тяжба с историей

В судебном решении о выселении музея, по мнению Бориса Тренина, политической подоплеки нет. Оно принималось исходя из Жилищного кодекса, согласно которому «места общего пользования» (подвалы, крыша, лестницы, чердаки) должны принадлежать собственникам жилья. Предприниматель Игорь Скоробогатов владеет на двух жилых этажах, расположенных над бывшей тюрьмой, большей частью квадратных метров (568 из 812). Собственно жилья тут осталось немного — всего две квартиры. Остальные жилые площади, купленные предпринимателем в 2003—2005 гг., реконструируются им под торговые, офисные помещения. Тем не менее иск подавал он в качестве председателя ТСЖ. Кто еще состоит в нем, кроме истца, я так и не выяснил. Как сказали мне жильцы одной из квартир (их фамилия Бельские), ни в какое товарищество они не вступали. «А соседи ваши?» — «Вряд ли». Застать их дома не удалось.

Как и встретиться с Игорем Скоробогатовым: человек он — влиятельный в городе, весьма занятой. Впрочем, знал о приезде корреспондента «Новой». Накануне об этом ему сообщил Борис Тренин, и бизнесмен ему передал для газеты свое мнение о ситуации с музеем «Следственная тюрьма…»: надо всем заинтересованным сторонам — музею, «Мемориалу», городской администрации и ему, как председателю ТСЖ, сесть за стол переговоров, чтобы принять решение, которое бы позволило, с одной стороны, сохранить музей, с другой — соблюсти интересы собственников, от имени которых был подан иск.

То есть, строго говоря, его, Игоря Скоробогатова, интересы. Но понять, в чем именно они заключаются, по его высказываниям, опубликованным томскими газетами, нелегко. Из всего им сказанного возникает образ человека противоречивого. Столь же противоречивой выглядит в этих публикациях и городская власть. С одной стороны, благодаря им музей был 3 года назад капитально отремонтирован. Накануне 400-летия Томска мэрия предложила местному бизнесу проинвес-тировать исторический центр: привести старые здания в божеский вид, получив за это право их частичной приватизации. Скоробогатов (его концерн «Нокс») починил крышу над жилым домом, находившимся в аварийном состоянии, сменил ветхие коммуникации, постепенно выкупив большинство квартир, где в 40—50-е годы проживали семьи офицеров НКВД, а начиная с 60-х — преподаватели томских вузов. Сделан был ремонт и в подвале.

«Мы избавились от текущих труб, — говорит директор музея Василий Ханевич, — у нас появились новые окна, выход в сквер, теперь можем встречать без стыда любые экскурсии, делегации». Расплатой за это благодеяние стало то, что музей лишился трети своих площадей, где он мог бы выставить многие экспонаты: отошли к Скоробогатову 100 кв. м, на которых он открыл интернет-кафе, и теперь он претендует на остальные 200. Но при этом заявляет, в частности на телеканале ТВ-2, что прекрасно осознает, «чем является этот музей для города и России» и ни в коем случае не намерен его выселять. Но судебный вердикт, вынесенный по его иску, предписывает «филиалу Томского краеведческого музея» (таков статус «Следственной тюрьмы…») освободить занимаемое им помещение.

Зачем понадобилось оно предпринимателю, если он не собирается его продавать, получать с него прибыль? Для чего было затевать столь скандальную судебную тяжбу (резонанс, вызванный ею в Томске, вряд ли пойдет на пользу концерну)? Более-менее внятный ответ на этот вопрос Игорь Скоробогатов дал в газете «Северная сторона»: ему нужно стать собственником всего подвального помещения, чтоб иметь постоянный доступ к инженерным коммуникациям. «О каких коммуникациях речь? — удивляется Василий Ханевич. — Их тут нет, все они были вынесены отсюда при капремонте», в чем я смог убедиться и сам: единственное, что связывает музей с верхними этажами, — стояк отопления, он соединяет подвал с упомянутой выше квартирой Бельских, где Скоробогатова не считают товарищем, а, напротив, возмущены его действиями. Проводимая им реконструкция подошла к порогу этой квартиры и довольно бесцеремонно вошла в нее.

«Посмотрите, что они натворили», — доцент политэкономии Галина Владимировна показывает мне кухню: на стенах и потолке острова отваленной штукатурки. В прихожей — дыры, проделанные строителями со стороны подъезда, где под несущей балкой опорных нет. Жильцы тут ходят под Богом — потолок может рухнуть в любой момент.

Как это ни странно, Жилищный кодекс позволяет предпринимателю, купившему в доме большинство жилых площадей, назначить самого себя председателем самим собою созданного ТСЖ. Сохраняет он этот статус и после перевода их в нежилые. Вопрос в том, когда данное ТСЖ было создано — до того или после? Скоробогатов стал собственником квартир еще до принятия Жилищного кодекса. Отсюда возникают сомнения в правомерности его иска. Тем более что подвал в 98-м году был отдан музею департаментом недвижимости в безвозмездное пользование. «А значит, никто не имеет право на это помещение претендовать», — сказали мне однозначно в областном комитете по правам человека. Правда, не томском, а омском.

Борис Тренин жестко высказался о местных правозащитниках: «Они горазды только на митингах выступать, а взяться за серьезное судебное дело не в состоянии или не хотят: вся их деятельность направлена на создание шума вокруг себя». Не имея возможности нанимать дорогих адвокатов, томский «Мемориал» остался один на один с искушенными бизнес-юристами и потерпел поражение. Между тем на дальнейших этапах судебного разбирательства (вердикт районного суда уже обжалован в областном) томичи могут рассчитывать на участие омичей — председатель КПЧ Валентин

Кухнецов выразил солидарность с мемориаль-цами, готовность поддержать их в борьбе за правое дело.

А власти Томска и области в этом деле сохраняли нейтралитет — до тех пор, пока не поднялся шум в СМИ после вынесенного «Следственной тюрьме…» приговора. СМИ в этом городе многое значат. Из Омска, где они не значат практически ничего, сюда приезжаешь, как в другую страну: поражает смелость газет и местного телевидения. И здешний «Мемориал» — один из самых сильных в стране. По области — десятки памятников репрессированным. Недавно на печально известной Каштачной горе поставлен Поклонный крест, а в этом году — памятник на братской могиле. Но добиваться перезахоронения останков в нее пришлось много лет. При всем демократизме томских властей они остаются властями, и к этой теме у них отношение настороженное.

Начальник областного департамента культуры Андрей Кузичкин выразил озабоченность судьбой «Следственной тюрьмы…», сказал, что о «ситуации доложено губернатору, к решению вопроса будут подключены областные юристы». Музею в этом году исполнилось 15 лет. Глава области Виктор Кресс руководит ею дольше. Однако за все годы правления ни разу этот музей не посетил.

«Такие прекрасные лица…»

Зато в первый же год создания музея в нем побывал Александр Солженицын, оставив в книге отзывов такую запись: «Радостно Ваше начинание — восстановление страшных деталей коммунистического прошлого». Никита Струве, профессор литературы Парижского университета, директор знаменитого издательства YMKA-PRESS, написал так: «Потрясен музеем. Эта память беспримерного человекоубийства необходима всем поколениям, чтобы не повторялось антропологических катастроф…» Таких записей, начинающихся с «потрясения», попалось мне на глаза десятки. Но я пролистал только одну книгу из четырех. Василий Ханевич признается, что не считал количества отзывов. В среднем за месяц музей посещают 1,5 тысячи человек, большинство — школьники и студенты.

— А что потрясает их? — спрашиваю.

— Да все, — говорит Василий Антонович, — они ведь мало об этом знают. И в школах, да и в вузах эту историю проходят поверхностно, вскользь. И мы далеко не все знаем, хотя занимаемся этим уже столько лет. По-прежнему эта тема со многими неизвестными. Не знаем имен расстрелянных, не говоря об именах палачей. История сопротивления режиму до сих пор под запретом. В архивах к ней доступа нет. А были и голодовки, и бунты, но эти материалы — секретные.

— Особенно, по моим наблюдениям, молодежь впечатляет то, какие люди сюда попадали, — говорит Борис Тренин, — священнослужители, литераторы, ученые, профессора тех вузов, где они учатся. И этих невиновных людей, среди которых много и выдащихся, опускали тут ниже плинтуса. Вот это у молодых вызывает шок.

Архиепископ Рязанский Иувеналий, геолог Ростислав Ильин (в начале 30-х годов предсказал, что в Сибири будет найдена нефть), лингвист Густав Шпет, приват-доцент МГУ, свободно говоривший на 19 языках, юрист и литератор Герберт Зуккау, переводчик «Солдата Швейка», профессор баллистики Мирон Глобус (проходил по одному делу с Тухачевским)… На лицах этих пронумерованных людей — достоинство скорби и обреченности, на некоторых — детское удивление. Таких лиц, какие на этих стендах, я в жизни практически не встречал. Ничем, никакими жизненными обстоятельствами не выводимая печать благородства. У более поздних поколений советских людей таких лиц, наверное, быть уже не могло. Мне кажется, они сейчас появляются. Я видел их в Томске, в этом музее среди его посетителей. При мне зашла группа студентов, которых туда привела преподаватель Елена Вильгельмовна Классен. Она решила, что им надо здесь побывать, хотя история — не ее предмет, ведет она английский язык.

— Такого больше не будет в нашей стране, — сказали Надежда Черныш и Евгений Ким из Северска.

— А почему вы так думаете?

— Мы этого не допустим.

Страна у нас все еще огромная. Она простирается далеко — и справа налево, и слева направо. И вовсе не обязательно вести отсчет ее верст от Москвы, от кремлевской стены. Она может начаться отсюда — с конечной станции, с железнодорожного тупика. С тюрьмы-музея, единственного в стране. Его не будет, если местному бизнесмену удастся приспособить это античудо света например, под склад. Как — еще недавно! — тысячи церквей.

shareprint
Добавьте в Конструктор подписки, приготовленные Редакцией, или свои любимые источники: сайты, телеграм- и youtube-каналы. Залогиньтесь, чтобы не терять свои подписки на разных устройствах
arrow