Не исчезают в нетях времена,Когда в сердцах прохожий говорит,Что нету здесь ни редьки, ни хрена.И крытый рынок — даже не покрыт!И рынка нет. Один сплошной пустырь.Нет пустыря — одно в лесах болото.Гадюка там шипит на Божий мир,И славит мир кукушкина икота.

Речь пойдет о животных. В частности, о котенке моих племянников.

За белую шерстку с голубоватой челкой и голубые глазки его назвали Снежком. Предлагали и другие варианты, один хуже другого: Белинский, Белок, Беляш. Был даже Вайсмюллер (буквально с немецкого — белый мельник; актер с такой фамилией исполнял роль Тарзана в американском фильме пятидесятилетней давности). Так мы шутили.

Прошло какое-то время, и белая голубоватость Снежка превратилась в бурую сероватость, а челка расползлась по всему его телу сплошной чернотой. Представляете, какое это издевательство над здравым смыслом — называть Снежком абсолютно черного кота, кстати, уже с желтыми, а не голубыми глазами? В конце концов, черный снежок — не всегда оксюморон. Представим себе, например, снег в районе угольных шахт. Кота решили все-таки переименовать в соответствии с его новым обликом. Варианты были такие: естественно, Чернышевский, просто Черныш, Сапог и Кришна (с древнеинд. — черный). Остановились же на Лаки (Lucky) — удачник, счастливчик. Этот выбор определялся тем, что имя нашего кота не должно быть связано с его цветом. Однажды подобная зависимость уже привела к печальному результату. Мы шутили: «Неизвестно, что еще произойдет с котом, назови мы его на этот раз Шварценеггером». А Счастливчиком он вполне может называться как феномен с признаками кошачьей гениальности, которая в дальнейшем, правда, себя долго не обнаруживала.

До тех пор пока Лаки не научился, подобно собаке, подавать голос. То есть — мяукать по команде. При условии, что ему при этом показывали серебряную или золотую вещицу, в крайнем случае — блестящую мишуру с новогодней елки — предметы его безумного обожания, как и у воронообразных. Со мной он в такие игры не играл, потому что я по-прежнему называл его, пожилого черного кота, Снежком.

Теперь о рептилиях. Уговорила меня как-то дочь купить ей водоплавающую черепашку. «Это красноголовка, — сказала тетка, торговавшая черепашками возле метро «Отрадное». Рептилии плескались в пластмассовых судках для хранения пищевых продуктов, мелкие и юркие, как жуки-плавунцы. — Если она более округлая — то это девочка, а если более продолговатая — то мальчик. Выбирайте». Я выбрал мальчика. По-моему, девочек там не было.

«А что он ест?» — «То же, что и вы: ветчину, колбасу, но лучше — гаммарус (сушеные личинки). Запомните: не капусту и не подорожник. Потому что водоплавающие — плотоядные».

Я сразу же вспомнил детский сад, куда ходила моя дочь. Однажды его решили украсить аквариумом с декоративными рыбками, улитками и водоплавающей черепашкой. На следующий день выяснилось, что всех обитателей аквариума украли, за исключением черепашки — не верилось как-то, что она-то их всех и съела. Вспомнились мне и кадры из документального фильма про животных на водопое. Черепашки выныривают из реки, пытаясь ухватить за ноги зазевавшихся птиц, так же как и крокодилы — антилоп. Такая у них, хищных рептилий, природа.

«А долго они живут?» — «Вас переживут. Запомните: они принимают размер и форму той емкости, в которой плавают».

Помню, я пошутил тогда насчет акватории Тихого океана: мол, есть ли предел их росту?

Купленную черепашку (30 рублей) я поместил в большой круглый аквариум. Перенимая его форму, согласно предупреждению продавщицы, черепашка очень быстро выросла и округлилась. Теперь я воспринимаю это создание утром, по инерции, как мальчика, а вечером, присмотревшись, — как круглую девочку. Точнее, не девочку, а уже взрослую тетку величиной с десертную тарелку.

Впрочем, мне все равно, какую черепаху кормить — мужскую или женскую. Лишь бы оно жрало. А то в первую же зиму нашего совместного существования оно объявило голодовку: всплывет, понюхает еду и, как гоголевская крыса, уходит — к себе на дно. А ведь, бывало, вынырнет, как крокодил, да как ухватит пакет с гаммарусом вместе с моим пальцем, да как потащит их вниз — не отцепишь, такая хватка! Нынче не то: оцепенение и апатия. И к сырому мясу, и к буженине. Что делать? Зверь гибнет!

Вот я и позвонил в зоопарк, в террариум к специалистам: «У меня водоплавающая черепаха красноголовка месяц ничего не жрет!». Отвечают: «Вы ее с водкой перепутали. Есть такая: «Черноголовка». А у вас, наверное, красноухая калифорнийская! Такая, действительно, может у вас околеть. Привозите — посмотрим». На улице, между прочим, минус тридцать. Неужели они не соображают, что если я ее туда вынесу, то вот тогда-то она и околеет? И тут я делаю смелое предположение: «А вдруг у нее обыкновенная зимняя спячка?». «Вы что, будете нас учить? — возмутились специалисты. — Какая может быть зимняя спячка у калифорнийских черепах? Живут-то они в субтропиках!» — «Вот там-то у них спячки и не бывает! А здесь, в условиях резко континентального климата — появилась!»

Время показало, что я был прав. Каждую зиму моя черепаха теряет интерес к жизни и аппетит, но не окончательно, а до весны. Может быть, и вопреки своим генным установкам — но согласно конкретной холодрыге за окном!

Правда, позже выяснилось, что некоторые ее московские сородичи, живущие, например, на нашем, недавно благоустроенном крытом рынке «Отрадное», действительно зимой бодрствуют, как у себя в субтропиках. По инерции, в коллективе себе подобных, в декоративном бассейне с фонтанчиками. Туда-то я, в конце концов, и выпустил свою черепаху: из давно уже тесного для нее аквариума — на простор, напоминающий тихоокеанский, с гарантированным подогревом и условиями, имитирующими природные: мшистыми валунами, проточной водой, водорослями и такими же красноухими, как она, калифорнийцами.

Иногда я ее навещаю. С пакетиком гаммаруса в качестве гостинца. На мой голос: «Пашка, Пашка!» — она подплывает к бортику бассейна, высовывается. Пашка — потому что череПашка, чаще — Павел, реже — Паола. Однажды я услышал там, у бассейна, птичье пение. Под стеклянным куполом носились кругами несколько птичек, случайно залетевших на рынок. Таких, парящих под куполом птичек иной раз можно увидеть и глубоко под землей, в метро. Среди их звонких голосов я с изумлением расслышал отдаленное кукование. «Откуда здесь кукушка?!» — «Конечно, это фонограмма, — объяснила мне любезная Галина, продавщица цветов, — но все равно — красиво!»

В справедливости моих слов может убедиться любой читатель, вошедший в крытый рынок «Отрадное». Только говорить «Пашка, Пашка!» надо подольше и погромче. Может, они потому нас и переживут, что туго соображают и слышат. Тугоухие.