Прозу Распутина предложили продюсеры. После раздумий режиссер поехал смотреть «натуру» по деревням Архангельска, Урала, Нижегородчины. Потрясенный увиденным, решил рассказать соотечественникам про умирание российской деревни.

Прошкин: Говорить об этом без боли невозможно. Преступление против деревни, начатое большевиками, лихо и славно подхвачено. Советская власть издевалась над деревней, но не до конца ее умертвила. Эпоха так называемой свободы добила. Мы снимали в деревне с огромными старообрядскими домами, из которых исчезли люди. На Ангарских берегах опустошены некогда богатые деревни. Оставшиеся просто погибают. Заросшие деревьями поля, никаких сельхозработ, разрушенные ангары. Корову живую не могли найти. Но главное, циничный пофигизм, с которым общество к этой катастрофе относится: «ну останемся без деревни, зато будут у нас фермерские хозяйства». Какие хозяйства? Откуда? Если так называемая элита уже мысленно похоронила крестьянство, отрезав собственные корни. А сами крестьяне вместо банок с молоком тащат банки с клеем, и стелятся по земле рядом с этими изумительно построенными домами…

Деревня в первую голову расплачивается за войну, революцию. Деревня опускается на плаху всех чудовищных социальных переустройств. Атамановка, описанная Распутиным, обречена, в финале нашей картины она перестает существовать. И мы будем терять территорию за территорией, раз не чувствуем себя хозяевами. Раз так и научились ощущать смысл и радость жизни. Прививка гражданской войны действует и поныне, инстинкт братоубийства живей всех живых. Когда неприятель возникает извне - мы еще более менее соединимы. В отсутствии внешнего противника начинаем пожирать друг друга. Враг – внутри нас. Человек, выламывающийся из этого замкнутого «круга войны», рожденный с запасом добра, талантом любить, как наша героиня Настена… сгинет. Она обречена.

- Печальная традиция самоистребления… То есть нам и Сталин не нужен? Вследствие многолетних и разнонаправленных репрессий, само общество вырождается, включается механизм самоуничтожения, из эпохи в эпоху выедаются лучшие…

• Это уже уклад, из которого никак не можем выскочить. Таков мир, созданный мужчинами, слабыми и воинственными. Поэтому наша картина не без акцента «бабы конечно лучше». Не потому что мозги другие, природа другая.

- Настена прячет от всего мира мужа-дезертира Андрея. И в затаенном от деревенского сообщества пространстве взращивает невиданную силу любви и жертвенности. Но любовь деревенская в вашей картине особенная. Почти животная. Распутин, наверное, обиделся…

• Ну, может, и обиделся. Я показываю правду, они же Кама-Сутры не читали. И отношения у них полуживотные. Что не исключает способности к сильным чувствам. Парадокс в том, что в рутинной ситуации чувства эти не возникают, потому что уклад иной, жизненные стереотипы…

- Быт заедает?

• Да быт у всех такой. У немцев, канадцев, бельгийцев. Сельская жизнь всюду монотонно-тяжела. Вопрос не быта, скорей, традиций. Если мужик не бьет бабу, то не мужик он.

- И Андрей бивал до войны Настену…

• Да потому что жили как все. Не по злобе же… Не могли мы исполнить авторский наказ «никакого секса». Да собственно «секса» там и нет… Животное существование? Но они ж не объясняются словами. Тут и начинается великое противоречие литературы и жизни. В прозе можно на протяжении шести страниц что-то талдычить друг другу. Мне хотелось делать такого Фолкнера… из Распутина. Чтобы снято было жестко и достоверно с точки зрения всей физиологии существования героев. Чтобы из животного взрастало человеческое.

- В Настене женщина возрождается только с беглым мужем, укрытым от всего враждебного мира. Поэтому и забеременеть она смогла лишь теперь.

• Если помножим все это на подробности быта… Жили в одной хате с родителями. Всегда на глазах, сходились ночью… как зайцы. Они не произносят высоких слов про любовь. Но именно любовь становится главным, единственным содержанием существования. Потому что остальное - как у всех. А взаимоотношений между мужчиной и женщиной «как у всех» не бывает. Они всегда уникальны.

- Удивило, когда вы сказали, мол, эта литература не совсем ваша. Мне казалось, что Распутин, Астафьев - близкие вам авторы.

• В первую очередь, меня всегда интересовали личности. Ломоносов, Вавилов, даже Живаго…

- Я бы уточнила: масштаб личности, независимо от ее исторической роли. В этом смысле Живаго или вчерашние зэки Лузга и Копалыч из «Холодного лета…» или распутинская Настена встают вровень с Вавиловым, Ломоносовым. В центре – человек, способный взять на себя ответственность за себя и за других. А Пугачев в «Русском бунте»?

• Ну, он-то с моей точки зрения мразь последняя. История пугачевского бунта - история разгула быдла. Роскошный актер, он же режиссер, Пугачев устроил этот маскарад, опираясь на наш корневой инстинкт саморазрушения. Такова природа этого человека. В собственной шкуре он – ничтожество, в карнавальных ролях и ситуациях поднимается до чего угодно. Это гениально подмечено Пушкиным. Самозванство - наша ментальная особенность, практически больше нигде не привилось.

- Вас привлекают разные исторические пласты. По фильмам Прошкина можно составить учебный исторический курс. Революция, Отечественная, XYIII век, сталинская эпоха и хрущевская в «Увидеть Париж и умереть»…

• «Оттуда» всегда виднее «здесь» и сейчас». Мы же экстраполируем свои болезни на то время, силясь установить диагноз. Знаем результат, и с этой точки есть угол обзора. К тому же, мне не интересна эпоха «новых русских» с ее всеобщим озверением и хамством. Все-таки задача искусства - попытка показать некий нравственный выход. Сегодня у меня нет рецептов. Этой жизни не знаю, ею не живу. Языка ее не понимаю. Для меня слова «акции», «лизинги» чужеродны. Легче разобраться в иерархии русского дворянства, купечества. Я впервые снимаю про деревню. Про простой народ. Было страшно. Я ж не Шукшин, который оттуда. Конечно, в той или иной степени во всех нас присутствует… В простых вопросах. Болит ли душа? Стыдно или не стыдно? Я бы картину никогда не делал, если б не стыд за то, что происходит с этими людьми. Как над ними измываются.

- Всегда литературный текст трансформируется при переносе на экран. Вам же потребовалась смысловые изменения. Купирована линия Андрея, фильм становится портретом Настены. На ней сходятся все эмоциональные и смысловые лучи картины…

• Понимаете, тема Андрея в определенной степени лишь повод рассказать историю любви. По законам драматургии герой находится на пике трагического излома. Совершен поступок, за который последует расплата. Как заплатит? Расстреляют? Посадят? Понятно, что выхода у него нет. Женщина, мне кажется, вообще лучше приспособлена к чудовищному миру, который мужчины сотворили из братоубийства. У Распутина в финале многоточие, которое мне кажется отчасти неправдой. Это обреченность после побега, считай – преступления, тянет героя в родные пенаты. Прижаться к чему-то теплому. Тогда открылось-родилось это колоссальное чувство, потому что мир сфокусировался в одном человеке. Эта коллизия – знак большой литературы. Преступник стал Ромео. Не оказался бы преступником, преступившим - никаким Ромео бы не стал.

- Дашу Мороз на главную роль вам посоветовал Распутин после того, как увидел ее в той же роли во мхатовском спектакле. У вас были колебания?

• В этом выборе были свои радости и сложности. Я не видел спектакля. Но Даша мне нравится, в ней просматривается личность. Со всей ее непростой судьбой, самостоятельностью, силой характера. Хороший человек, живой, трудоголик. Но Даша была слишком готова к роли. Мне понадобились совершенно другие краски, антитеатральный способ существования.

- Во МХАТе они играли притчу, у вас – реальная история.

• Вот и пришлось над ней измываться, корежить «готовую форму». Трудно было и ей, и мне. Но она девка двужильная. В ледяной воде в тридцатиградусный мороз стирала. Руки - распухшие. Все по-настоящему.

- Стиль фильма, его степенный ритм, несовременный монтаж, отсутствие компьютера… Это сознательная консервативность?

• Стараюсь создавать условия, чтобы в актерах возникало что-то живое. Для этого практически не пользуюсь монтажом. Не снимаю обратных точек. Это симуляция, киношка. Делаю длиннокадровые сложные мизансцены, иногда по движению камеры, которая обязательно живет. Рельсы или кран-стрелка, плавающий - не важно. Главное, даю возможность воспроизвести кусок жизни. Не рву эту жизнь на мелкие планы. Это сложно, киношные актеры привыкли к этой симуляции. То, что происходит сейчас в нашем кино, мне не нравится. Актерская профессия на крайне низком уровне. Как только вставляем случайно снятые крупные планы… Можно случайно попасть пластически. Но удивления, которое возникает в игре с партнером, не будет. Это не мое изобретение. Посмотрите, как снимают Дарденны. У нас тут помешательство: все должно прыгать скакать на экране. Европейское кино, рефлексирующее, думающее столь же несовременно.

- Картина «Живи и помни» - история любви и история жертвенности. Как вы оправдывали решение героини, ждущей ребенка – покончить с собой?

• Любым способом сохранить жизнь человеку, которого любит. Любым способом. К тому же она отовсюду изгнана: из дома, практически из деревни, да и своим любимым тоже. Погибает, потому что нечеловечески устала. Слишком много сил потрачено: и на эту любовь-пытку, на все хитрости, чтобы любовь скрыть от всех, и от наскоков сельчан… Она что, осмысленно выходит на балкон или ложится на рельсы? Нет, за ней гонятся, ее почти догнали, ломается весло… Что дальше? Что, если ее схватят?

- Сегодня в кино наблюдается тотальное бегство в классику, ставшую главным донором – «спикером» безъязыкового времени.

• А я вот сейчас снял картину по оригинальному сценарию Юрия Арабова «Чудо».

- Но Арабов – это настоящая литература прежде всего.

• Конечно, тем более, что из сценария он уже сделал роман. Да, литература и мне ближе. Хотя экранизировать в буквальном смысле невозможно, в смысле иллюстрировать. Так или иначе, вы экранизируете свои отношения с автором. А они на протяжении какого-то времени меняются. То, чем очаровывались, начинаете ненавидеть. Я любил роман «Доктор Живаго», сейчас его ненавижу. Там есть масса вещей, которые… такая жвачка, одно и тоже, все провисает. И разговаривают они вдруг нечеловеческим образом. Но все это живые отношения с гением. С большим материалом.

- То есть это всегда и размышления о себе…

• Ну да, корежим автора под свое убогое существование. Порой автор страдает, но иначе нельзя. Прямые иллюстрации - мертвые картинки. Можно взять гениальное произведение (что наше телевидение порой и делает), пригласить знаменитых актеров, но, не имея к нему собственного страстного отношения, обречь на бесплодную пустоту. Вот «Капитанская дочка»… Если прочитать все, что Пушкин написал про Пугачева, она кажется сусальной сказочкой. А «История Пугачевского бунта» – жесткое произведение. Мифология добросердечного Пугачева в «Капитанской дочке» - полная противоположность жестокому вору и разбойнику из «Истории Пугачевского бунта».

- У Пушкина тоже были живые и страстные отношения не только с историей, ее персонажами, но и с действительностью. В итоге, за эту страстность он и расплатился.

• Да ведь и задачи иные были. Он понимал, что пугачевское движение – ключ к пониманию истории России. Начинается все с реалистического «…бунта». Потом «Капитанская дочка» для читающей интеллигенции. Вот де ребята, и такое было, Емеля настоящий артист, на многое способный. На что и купилась Цветаева, очарованная этим «волком» с веселыми глазами. «Волки» ее и допекли. Но есть и третье произведение. Пушкинское письмо государю примерно с таким смыслом: если у вас государь абсолютная власть, а вы не пользуетесь ею во благо ваших подданных, то месть будет – такая. Дальше он пишет о приходе людей, которые начнут бесконечное кровопролитие. Потому что опирается оно на какой-то ментальный изъян. На глубинную жестокость, проистекающую в частности из того, что люди всегда были подневольными. Но знаете, в пугачевские времена не крепостные бунтовали, а вольные, которые жили лучше. Крепостных в тех краях практически и не было, так как не было помещиков. И в первую очередь погибли немногие помещики вместе со своими крепостными крестьянами, которые не ушли в пугачевскую революцию. Не отделяли себя от помещика. К восставшим присоединялись инородцы и вольные. Вот тут главная запиндя. Что такое казаки? Беглые люди, обретшие от государя волю за определенное задание. Держите башкир, татар, калмыков в узде, грабьте сколько заблагоросудится. Главное, чтобы никуда не лезли. Они и привыкли к самоуправлению. Выбирали себе атаманов. Тут Екатерина смекнула: надо бы сделать из них нечто вроде регулярного войска. Пусть носят свои лампасы, но атаманов им дадим сверху. И лишились казаки своей привилегии. Прислали атаманов, а они их порешили. Тогда самих казаков постреляли, призвали к порядку. Обида ушла вглубь. Результатом этого и стала эпидемия этих самозванства. Пугачев-то был уже или 42-м ил 43-м. Да и он вначале представлялся старообрядцем с даром лицедейства. Уж потом – государем. Никакой программы действий у него не было. Жег направо налево. Устраивал праздники из повешений и помилований. Почему я все это завязываю в общий узел? Потому что деревня Атамановка – модель, механизм наших взаимоотношений. Меня что волнует. Ведь все люди там так или иначе хорошие. Да? Но жизнь создали себе невыносимую.

- Ваш финал отличается от распутинского. Деревни в хрущевское время уже нет. Я вспоминали фильм Чухрая «Трясина», там мать, которую играет Мордюкова, прячет в подполе сына-дезертира всю войну.

• Ну да, этот распутинский сюжет сильно разворован. Я и про белорусский какой-то фильм слышал, где эта фабула использовалась. Но у меня не было другого повода высказаться на эту тему. Поэтому такой финал. Мы все время удивляемся, сравниваем вчера и сегодня. В советские времена и система была ужасная. И начальство глупое. Но были какие-то культурные авторитеты, прослойка эта – интеллигенция. Конечно по сравнению с Серебряным веком советские времена - детский сад на лужайке. Деградация неостановима. Первый слой все время уничтожается.

– Гражданская война продолжается?

• Да, латентная гражданская война никак не остановится. Почему мы и Ленина при Кремле держим. И коммунизм не осуждаем. И репрессии. Нам необходимо расслоение-противостояние. Сейчас оно вновь набирает обороты. Подобное в современном мире ни она нация, кроме каких-то там компрадорских режимов не допускает. Ни в одной стране мира за год не появляется от 10 до 15 миллиардеров.

К чему это может привести? Из последних останков этих выброшенных обществом сгнивать и погибать деревень вылупится какой-то разбитной пугачевский талантишко. Не из леваков-протестантов. Они-то из общего котла едят: что коммунисты, что антикоммунисты. Все на «Мерседесах». А настоящий артист с гигантским честолюбием, желанием что-то изменить и кровушки напиться да и вовлечет, и потащит… Хотя деградация идет по всем направлениям. Даже среди кандидатов в Пугачевы. Но как меня бесят все эти расказни - какой народ быдло. И нужно ему такое специально кино для умственно отсталых. Это политика сверху. Ему прививают чувство неуверенности в завтрашнем дне. Потому что народ, которого держат в узде постоянного страха – управляем. Инертен. Не конкурент. Не способен самостоятельно работать. Значит, можно все у него отнять. Шел передел по нефти? Недра уже распределили, разворовали. Теперь пошел передел по земле.

- По вашему финалу выходит: нет будущего у нашей «Атамановки»?

• Были же там какие-то живые люди со своими интригами, страстями. Мне симпатична героиня Анны Михалковой, баба с тремя детьми. Где они все? Пересадили, угнали, согнали с земель. Затопили. Нет того сообщества. Мы и Сибирь потеряем к чертовой матери. Никак там не укореняемся. Рядом с гигантским в потенции, вулканическим по энергии, переполненным Китаем…

Исчезновение интеллигенции – опасная вещь. Без слоя населения, которому было стыдно. Который знал: это можно похвалить, это нет. Такое подписывать нельзя, такую руку - пожать. Сейчас нет чувства личной ответственности. Хотя бы за ту же самую деревню. Вот я, как идиот, долблю одно и то же. Надо мной смеются. Чего ему эта деревня сдалась? У Пазолини есть сонет, смысл которого таков. Если ты Римский папа, и не творишь добро, ты – самый величайший преступник. У тебя же есть возможности. Эти возможности были у интеллигенции: нести миссию совестливости, справедливости, стыда. Все эти совести складывались в какие-то поступки – и что-то в жизни менялось.

Западным интеллектуалам не было необходимости оформляться в прослойку. Но в случае необходимости писатели собираются и подписывают письма в защиту, допустим, «угнетаемых системой» собратьев по перу. Наши же нынче подписывают чаще другие письма: «Посадили: и правильно». Вот классический пример интеллигентности – Живаго. Человек никакого подвига не совершил. Прожил жизнь своей страны. В каждом мельчайшем поступке старался сделать так, чтобы никто не пострадал. Никаких премий. Даже книжки не издал. Но в сознании огромного числа людей, с которыми сталкивался, остался символом. Сейчас все это не актуально. Но заверяю вас, точно так, как пастернаковский герой, живет огромное число людей. Особенно в провинции. Только кинематографу до них дела нет…