Как я переводила доклад Хрущева

Весной 1988 года приятель-историк зашел в нашу общежитскую комнату и сказал: «Девчонки, вы же филологи? Славянские языки знаете? Сделайте одолжение — переведите мне текст с сербохорватского». Мы пожали плечами и спросили, что за текст. «Доклад Хрущева на ХХ съезде, — ответил он. — Мне для курсовой надо, а его нет нигде. Я нашел в югославской газете». И мы взялись за перевод.

Перестройка уже шла полным ходом, надежды цвели, культ личности свободная пресса давно заклеймила. А доклад Хрущева оставался засекречен. Тем не менее в нашей городской научно-технической библиотеке он обнаружился в отделе зарубежной периодики — в югославской газете (кажется, она называлась «Наша борба»). Проблема была в том, что о смысле можно было только догадываться по похожим словам и известным фамилиям. Историк пошел за помощью к филологам. Мы согласились из чистого интереса — профессионального и политического. Даже денег не запросили. Да и не было денег тогда ни у кого.

С политическим интересом понятно: хоть узнать, чего там такого секретного. А профессиональный интерес у филологов-второкурсниц был такой: а сможем ли мы разобраться в устройстве незнакомого, но родственного языка? Перевести текст, опираясь на курс старославянского и слабенькие познания в чешском, имея под рукой польско-русский и чешско-русский словари? Сербскохорватско-русского не оказалось ни в университетской библиотеке, ни в продаже.

Мы с подружкой получили доклад (пять длинных ксерокопий газетных полос) и засели. Она немножко знала польский, это помогло разобраться там, где не помогал здравый смысл: в других языках обнаружились другие родственные корни. Мы начали разбираться в фонетике, одолели букву ђ — не то «дж», не то «жд»; впрочем, слова «врађање» и «подсеђање» оставались непонятными до тех пор, пока наш профессор языкознания, удивившись такому студенческому усердию, не дал нам нужный словарь.

В основном мы, конечно, шпарили наугад за счет созвучий, но со словарем, снабженным, кажется, очерком по строению языка, дело пошло быстрее. Хотя что «написао» — это «написал», мы и без очерка уже знали. Эмпирически.

Подружка довольно быстро отпала — взяла академотпуск и уехала домой, я продолжила усилия в одиночку. Правда, при всем любопытстве к политическим документам — меня куда больше занимали сессия, перипетии трудной личной жизни и близкий уход любимого в армию. Работа ползла кое-как. Доделывать ее я взяла с собой в проводницкий студенческий отряд, где коротала ночные дежурства в компании Хрущева. Ночь, темнота, БАМ, кружка пустого кипятку без заварки и мрачные подробности репрессий, чтобы не спалось.

К концу лета у меня уже почти все было закончено, оставалось переписать начисто и вручить. Я вернулась домой и неосторожно похвасталась своими достижениями родителям. Родители всполошились.

— Я запрещаю тебе это делать, — сказал папа.

— Как же ты не понимаешь, — сказала мама.

— Не понимаю, — ответила я. Я была дитя перестройки, полное надежд. — Вы вообще чего боитесь?

— В том-то и дело, — задумчиво сказала мама, — что я не знаю, чего я боюсь.

Меня это не убедило.

Папа стал допытываться, есть ли у приятеля-историка научный руководитель, член ли он КПСС и согласована ли тема курсовой с парторганизацией университета. Я не знала.

Папа объявил, что разрешит мне заниматься этой работой, если я принесу разрешение лично от секретаря парторганизации университета. Секретарь, возможно, разрешение дал бы, у нас был очень продвинутый секретарь, но я, разумеется, за ним не пошла.

Перебеливание доклада затянулось; не помню даже, отдала я его заказчику, получив в награду обещание шоколадки со стипендии, или же в моем труде отпала всякая нужда. Помню, как отсыпалась дома после общежития, тут пришел папа и сказал:

— Зря я, оказывается, перебдел, доклад-то напечатали.

И показал мне «Известия ЦК КПСС». Был уже март 1989-го.

— Блин, — сказала я.

Полгода трудов — псу под хвост.

Я, конечно, сравнила потом оригинал с тем, что у меня получилось в двойном переводе. Получилось довольно похоже. Пострадали только цитаты из Маркса — они-то были в тройном, через немецкий. Они даже опознанию не поддавались.

Как ни странно, я не жалею о напрасных трудах. В конце концов, документ я все равно раньше других прочитала. И еще оказался очень полезный лингвистический практикум.

А вот чего боялись мама с папой, я поняла только гораздо позже.