10 июля 1943 года союзнические войска высадились на южном побережье Сицилии и, двинувшись на север, начали завоевание острова. Оккупация проводилась частично американскими, частично объединенными британско-канадскими силами; в командовании первых имелся также немногочисленный контингент французов-добровольцев. Англо-канадская армия, продвигавшаяся вверх вдоль восточного побережья, обнаружила, что враг плохо вооружен и почти не способен оказывать сопротивление. Плод серьезных инженерных усилий – деревянная раскрашенная пушка, выпускающая фейерверочные огни, – никого не обманул. Ключевые позиции оборонялись трофейными русскими орудиями, из которых невозможно было стрелять, потому что не удалось перевести инструкции по их эксплуатации. <…>И все же следует отметить, что, испытывая нехватку вооружения, в пять раз уступая числом и имея в лице противника закаленных в боях ветеранов Африканской кампании, итальянцы сражались хорошо и порой даже отчаянно. Пять изматывающих недель, ряд жестоких схваток, несколько тысяч убитых и раненых – вот чего стоила британско-канадской армии их цель, город Мессина на северной оконечности острова.
Американцы, которым досталась, казалось бы, более трудная задача – покорение гористого центра и западной половины острова, – справились со своей частью операции очень быстро. Немного помедлив, видимо, в ожидании сигнала к выступлению, американская Седьмая армия внезапно начала стремительно продвигаться вдоль двух основных дорог в сторону Палермо и достигла северного побережья Сицилии всего за семь дней, не сделав почти ни единого выстрела. Генерал Паттон впоследствии назвал эту кампанию «самым быстрым блицкригом в истории». <…>
Ключевой позицией в итало-германской линии обороны являлась область горы Каммараты близ городов Виллальба и Муссомели, и там-то, на позициях над обеими главными дорогами, по которым предстояло перемещаться американцам, их поджидала готовая к бою смешанная бригада из моторизованной артиллерии, зенитных орудий и 88-миллиметровых противотанковых пушек в придачу с батальоном немецких танков, среди которых было несколько «Тигров». Место для редута на Каммарате было выбрано очень тщательно. Эта скалистая, уединенная местность с ее незаметными ущельями и пещерами, до которых можно было добраться по потайным тропам, была облюбована вооруженными повстанцами еще со времен Древнего Рима: там прятались отряды восставших рабов, чьи мятежи не удавалось подавить десятилетиями. А всего в нескольких милях отсюда, в сходной по условиям гористой местности, несколькими годами позже бандит Джулиано успешно давал отпор двум полностью оснащенным дивизиям силами всего лишь сотни своих подручных. Отряд защитников возглавлял полковник Салеми – ветеран, обладавший, по отзывам знавших его людей, неколебимым чувством долга. Ввиду отсутствия воздушного прикрытия полковник был полон пессимизма по поводу исхода предстоящего сражения, но нисколько не сомневался в своей способности приостановить продвижение американской армии на несколько бесценных дней, а может быть, даже недель. На деле Каммарата вполне могла бы подготовить американцев к печальному уроку Кассино.
Утром 14 июля, спустя четыре дня после высадки десанта, над городом Виллальба низко пролетел американский истребитель, сделал круг и вернулся, чтобы уронить возле церкви какой-то пакет. На боку кабины самолета был распластан желтый флаг с черной буквой L, а когда пакет подобрали, в нем оказалась уменьшенная копия точно такого же флага. Пакет и его содержимое были переданы младшему капралу карабинеров Анджело Риччоли, ныне – главному сержанту полицейской службы в Палермо, который не прочь обсудить это происшествие со всяким, кого оно заинтересует. На следующий день самолет вернулся и уронил второй пакет – на сей раз неподалеку от дома виднейшего жителя Виллальбы – Калоджеро Виццини, – для которого он и предназначался. Пакет подобрал слуга семейства Виццини, Кармело Бартоломео, который, должно быть, подглядывал через плечо хозяина, когда тот вскрывал пакет, потому что позже сообщил газетчику, что видел желтый носовой платок с инициалом L. А хозяин Бартоломео, Калоджеро Виццини, известный всем как дон Кало, являлся главой мафии всей Сицилии и, будучи таковым, почитался всеми сицилийцами как самый могущественный человек на острове.
На следующее утро, 15 июля, из Виллальбы в соседний городок Муссомели верхом на лошади выехал гонец. Он вез письмо от дона Кало к Джузеппе Дженко Руссо, в ту пору считавшемуся вторым по важности человеком в мафии после самого дона Кало. Это письмо, которое гонцу было велено проглотить, если его перехватят, было написано на мафиозном жаргоне и сообщало, что некий мафиозный главарь по прозвищу Тури 20 июля будет сопровождать американскую моторизованную дивизию до Черды (городка милях в пяти от северного побережья), между тем как сам он, дон Кало, в тот же день отправится вместе с основным корпусом армии. К Дженко Руссо дон Кало обращался с просьбой позаботиться о безопасности и удобстве американцев в его отсутствие.
20 июля – надо заметить, что в это время авангард Седьмой армии находился еще в тридцати милях отсюда, – одинокий джип вырвался вперед, чтобы заехать в Виллальбу и увезти с собой незаменимого дона Кало. Однако джип сделал в одном месте неверный поворот, попал под огонь итальянского патруля и один из сидевших в нем людей погиб. В тот же день, но позже, три американских танка совершили повторную попытку – и она оказалась успешной. Над одним из этих танков развевался все тот же желтый флаг с черной буквой L, а когда танк остановился на главной площади, из орудийной башни вылез офицер, заговоривший на чистейшем сицилийском диалекте этой местности.
Жители Виллальбы, присутствовавшие при встрече между этим офицером и грозным доном Кало, говорят, что американцев, похоже, удивило присутствие самогo легендарного главаря мафии во плоти. Дон Кало явился на сцену в своем привычном наряде – в одной рубашке и подтяжках, с хладнокровным видом вышел вразвалку навстречу группе явно нервничавших, взволнованных американских солдат, стоявших под пушками своих танков. В ту пору ему было шестьдесят шесть лет, он был грузным мужчиной с вялым выражением лица, но глаза его так и бегали, будто ящерицы. Неряшливая одежда и лаконичная речь дона Кало были характерными чертами поведения мафиози. Главе мафиозного клана не полагалось выделяться ни дорогой одеждой, ни чем-либо еще, и порой, как и в случае дона Кало, это небрежное отношение к собственной внешности доводилось до крайности. <…>
Дойдя то того места, куда падали тени от танковых орудий, дон Кало извлек из кармашка желтый носовой платок, сброшенный с самолета, и показал его офицерам. Дона Кало и его племянника Домиано Люмиа, который вернулся из Соединенных Штатов незадолго до начала войны, пригласили в один из танков. Танк тронулся, и за ним последовали остальные два. Рассказывали, что в течение всей этой сцены дон Кало – оставаясь верным репутации человека, который предпочитает словам дело, – даже рта не раскрыл.
На следующее утро, 21 июля, на высотах Каммараты, видных из города, обнаружилось, что две трети подчиненных полковника Салеми дезертировали. <…> В тот же день самого итальянского командира арестовали, заманив в ловушку, когда тот проезжал через Муссомели, и мафия заточила его в городскую ратушу. В четыре часа пополудни 21 июля марокканские войска под командованием генерала Жуэна, с рассвета ждавшие в деревушке Риффи приказа продвигаться, получили долгожданный сигнал от сицилийского агента из Муссомели и начали наступление. Битва при Каммарате завершилась без единого артиллерийского выстрела.
<…> Сицилийцы, всегда остававшиеся антифашистами, сейчас, безусловно, являлись и антиитальянцами. Если они теперь и чувствовали себя связанными узами кровного родства, то лишь с Америкой, где к 1943 году два миллиона сицилийцев, или американцев в первом или втором поколении, имевших сицилийское происхождение, жили в условиях почти невероятного по островным меркам процветания. Многие островитяне целиком зависели от денежных сумм, которые присылали им родственники, перебравшиеся в Штаты. Тем временем ненависть к войне уже разгорелась так сильно, что вскоре после начала вторжения сицилийцы из гражданского населения кое-где нападали на военные лагеря итальянцев, оставленные без присмотра войсками, устремлявшимися к береговым плацдармам, и уничтожали их. Для сицилийцев сопротивление любого рода означало лишь томительную отсрочку оккупации, о которой единодушно мечтали все островитяне.
У этого счастливого завершения военных действий на западно-сицилийском фронте, ознаменовавшегося появлением желтых флагов и носовых платков, имелся прецедент. Обмен шелковыми платками широко практиковался в мафиозной среде: такие платки служили своего рода паролями в тех случаях, когда нужно было установить личность, не посвящая при этом в секрет посторонних. В 1922 году некий Лотту, ассоциированный член мафии Виллальбы, совершив возмутительно плохо спланированное убийство, так нагло пренебрег всякими попытками скрыть преступление, что стало ясно: арест убийцы и тюремное заключение неизбежны. Такая дерзкая самонадеянность шла вразрез с правилами мафиози, которые предписывали обязательно консультироваться и получать одобрение на высшем уровне, прежде чем ликвидировать жертву. Однако предоставить «человека чести» своей судьбе означало бы нанести урон престижу и власти мафии, а также серьезно ударило бы по репутации самого дона Кало, которому не хотелось «терять уважение». А потому он распорядился, чтобы Лотто объявили сумасшедшим и поместили в лечебницу для душевнобольных преступников в Барчеллоне, где среди персонала особенно прочно закрепились мафиози. Вскоре после прибытия в лечебницу Лотто умер — официально. «Труп» увезли для похорон в специально изготовленном, хорошо проветриваемом гробу, после чего Лотто выдали фальшивые документы и переправили в Соединенные Штаты. По прибытии в Нью-Йорк он был встречен группой друзей, предупрежденных о его приезде, и рекомендовался им, вытащив желтый шелковый платок, который дал ему дон Кало. На том платке был вышит, соответственно, инициал C (Calogero).
А жирная черная буква L на флагах, развевавшихся в те судьбоносные июльские дни над Виллальбой, означала имя Лучано. Лаки (Счастливчик) Лучано, некогда носивший имя Сальваторе Лукания, родился в Леркаре-Фридди — соседнем небольшом городке на главной дороге от Виллальбы до Палермо, и, будучи главой мафии в Соединенных Штатах — а им он сделался почти безусловно, — Лучано, несомненно, регулярно поддерживал связь со своим «собратом» на Сицилии. В 1943 году Лучано, признанный виновным по шестидесяти двум эпизодам принуждения к занятию проституцией, отбывал тридцатипятилетний срок тюремного заключения. Незадолго до того его по просьбе Военно-морских сил США перевели из государственной тюрьмы в Даннемаре — самого строгого места заключения, известного в криминальном сообществе под названием «Сибирь», — в тюрьму Грейт-Медоуз, где заключенному было удобнее встречаться с группами морских офицеров в штатском, которые приходили к нему для переговоров.
В феврале того года — за пять месяцев до вторжения на Сицилию — он подал через своего адвоката, Джорджа Вольфа, апелляцию об уменьшении срока своего заключения в связи с «услугами, оказанными нации». Вслед за этим, в 1945 году, он предстал перед Государственным советом по условно-досрочному освобождению. <…> Освободили же Лучано и переправили в Италию благодаря действовавшему в качестве частного лица командиру Хаффандену — морскому офицеру, принимавшему основное участие в упомянутых переговорах. <…>
На следующий день после возвращения дона Кало в свою столицу в казармах карабинеров состоялась небольшая закрытая церемония, в ходе которой американский офицер по гражданским делам назначил дона Кало мэром. Рисунок, сделанный с фотографии, передает дух этого исторического момента. На нем изображен дон Кало (согласившийся надеть по такому случаю неопрятный пиджак), слушающий, как чиновник по гражданским делам, которому сообщили, что новоиспеченный мэр неграмотен, зачитывает документ о предоставлении ему почетной должности. Передал художник и то, что внимание дона Кало отнюдь не целиком приковано к церемонии: один глаз он скосил в сторону, словно его отвлекает нечто, происходящее у него за спиной. На самом деле в это время на площади внизу собралась радостная толпа, и среди прочих криков, к легкому смущению дона Кало, раздавались и возгласы: «Да здравствуют союзники! Да здравствует мафия!».
В тот же вечер новый мэр устроил прием для офицеров-союзников — «овец», как называл их дон Кало, — и для избранного круга друзей. Друзьями этими были члены мафии Виллальбы и те мафиози-знаменитости из ближайших окрестностей, кто успел откликнуться на присланные приглашения. У некоторых из них волосы еще не отросли, а лица хранили бледность после муссолиниевских тюрем. Дон Кало представил их американским офицерам как жертв фашизма — и это было правдой. Его теплые рекомендации убедили американских военных, и те легко согласились выдать всем разрешения на ношение огнестрельного оружия — «чтобы предотвратить возможность любой попытки фашистского переворота». Вот так дон Кало вернул себе вооруженных телохранителей, которых отобрал у него Муссолини в 1924 году. Первой из многочисленных жертв этого восстановления демократии стал Пьетро Пурпи — тот унтер-офицер карабинеров, чьей печальной задачей было поставить свою подпись под разрешением на ношение оружия.
Следующий шаг дона Кало оказался еще важнее — мало того, он оказался настолько важным, что Сицилия и по сей день не оправилась от его последствий. Он составил список подходящих кандидатов на должности мэров для всех городов западной Сицилии, и список этот американцы также одобрили. <…> Всего через несколько дней мэрами половины сицилийских городов сделались члены мафии либо те, кто поддерживал с ней тесную связь. <…> Благодаря полному непониманию американскими военачальниками ситуации мафия впервые оказалась у власти напрямую, тогда как в прошлом она лишь распространяла свое влияние косвенно, через коррумпированных государственных чиновников. За считанные дни злой гений дона Кало сумел возместить изрядную долю ущерба, нанесенного Достопочтенному обществу за двадцать лет фашистского режима. <…>
<…> Против враждебно настроенных политиков, в особенности против тех, кто осмеливался поднимать вопрос о невозделанных землях, дон Кало принимал незамедлительные, прямые и эффективные меры. 16 сентября 1944 года вожди левого Народного фронта дерзнули провести политический митинг в самом сердце территории мафии — на площади самой Виллальбы. Выказав обманчивую мягкость, дон Кало дал согласие на проведение этого митинга, однако выдвинул свои условия.
Это был всего второй по счету политический митинг, какой проводился в Виллальбе, если, конечно, не считать митингами периодические сходки крестьян, на которых им давали указания: когда, где и за кого голосовать. Дело в том, что 2 сентября того же года в Виллальбу приезжал Финоккьяро Априле, лидер сепаратистов, и был встречен, как тогда выражались, «бурными овациями». В силу ошибки, которая вскоре вскрылась, Априле, основной фаворит аристократии и мафии, на короткое время стяжал себе популярность и среди некоторых крестьян. Из-за путаницы, которую вызвали начальные буквы названия партии — P.S. (Partito Separatista), и благодаря привычке Априле показывать пальцами черчиллевский знак победы, V, — сепаратисты прославились под названием «партии спагетти в два часа дня», и ходила легенда о том, будто сторонников Априле непременно кормят макаронами по окончании его политических слетов; в ту пору полуголодный крестьянин шел на такую приманку весьма охотно. Поэтому, когда эти слухи опровергли, разочарованные люди, естественно, переметнулись в противоположный стан.
Ради такого случая, когда надежда на бесплатные спагетти давно улетучилась, отмыли несколько сотен поденщиков из Виллальбы и согнали их на городскую площадь. Априле разъяснил им, что их и их прадедов эксплуатировали итальянцы, похвалил за пробудившееся чувство сицилийского патриотизма, а также за их очевидную решимость, если понадобится, пролить кровь за новую Сицилию. Потом, пока крестьяне выражали возгласами энтузиазм — несколько машинально, как привыкли это делать при фашизме, — помощники Априле начали прикалывать к груди всех присутствовавших, включая дона Кало Виццини, эмблему сепаратистов — звезду, символизировавшую желание партии сделать Сицилию сорок девятым штатом Америки.
Однако 16 сентября атмосфера собрания оказалась иной. Выдвигая свои условия, дон Кало оговорил, что во время митинга сельскохозяйственным рабочим нельзя будет находиться на самой площади, а также запретил всем ораторам затрагивать наболевший вопрос аграрной реформы. Чтобы наверняка обеспечить соблюдение таких условий, дон Кало велел оцепить все боковые улицы, и, таким образом, на площади из «простого народа» оказались лишь его личные телохранители, имевшие право на ношение оружия, причем все до одного — с дробовиками. Это необыкновенное политическое собрание возглавлял дон Кало — он стоял посреди площади с сепаратистским значком, пришпиленным к лацкану пиджака, и держал в руке толстую трость.
Речь, открывшая митинг и посвященная историческим истокам демократии, вызвала у мэра только зевки. Затем вышел Джироламо Ли Каузи, сицилийский лидер левого крыла, и приступил прямиком к сути. Ли Каузи обладал могучим раскатистым голосом, драматическим ораторским стилем и явно не страшился вооруженных мафиози; в дверных проемах и окнах ближайших домов начали показываться крестьяне. Оратор не смог избежать и запретной темы. Отдаленные одобрительные крики крестьян потонули в другом шуме: мафия открыла огонь. Четырнадцать представителей Народного фронта, в том числе сам Ли Каузи, рухнули на землю ранеными. Митинг подошел к концу — и одновременно настал конец всем подобным собраниям на территории дона Кало Виццини. <…>
10
Такова была социальная обстановка накануне выборов в сицилийский региональный парламент, которые состоялись 20 апреля 1947 года. Партии сепаратистов и монархистов к тому времени уже испарились, и теперь реальными претендентами на власть являлись христианские демократы (поглотившие членов двух исчезнувших правых партий) и амальгама Народного фронта, куда вошли левые партии: независимые, социалисты и коммунисты. Христиане-демократы, которых активно поддерживала Церковь и феодальные землевладельцы, не сомневались в своей победе. <…>
В воскресенье, предшествовавшее дню выборов, со всех кафедр в стране проповедники превозносили достоинства партии христиан-демократов и стращали прихожан безбожием, распущенностью и безнравственностью государства, в котором позволили бы победить идеалам Народного фронта. Обрабатывая тех, чьи голоса можно было дешево купить, пускали в ход привычные приманки. Обратимся к свидетельствам, собранным Данило Дольчи («Накормить голодных»):
«…В Петралии сестры приходили в каждый дом с подарками — едой и бумажками в 1000 лир. <…> «Я дам тебе килограмм макарон, — говорили они, — если ты проголосуешь за нашу партию…» Они покупают голоса людей, поднося им подарки и обещая то или другое. <…> Но была и другая сторона медали. «Голосуй за нашу партию, и у тебя останется земля. А если не проголосуешь — то вылетишь отсюда в два счета!» <…> «Поставите галочку напротив №1 и №8», — велит им хозяин, и они не осмеливаются поступить иначе из страха лишиться работы. А наблюдатели просматривают их бланки и проверяют — проголосовали те за нужную партию или нет».
<…>Это был не просто риск потерять ту работу, которая у них была сейчас, а страх, что если они проголосуют не за ту партию, то работы у них не будет больше никогда. <…>
Решающей, казалось бы, гарантией победы христиан-демократов был тот факт, что дон Кало, в соответствии с давней традицией Достопочтенного общества — поддержать сильнейшую политическую партию, а затем навязывать ей свой контроль, — велел всем мафиози Сицилии поддержать партию землевладельцев и Церкви. На территории мафии все политические митинги Народного фронта оказались вне закона, а когда настал день выборов, то вокруг избирательных участков околачивались вооруженные головорезы, напоминавшие избирателям о том, куда нужно ставить крестики. В таких обстоятельствах разгром христиан-демократов представлялся совершенно невероятным — однако они проиграли, причем с большим перевесом голосов в пользу их противников. И вот, в тот самый момент, когда феодальные землевладельцы и их сторонники собирались наконец навести в доме порядок, эта катастрофа — показавшаяся тем более ужасной, что ее никто не ожидал, — столкнула их лицом к лицу с призраком разъяренной революционной толпы и красной погибели. <…>Перевод с английского Татьяны Азаркович
