Россия выиграла от распада СССР

В последние годы окрепшая экономически Россия начинает с ностальгией оглядываться на времена СССР, в предположении, что с его развалом была потеряна существенная часть «мощи страны». Все чаще звучат явные и неявные мысли о том, что если бы не случилось «крупнейшей геополитической катастрофы XX века», то мы были бы сильнее и богаче. Так ли это?

Проверить данную гипотезу относительно несложно. Статистические данные по экономике всех бывших союзных республик доступны. Строго говоря, журнал «Профиль» пробовал провести в 2006 г. «объединительное» вычисление, однако, на мой взгляд, не довел его до конца и не сделал всех возможных выводов. В любом случае, любопытно обновить картину.

Несколько слов по методике. Все данные взяты с сайта ЦРУ США (раздел World FactBook). Подобный подход обеспечивает использование единого набора признанных иностранными статистиками цифр и должен – по крайней мере, в теории – снять наши вечные подозрения о том, что сравнительная статистика намеренно искажает российскую действительность.

Второй важный момент: для расчетов будут использованы сравнения по Паритету Покупательной Способности (ППС). Этот показатель часто вызывает вопросы у нестатистиков, т.к. обычно увеличивает объем валового продукта более бедных стран. В конце прошлого года The Wall Street Journal опубликовал статью (переведенную у нас в «Коммерсанте»), где пытался доказать, что расчет по ППС – лишь ментальное упражнение, призванное повысить самооценку развивающихся стран, в частности России, за счет «дешевого хлеба». К сожалению, ведущая экономическая газета мира в данном случае продемонстрировала уровень анализа, достойный бульварной прессы. Противников ППС можно понять на бытовом уровне: «Доллар – он и в Африке доллар», – говорят они. Однако если вдуматься, то даже на бытовом уровне любой турист знает, что доллар в Африке – вовсе не то же самое, что доллар в самих США.

В том-то и дело, что доллар (как и любой другой денежный знак) не обладает никакой самостоятельной ценностью. Он – не более чем всеобщая договоренность обменивать на него некоторое количество товаров или услуг. Реальным смыслом он наполняется лишь в результате такого обмена – который оказывается очень разным от страны к стране. Есть т.н. «эффект Балассы-Самуэльсона», утверждающий, что уровень цен систематически выше в более богатых странах. Однако если проверять его на современном материале, ситуация оказывается гораздо сложнее. В целом по миру коэффициент корреляции между уровнем цен и уровнем доходов (ВВП на душу населения) – 0,66. Т.е. «эффект Балассы-Самуэльсона» объясняет лишь 2/3 случаев. Более того, и этот коэффициент корреляции обусловлен крайними значениями – очень богатых и очень бедных стран. Стоит выделить более однородную группу: например, страны «старой» Европы, где коэффициент падает до 0,002 – т.е. корреляции нет вовсе. В мире есть группы стран с очень низкими доходами и очень высокими ценами – в нее попадают все государства Полинезии (это еще можно объяснить высокими транспортными издержками), а также Республика Конго (разумно объяснить сложнее). Есть очень богатые страны с весьма средним уровнем цен (Тайвань, Бахрейн). Россия же попадает в довольно четкую группу с уровнем ВВП на душу населения несколько выше среднемирового и соотношением между ППС и курсом доллара около 0,4 – кроме нас там же находятся Чили, Малайзия, Коста-Рика, Ливия.

Резюмируя: со времен отмены золотого и серебряного стандарта в мире не существует товара, по которому доллар можно было бы наполнить единым реальным содержанием независимо от страны мира. Расчет ВВП по долларовым курсам только кажется более «реальным» – он неизбежно будет включать процессы на валютных рынках. В случае с Россией, например, мы получаем дополнительный «виртуальный» рост ВВП за счет укрепления рубля (то же самое – в случае с Европой, там долларовый ВВП за последние годы растет сумасшедшими темпами – просто на изменении курса евро). В этих условиях сопоставление по Паритету Покупательной Способности – единственный разумный способ воспользоваться международно признанной методикой для сопоставлений и совместного анализа разных экономик.

Итак, что представлял бы собой СССР-2007 (ЦРУ как раз недавно вывесило новые оценочные данные)?

ВВП: 3,05 трлн долл. – по этому показателю «новый СССР» был бы четвертой страной мира, превосходя Индию и Германию и уступая лишь США, Японии и Китаю. При этом средневзвешенный темп роста составлял бы 8,23% – несколько выше, чем в России (надо отметить, что ЦРУ оценивает прошлогодние темпы роста российского ВВП ниже, чем наша официальная статистика, – 7,6%, а не 8,1%). Наивысшие темпы демонстрируют Грузия (10%), Латвия (10,3%), Армения (10,5%) и Азербайджан с заоблачным 31% (первое место в мире с существенным отрывом).

Цифры общего объема ВВП и его роста, безусловно, должны усиливать вышеописанную ностальгию: наша экономическая мощь была бы больше ровно на треть. Однако качество жизни в стране определяется не абсолютным значением ее ВВП, а его размером на душу населения. При решении, где лучше жить – в четвертой экономике мира Индии (ВВП на душу – 2700 долл.) или в 179-й Исландии (ВВП на душу – 39 000 долл.), экономически разумным выбором будет второй вариант.

Население «нового СССР» составило бы 285 млн человек, и по показателю ВВП на душу страна была бы существенно беднее России: 10 700 долл. (чуть выше среднемировых 10 000) против почти 14 700 (вплотную приближающих нас к заморским территориям Франции и США – Новой Каледонии и Гуаму). В этом отношении Россия, начиная с середины 1990-х, уступает на территории бывшего СССР только прибалтийским странам и достаточно далеко отстоит от ближайших «преследователей» в лице Казахстана (11 000 долл.) и Беларуси (10 700 долл.). Ряд бывших советских республик входит в число беднейших стран мира: 176-й Узбекистан, 178-й Киргизстан и 191-й Таджикистан (всего в списке 229 стран и территорий).

В результате, за чертой бедности оказывалось бы более 25% населения, а не 17,8%, как в нынешней России. Учтем также, что «черта бедности» – понятие относительное для каждой страны, и если ее провести на уровне сегодняшней России, то доля жителей «нового СССР», живущих за ней, составила бы примерно 37%.

Официальная безработица – 6,2% была бы чуть выше, чем в России (5,9%). Однако эта цифра в большой степени зависит от невероятно низкой официальной безработицы в Узбекистане (0,8%), если же принять тамошний уровень безработицы по неофициальным оценкам – 20%, то общий уровень по «новому СССР» повысился бы до 8,12% (что, впрочем, все равно было бы ниже, чем в среднем по Евросоюзу, – 8,5%).

«Новый СССР» был бы гораздо более аграрной страной, чем современная Россия, – в сельском хозяйстве создавалось бы 8,6% ВВП, а не 5,3% (доля индустрии осталась бы примерно той же – около 36,7%, соответственно, снизилась бы доля услуг). По структуре ВВП мы бы занимали почти уникальное положение в мире: лишь несколько стран – Хорватия, Эквадор, Малайзия, Таиланд, Уругвай – имеют более-менее схожее распределение по секторам (и то с большими оговорками).

Приведенные сравнения относительных показателей подталкивают к довольно неожиданному выводу: не считая прибалтийских стран, Россия в максимальной степени выиграла экономически от развала СССР. С Латвией, Литвой и Эстонией ситуация вполне ясна: их экономика и в советские времена имела очень большую сервисную составляющую (и высокую долю легкой и пищевой промышленности в индустрии) – следовательно, в максимальной степени была способна быстро перестроиться под рыночные требования. Помимо этого, малые размеры делали весьма заметным приток иностранных инвестиций, побочным эффектом которых, правда, стала потеря национального контроля над многими отраслями бизнеса. Причины выигрыша России не столь очевидны. Собственно, в неожиданном всплеске национализма в республиках в конце 1980-х годов была огромная экономическая составляющая, выражавшаяся в тирадах «сколько можно кормить центр?». Наиболее распространенной гипотезой была идея о том, что, избавившись от «ненужного» аппарата управления и распределения, более компактные экономики республик немедленно начнут процветать. Недаром первыми признаками национального самоопределения стали таможни – так же как это было в позднесредневековой Европе, только в республиках, а порой и областях СССР они работали не на ограничение ввоза, а на запрещение вывоза. Как видим, гипотеза о «более эффективных компактных экономиках» оказалась в корне неверна.

На самом деле централизованная модель управления в столь гигантской системе, как бывший СССР, имела под собой веские основания. Когда в стране (или крупной корпорации) говорят о «прожорливом непроизводительном центре», забывается, что налаживание и поддержание самостоятельных горизонтальных связей тоже требует ресурсов – подчас очень больших. Практически любой центр со стороны выглядит неэффективным, и эта неэффективность очень очевидна и просчитываема. Неэффективность участия в сети почти всегда незаметна: каждая отдельная сделка может казаться выгодной, а полная стоимость обслуживания всех сделок очень сложно оценивается, посему, как правило, вовсе не принимается в расчет.

Важно также учитывать, что средний показатель ВВП на душу населения, выведенный выше, вряд ли мог быть достигнут в условиях реальной единой экономики. Выравнивание уровня развития потребовало бы непропорционально высоких затрат в наиболее отсталых республиках. Подтягивание до некоего приемлемого уровня трех стран, входящих в число беднейших в мире, привело бы к тому, что уровень душевого ВВП оказался бы, скорее всего, ниже среднемирового. Т.е. «новый СССР» оказался бы в целом в группе «бедных средних» стран, в то время как Россия сейчас уверенно поднимается среди «богатых средних».

Разумеется, сценарий продолжения совместного развития СССР является чисто гипотетическим. По факту Советский Союз управлялся консенсусом нескольких элит, включая региональные. Помимо непосредственных представителей республик в руководстве, в огромной степени региональные интересы блюли аграрии – особенно в случае Украины, Казахстана и Узбекистана, и – хотя и в меньшей степени – представители ВПК. «Развал СССР» был вызван исчезновением этого консенсуса: личные, региональные, отраслевые интересы и пристрастия в выборе нового пути развития страны превратились в сложнейший клубок противоречий. Осмелюсь предположить, что – за исключением прибалтийских и, возможно, закавказских республик – собственно национальный вопрос играл почти последнюю роль. Осмысление новой государственности как национальной приходило позднее – причем в некоторых случаях процесс еще далек от завершения.

Если бы каким-то чудом Советский Союз удалось сохранить (скорее всего, в усеченном составе, т.к. удержать Латвию, Литву и Эстонию, похоже, можно было лишь силой), это привело бы к очень вялым и непоследовательным реформам, которые в ситуации начала 1990-х означали бы оттягивание момента коллапса – но и увеличение его глубины. Характерен пример все тех же прибалтийских стран, которые в 1991-1993 годах демонстрировали очень высокие темпы падения ВВП (например, в 1992-м: Эстония – 25,5%, Латвия – 34%, Литва – 39,3%; в то время как Россия – 13,8%, Беларусь – 9,6%, Туркменистан – 5,3%), однако и раньше других начали экономический рост (с 1994 года все три страны, а также Армения были «в плюсе», в то время как на всем остальном постсоветском пространстве падение продолжалось еще минимум два года).

Возможен ли был положительный синергетический эффект от совместного развития? На мой взгляд, вряд ли: мы и так все время имели нулевые таможенные пошлины на торговлю в рамках СНГ. Существующая сейчас торговля между республиками, скорее всего, отражает реальную потребность в обмене товарами и услугами. Сложности в реализации совместных проектов (вроде самолетов «Ан») могли бы существовать и в рамках единой страны. В любом случае, необходимость инвестирования в развитие бедных сельскохозяйственных республик Средней Азии с лихвой перевесила бы для России все возможные синергетические выигрыши.

Берусь утверждать, что неэффективность и «неправильность» реформ в России в 1990-е чрезвычайно преувеличена. Глядя на объективную картину возможностей и вызовов того времени, более логично признать, что страна достаточно успешно прошла период мучительных, но неизбежных преобразований, причем не последнюю роль сыграла возможность относительной концентрации ресурсов и консолидации управленческой концепции, вызванная пресловутым «развалом СССР». Может, и правда, «все происходит к лучшему в этом лучшем из миров»?