Книга немецкого журналиста Вольфганга Бюшера «Берлин — Москва. Пешее путешествие» (отрывки из которой мы сегодня публикуем) вышла в рамках большой книжной серии, задуманной в издательствах «Европейские издания» и «Логос». Ее тема — интеллектуальное путешествие. Не наивное, точное, детальное наблюдение над иной культурой, с которой связывают какие-то личные причины.

Серия началась в прошлом году, уже вышло несколько книг: Брюс Чатвин «В Патагонии» (издание совместно с «Афишей-мир») и «Тропы песен»; Свен Линдквист «Уничтожьте всех дикарей»; Рышард Капущинский «Император» и «Шахиншах»; Вольфганг Бюшер. Авторы — острые наблюдатели, интеллектуалы, отличные знатоки истории стран, в которые направляются.

В этом году в серии выходят Сибил Бедфорд («Визит к Дону Отавио»), Норман Льюис («Достопочтенное общество»), Поль Теру («На все четыре стороны») и еще восемь книг.

Проводив Вольфганга Бюшера из «Китайского летчика», я окунулась в московскую ночь. Москва была жестка, холодна и ритмична. Уже в конце своей книги, пройдя медленную-медленную Восточную равнину, пройдя Польшу, Белоруссию и пустынный русский запад, Вольфганг напишет об этом ритме, об этой многотонной мощи столицы, возникающей как-то сразу и втягивающей в себя путешественника.

«…земля скользила, отступала и отпускала меня; слева и справа исчезли леса, словно их никогда и не было, поля, хижины, стада, болота, живые и сухие березы, исчезла высокая желтая трава — все ускользнуло. Город, к которому я стремился, был столь огромен, что пройти по нему от края до края я смог бы лишь за три дня; он сдвигал все в сторону от себя и затягивал меня внутрь».

Это и есть впечатления пешего путешественника, за спиною которого уже множество километров, вся та музыка восточноевропейских пространств, с их убыстрениями и замедлениями, которая отмерена и воспроизведена чуткой поступью немца, в конце путешествия ставшего настолько похожим на русского, что у него то и дело спрашивают дорогу.

Встать и уйти, просто встать и уйти, отправиться в дорогу. Кто знает почему… Отец современного трэвелога, Брюс Чатвин, считал — что эта страсть к странствиям заложена в нашей подкорке, как у перелетных птиц, что мы кочевники и оседлая жизнь нас только мучит. Или же, наоборот, причина здесь духовного свойства, ибо, как считает один блаженный у Вольфганга Бюшера, «усидчивость грех против Духа Святого», или же потому, что, как ответила на это одна польская пани, все мужчины одинаковы… Кто знает.

«Мы не ожидали, — говорил Вольфганг на презентации в пресс-центре «Нон-фикшн». Слушателей было много — отчасти потому, что дальше ожидалась премия «Большая книга» и все стремились занять места. Но посетители вскоре поняли, что им повезло: ни одна из книг премии не смогла бы сравниться по популярности с этой, а кроме того, теперь они были полностью поглощены маленьким крестьянского вида немцем с мягкими манерами и эмоциональностью ребенка. — Александр Фест, мой издатель, и я, когда придумывали эту книгу, не ожидали такой ее популярности. С 2003 года уже распродано 200 000 книг, 11 изданий, переводы на другие языки». Он, которого нередко называют надеждой современной немецкой словесности, говорит об этом так, как если бы это имело отношение не к нему, а скорее к читателям. «Я получал много писем от стариков. Они читают потому, что у них оживают давно вытесненные воспоминания молодости. Люди моего возраста, которые сидят в офисе, постоянно вовлечены в одну и ту же рутину, читают потому, что думают: «Пройти пешком, так далеко, уйти от всего этого, я бы тоже это хотел». Молодые… ну, им вообще кажется клевым, что кто-то это сделал, взял и оттопал столько километров»… Закрыть за собой дверь, наутро другую, потом еще одну и еще — и дальше, дальше. Через Одер, Вислу, Неман. Через Березину и Днепр. Идти до самой ночи. До самого утра. До тех пор, пока не дойдешь…». Русское требование «все раздать», примененное к себе немцем, кончается русским же финалом: «…на другой стороне было нечто похожее на небольшой автомобильный рынок под открытым небом, одно из тех мест, где вам никогда не скажут, чью машину вы, собственно, покупаете. Вокруг стояли кавказцы, перебирая в руках четки и пачки денег. Они весьма удивились, когда странного вида бродяга с горящим взглядом, издав хриплый торжествующий вопль, бросился к дорожному знаку «Москва» и обнял его. Дошел».

И все же, герр Вольфганг, почему вы решили идти на Москву путем Наполеона и армии «Центр»?

Он не любит этот вопрос, когда его задают, и ждет его, когда он остается не задан. И все же почему? В кафе, обсуждая с издателем Александром Фестом возможности новой книги, они говорили о волках, которые вновь стали появляться в Западной Германии, потому что с падением Берлинской стены возобновились древние волчьи тропы, что ведут из России в Германию. Восстанавливается древнее кровообращение природы. Восстанавливаются ли таким же образом и человеческие связи? Не будет ли задачей посмотреть, что там, на этом Востоке, и дальше, дальше, туда, где все началось, в Россию, чтобы потом вновь докатиться до себя и притоком нового осознания понять еще раз, чем же все-таки отличается Запад? Что это, поиск собственной идентичности в эпоху ее размывания, новая установка границ Европы или есть еще другая причина? Книга Бюшера сентиментальна лишь в самых безвыходных местах, например, там, перед Москвой, когда он стоит напротив огромных цементных монументов — пятерых «командиров», павших при обороне города, и просит их позаботиться о погибшем здесь деде. Путешествие в прошлое, путешествие к деду. Памятники, руины, музеи, люди. Война, которая все еще создает местный ландшафт. «Помни, Фриц, ты на партизанской земле», — предупреждают автора братки в Белоруссии, стране, где «помимо древесины воспоминания были единственным пригодным для экспорта сырьем» и «с Запада, где такой материал встречается все реже, сюда на его добычу приезжали репортеры, сценаристы, писатели». Бюшер, тоже журналист и сам раскапывает подобные истории, слишком сильные и неправдоподобные для нынешней Европы. О польской графине, спасавшей мужа от верной смерти, а любившей немецкого полковника, о немецком офицере, полюбившем гессенскую еврейку и ушедшего с ней к партизанам (потом он был расстрелян НКВД), о партизане, чью любовь (дочь предателя) казнили свои же.

«Война, война, проклятая война. Война прошлась по Вязьме, она все еще была здесь, но это была не война с немцами, та уже давно стала историей и мой дед уже давно погиб, это была война русских против самих себя. Мой гнев был глубоким протестантским гневом, на языке вертелось хорошее, крепкое словцо: «дрянь».

Бескрайние объемы дряни оставило после себя военное время. Дрянь в домах. Дрянь в государстве. Дрянное питание. Дрянные автомобили. Дрянь атомных отходов. Дрянь на полях и в реках. Дрянь в поведении. Дрянь в разрушенных церквах. Дрянь в душах людей… На самом деле мой гнев был великой скорбью. Что вы сделали с вашей страной? С вашими городами? С самими собой, живущими в темноте?»

Но — уже на следующем повороте — стыд и раскаяние, радость от малейшего признака исправления. Знакомое чувство: так на страну ругаются не немцы, так ругаемся и так точно переживаем пластику ее безысходности только мы сами. А стало быть, это не путешествие в прошлое того, кто хочет остаться самим собою… Это путешествие в настоящее того, кто хочет стать слегка иным.

Не думаю, что это репортаж. Это и есть… литература. Литература, в которую Бюшер пришел так поздно, после сорока, и в которой ему, по его признанию, «боги разрешают делать только одну вещь. Вставать и идти, идти шаг за шагом, ничего, никогда не выдумывая, и доходить до назначенного места». Я не знаю лучшего определения трэвелога.