В 1991 году, на излете перестроечной критики сталинизма, мало кто мог представить себе, что Сталин будет упоминаться в российской истории иначе, нежели в контексте описания преступлений против человечности — массовых репрессий, голода, вызванного коллективизацией, «чисток» или военной катастрофы 1941 года. Тем неожиданнее стала его «популярность» после прихода к власти Путина. Если еще в 1998 году число россиян, одобряющих деятельность Сталина, составляло 19%, то уже в 2002—2003 годах оно поднялось до 53% и сохраняется примерно на этом уровне в настоящее время. Одновременно удельный вес негативных суждений о нем снизился с 60 до 33%.

Приход Путина к власти ознаменовался рядом демонстративных жестов по отношению к прошлому: заявлениями подчеркнутого уважения к Сталину и к деятелям КГБ, восстановлением сталинского государственного гимна (и знамени СССР, правда, лишь в качестве флага Вооруженных сил России). Дело не в самом Путине — он оказался лишь персонификацией массовых консервативных настроений, последовавших после кризисов 90-х годов. Массовые ожидания нового вождя, тоска по «твердой руке», требования наведения порядка, возникшие в различных группах населения, проигравших в результате идущих в России социальных и экономических изменений, — именно эти настроения и выражались в росте символической значимости фигуры Сталина.Если на просьбу социологов назвать «самых выдающихся людей, общественных и культурных деятелей, оказавших наиболее значительное влияние на мировую историю», в 1989 г. Сталина назвали 12% (он занял 10-е место в этом списке), то уже в 1994-м он поднялся на 4-е место, его назвали в этом качестве уже 20% опрошенных, а в 1999-м — 35%. В аналогичном исследовании 2000 года, касающемся звезд мировой политики в ХХ веке, Сталин стоял уже на втором месте (51%), сразу после Ленина (65% опрошенных), затем Гитлер (51%), Горбачев (42%), далее шли с резким снижением частоты упоминаний Б. Ельцин, Н. Хрущев, Мао Цзэдун, У. Черчилль, Дж. Кеннеди, М. Тэтчер и другие. Начиная с 2003 г. в десятку самых знаменитых деятелей вошел и В. Путин.

Нетрудно заметить, что россияне выделяют прежде всего черты лидеров авторитарного или диктаторского типа, поднявших, по их мнению, статус и престиж своих стран. Сегодня массовое сознание высоко ценит именно вождистские свойства Сталина, его роль лидера сверхдержавы. При этом оно равнодушно к его личным, человеческим и моральным качествам. Но Сталин, в отличие от других тоталитарных вождей — Муссолини, Гитлера, Кастро и т.п., — не был харизматической фигурой. У него нет ничего общего с тем типом массового демагога, пророка, учителя или полководца, которые появляются в периоды крайнего духовного, социального или политического кризиса и предлагают своим последователям нетривиальные пути выхода из ситуации всеобщего бедствия.

Сталин не открывал новые смысловые горизонты и не был способен создать новую идеологию или религию. Он не был ни блестящим оратором, каким был Троцкий, ни даже партийным политиком и публицистом, как Ленин, завоевавшим сторонников оригинальностью своих идей.

Его путь к власти (как и почти всех других советских и российских правителей) лежал через аппаратную, внутрибюрократическую интригу. Сталин превосходил любого из своих конкурентов по руководству компартии в умении создавать различного рода аппаратные блоки, тактически комбинировать различные политические интересы, обеспечивая себе нужную поддержку и усиливая ее расстановкой на ключевые посты в партии и государственном аппарате лично преданных ему или зависимых от него кадров. Все это — чтобы нейтрализовать своих противников и в конечном счете уничтожить саму возможность оппозиции себе, не смущаясь какими-либо обычными человеческими соображениями.

Его сила заключалась в эклектическом смешивании любых идей, если это обещало дать нужный эффект в нужное время, в терпении и умении выжидать, в особом цинизме, мстительности и свободе от каких-либо моральных принципов и убеждений, а также догматических соображений, личных связей или традиционных ограничений, сдерживающих обычных политиков. Сталин, как по-своему Хрущев или Брежнев и Путин, играл роль «рутинизатора» постреволюционной эпохи.

«Харизма» Сталина — это искусственно созданный авторитет непогрешимости вождя, «наведенная», по выражению Ю.А. Левады, принудительная «вера» в сверхчеловеческие способности вождя найти оптимальное политическое решение во всех сложных ситуациях в стране. Миф о великом Ста¬лине — это продукт ведомственной работы, организованной тотальной пропаганды в сочетании с длительным и систематически проводимым террором, контроля над информацией, вытесняющего любые оценки и точки зрения на прошлое или современную действительность, кроме признанной официально единственно верной.

Мифология Сталина сегодня не существует в качестве единого смыслового целого — наподобие законченного текста вроде «жития святых», воспроизводимого всегда и всюду, при любых обстоятельствах. Скорее это набор смысловых клише, композиция которых меняется в зависимости от того, в каком контексте и кем они актуализируются. Всякий раз в разных ситуациях мы будем иметь дело с разным Сталиным, возникающим в качестве дополнения к другим идеологическим представлениям — войне, революции, возвышению СССР как супердержавы и ее краху, кризису постсоветского времени и пр. Непременные атрибуты образов Сталина, более важные, чем он сам, — это различные идеологемы «врагов», это террор и репрессии, это персонификация социальных и политических отношений, свидетельствующая о слабости гражданского общества, устойчивой потребности в персонализации безличных институтов (государства, права, политических и экономических сил и процессов).

Сохранение значимости фигуры Сталина, его привлекательности для консервативно настроенной части населения и периферийной номенклатуры — это свидетельство объясняющей силы фигуры «вождя» в российской истории, непреодоленной потребности в государственном патернализме. Культ Сталина невоспроизводим, но апелляция к этому персонажу сохраняется в качестве формы пассивной критики настоящего для слоев и групп, лишенных социальных ресурсов.

Рассматривая эти реакции, любой квалифицированный аналитик сказал бы, что перед нами ярко выраженный комплекс национальной неполноценности, ущемленности, связанный с травматическими переживаниями краха СССР, стыда из-за утраты символов величия страны, раскрывшейся перед всем миром нашей тщательно скрываемой «военной тайны»: несмотря на всю свою ядерно-ракетную мощь, Россия — бедная страна с забитым и униженным властями населением, неразвитой социальной инфраструктурой, безнадежно отсталая в сравнении не только с Европой или Америкой, но и с теми, кого массовое сознание высокомерно не хотело ранее принимать в расчет из-за их военной незначимости (Япония, Корея, Бразилия и т.п.). Миф о Сталине как величайшем вожде, превратившем отсталую крестьянскую Россию в мощное государство, одну из двух величайших сверхдержав, служит потребности в массовом утешении и изживанию комплекса национальной неполноценности. Это проявление инфантильно-подростковой неспособности к ответственности и потребности в примитивной гордости за своих. Это именно тот механизм, который снижает значимость всех обвинений в адрес Сталина, «обезвреживает» резкую, но поверхностную критику Сталина, идущую еще от доклада Хрущева.

Впрочем, возвращение Сталина в публичное поле не тождественно его реабилитации в массовом сознании. Почти три четверти россиян по-прежнему настаивают на том, что массовые репрессии 1930—50-х годов были преступлениями против всего народа, не подлежащими оправданию никакими политическими резонами. Рост положительного отношения к Сталину — это довольно сложная по характеру массовая реакция на противоречивую и непоследовательную политику реформирования советской системы. Это свидетельство о проблемах, с которыми не в состоянии справиться обыденное, «темное» сознание в период кризиса сложившихся стереотипов восприятия реальности. Сам Сталин вызывает скорее неприязнь, но «позитивной» признается его «историческая роль» (на фоне медленной утраты к нему интереса).

Соотношение апологетических и осуждающих высказываний о Сталине на протяжении последних десяти лет составляло в среднем 2:1, лишь в прошлом году оно несколько изменилось (3:2). В данном случае мы не имеем дело с «памятью» о Сталине, поскольку людей, которые могут помнить по¬вседневную атмосферу и события сталинского времени, осталось не более 4% населения. Основными держателями советских представлений о диктаторе оказались внуки «сталинского поколения». Положительное отношение к Сталину выросло главным образом за счет группы индифферентных — «болота», людей средних по всем социальным характеристикам — возрасту, доходам, образованию, социальном статусу и проч., то есть той «середине», которая является сегодня опорой нынешнего режима. (Для сравнения: среди образованных двадцати-тридцатилетних людей соотношение просталинских и антисталинских установок составляет 1:7).

Культ вождя соединяет самые архаические представления об обществе (например, «общество как семья») с технологической модернизацией. Он утверждает инфантильную зависимость маленького человека с его «ничтожными» заботами и борьбой за существование от иррационального государства, непостижимого в своем величии, а значит, и от приоритетов коллективного целого — геополитики, безопасности и т.п., за которыми стоят вполне меркантильные резоны личного или кланового удержания у власти.

Пока в массовом сознании (или в номенклатурной идеологии) вождистский миф сохраняет свою силу и значимость, будут подавлены любые возможности и механизмы формулирования и представительства частных групповых интересов. Утверждение фигуры руководителя страны в статусе Отца народа, национального лидера оборачивается запрещением открытой конкуренции политических сил, девальвацией сферы частного существования и ценностей автономности любой подсистемы общества — от научной истины до детской любви. Поэтому тень Сталина призывается в те моменты, когда становится очевидным кризис актуальной политики или дефекты передачи власти.

Проблематика разоблачений преступлений Сталина была актуальна лишь в контексте перестройки и кампании делегитимации старой советской номенклатуры. Журнализм, публицистика с их оценочностью, замещающей глубокое знание технологии власти, привели к тому, что первоначальный интерес общества к этой тематике скоро исчез, а тема «разоблачений» утратила массовый интерес. Уже в 1991 г. более 60% опрошенных заявили, что пресса, ТВ уделяют разоблачению сталинизма слишком много внимания, что эта проблематика надоела.

С началом гайдаровских реформ фигура Сталина ушла на второй план. Сталинизм, или, точнее, политика Сталина, остался предметом занятий немногих специалистов-историков. Сегодня лишь 26% россиян считают, что для того, чтобы освободиться от страшного прошлого, необходимо осудить организаторов и исполнителей сталинских и послесталинских репрессий, 8% — простить, 1% — защитить от нападок (поскольку они делали нужное дело, боролись с врагами советской власти), но основанная масса — 49% — считает, что лучше всего было бы их оставить в покое и забыть об этих событиях, не ворошить прошлое (16% затруднились ответить).

Главный дефект или слабость острой, но поверхностной критики сталинизма состоит в том, что не были затронуты сам принцип тоталитарной организации власти и характер массовой ее поддержки, номенклатурная конституция общества и его контроля «сверху вниз».

Напротив, в этом виделось даже определенное преимущество, возможность быстрой реализации программы авторитарной модернизации, делающей позиции нового поколения номенклатуры почти безупречными и легитимными.

Иначе говоря, руководство уже некоммунистической России своими руками восстанавливало в массовом сознании старые принципы управления «мобилизационным» обществом, соединяя их с новой рыночной экономикой, а идеологию восстановления России как «великой державы» — с парламентаризмом и многопартийностью. Но идеологема «великой державы» была неотделима в массовом сознании от Сталина и победы в Отечественной войне.

Тоталитарное прошлое, не подвергнутое моральной оценке и адекватному интеллектуальному анализу, влечет за собой сопротивление модернизации страны и принятию демократических ценностей. Как следствие — процесс осмысления опыта существования в условиях государственного насилия останавливается, наступает тягостная фаза умалчивания прошлого, остающегося темным или даже слепым пятном в массовом сознании. А значит, сохраняются предпосылки для воспроизводства патернализма и зависимости от государства, симптоматикой чего и является сегодня возвращение мифа о «великом Сталине».

Чего больше в этом — общественной аморальности, цинизма или национального слабоумия, — предстоит еще разобрать, но последствия этого оказываются очень тяжелыми.