По Москве-реке Земфира мчит на катере. Белые кроссовки, зеленый шарфик и победоносное: «Плывем в Америку!». Но дождь грянул нежданным ответным приветствием, пришлось открывать зонтик. Тут и пристань. Гуд-бай, Америка, здравствуй, ЦПКиО имени Горького. «Добрый вечер, Москва, я давно мечтала об этом».
По сути, этот фильм-концерт — шоу, снятое десятью камерами и смонтированное. Прощание с программой, до дыр заигранной радиостанциями. Начиная новый тур с новыми песнями, перешагнувшая тридцатилетний рубеж Земфира подводит итоги…
«Здравствуй, мама, плохие новости, герой погибнет в начале повести». Она играет старые песни по-новому, принципиально меняя звучание группы. У голоса два контрапункта: труба и клавишные. В новой аранжировке известные композиции ближе к джаз-року.
Совсем немного досъемок (Земфира перед концертом — у фониатра: срочно нужно поправить голос, а то «он, собака, не звучит»). Последняя сигарета за кулисами, разминка и — бегом вперед к ревущей толпе… Хрупкая, если не сказать — тщедушная — право же, в чем только душа держится. С суровым выражением «железная кнопка» стоит перед морем колышущейся массы. Оглядывает театр, словно учительница класс, по периметру… Вдруг безоружная улыбка. И — начали. «Ты стучала в дверь открытую…».
Ну, конечно. Будет и про пресловутые «трещинки», «твои-мои песенки»… Она станет гонять по сцене, как угловатый мальчишка, резко вскидывая руки вверх, и толпа каждый раз ревом будет ей вторить: «Ну почему? Лай-ла-ла…».
Дождь все время включается и выключается, словно по знаку небесного режиссера по спецэффектам. Впрочем, в толпе зонтов будет мало. Зато на сцену вместе с дождем и конфетти будут лететь смятые газеты. А со сцены в небо выпустят черных «ворон-москвичек».
Песни смонтированы с черно-белыми признаниями Земфиры в камеру. Точней, Ренате. С чужим Земфира не будет столь откровенна. Ренате она скажет о недовольстве собой, музыкой, публикой: «…кажется, они могли бы любить и побольше». О ненависти ко всем этим «расслабься… не обращай внимание». О том, что не терпит, когда чужие подходят близко, ближе, чем на 50 см, каждый см нужно отвоевывать годами. Об одиночестве… хотя у нее есть рыбки. «Они такие прикольные. Они молчат». О старости: «Она меня не парит». О шокирующей (ханжей) самооценке: «Я знаю, я на своем месте и петь буду очень долго».
Теперь на сцене «Богиня». Впрочем, несколько воинственная. Сражается за свои песни. За публику. Подняв к небу руки, несет каждый музыкальный монолог как выстраданную идею. Публика, побежденная, вторит ей «от слова до слова». «Я боец. Файтер». Сейчас боец за спиной трубача. Видны только размахивающие руки-крылышки. Она влюбчива в талант. «Пожалуйста, не умирай… Моей огромной любви хватит нам двоим с тобою».
Огромный экран заряжен энергией концерта. В монтаже, в крупных планах, ритмических перебивках режиссер сумела сберечь силу эмоционального взрыва длиной в полтора часа. Выверенный стереозвук обволакивает. Крамольная мысль подкрадывается: может так, в максимальном приближении к певице — даже лучше, чем на живом концерте, в липкой фанатской толпе…
Сегодня она публично сжигает корабли своей гавани и строит следующую. Тур, предваряющий ее новый альбом, уже заканчивается.
Сейчас Земфира вместе с узким кругом приглашенных смотрит фильм. Впервые на большом экране («Дома же у меня кинотеатра нет»). Этот просмотр для нее — испытание. Не только потому, что это продюсерский дебют в кино (они с Ренатой — сопродюсеры). Но и «неловко смотреть и слушать собственные монологи. Я пою лучше, чем говорю. Монологи — самое тяжелое с психологической точки зрения. Но я смирилась с ними. Пою круто. Говорю… так».
Спрашиваю ее, насколько ее ощущения от концерта как исполнителя отличаются от нынешних впечатлений зрителя.
Земфира: Я в фильме занималась больше звуком. Рената — изображением. Она монтировала меня так, как монтировала бы себя. Вообще сложно зафиксировать что-то мимолетное. И потом сидеть и это как-то оценивать… насколько совпадают ощущения. Мы этот фильм делали около четырех месяцев. Мне трудно на него смотреть со стороны. Главное — «цифра» (фильм выходит в цифровом формате — впервые в истории российского проката. — Прим. ред.), вот отчего я ухватилась за эту идею. Мне нравится пробовать что-то совершенно новое, реагировать на всякие прогрессивные штучки. Сделать фильм в «цифре» и выпустить в цифровых кинотеатрах — круто. Потом хотим выпустить его еще более в совершенном в формате Blu-ray…
После показа разговариваем с Ренатой Литвиновой. Изредка подходит суровая Земфира. Вдруг признается: так переволновалась — температура поднялась.
—Этот жанр, фильм-концерт, помню его еще с советских времен, вам в нем не тесно?
Литвинова: Ну да, были тогда ведущие у микрофонных стоек с микрофонами, платье в пол… Но ведь и «Вокальные параллели» Рустама Хамдамова авангардная работа, а тоже фильм-концерт. Просто не знаю, как назвать, честно вам скажу. Может, и не фильм-концерт. Но ведь и фильм-концерт тоже. Хотя есть вкрапления монологов…
—Все вместе это и есть «Монолог Земфиры».
— Да, но прежде всего — ее песни. Я сделала это специально. Должна была поставить еще какие-то фрагменты признаний, но я уже вырвала у нее важное: «Считаю, что самый мой точный портрет — мои песни. Поэтому с ними так ношусь. Несу их как идею свою».
— В середину фильма вы вставили практически полностью запись песни «Во мне», снятую на телефон одним их фанатов в каком-то клубе. Это зернистое, мутноватое изображение, тревожное и притягательное своей «самодеятельностью»…
— Я нашла его в Интернете. Эта песня моя самая любимая… Я даже подумала, зачем 10 камер, вот снимай с телефона. А как круто. Там самые правильные ответы про нее. И интонация. Тут журналисты расспрашивали, какой вопрос для Земфиры был неожиданным. Но мы хорошо знакомы, я знаю ее ответы на мои вопросы. В песнях она всегда отвечает наиболее искренне, полно.
—А много ли выбросили из монологов?
— Очень много. Вообще краткость — сестра таланта. Да, с одной стороны… Меня же не разбирало праздное любопытство, что-то там выудить. Важно было вытащить какие-то фразы, которые бы стали черточками портрета. Потом я смирилась. Если хочу показать, какая она есть. Пусть так. Иначе начинается какой-то быт, какая-то «устная речь», реакция на других, посторонних людей. А так только она. И то, от чего она получает удовольствие. А давать интервью — от этого она не получает удовольствия.
— Вы сказали, «какая она есть». Какая? Насколько ее публичный образ близок ее сущности? Про эти ножницы…
— Разница между тем, какая она на сцене и в жизни? Мне кажется, это и не должно быть интересно: какая она в реальности. Это неправильно. Не понимаю людей, которые хотели бы проникнуть в личную жизнь своих кумиров…
— Я не про личное, про то, какая она на самом деле?
— Если по-настоящему, она такая, какой вы видите ее. В том числе и на сцене. Она очень разная. На сцене она может влюблять в себя. Это чистая магия. Раз — и применит волшебство. Она феерична. Если говорить про какую-то иерархию, имея в виду чудеса, мне кажется, в этой иерархии она занимает большой пост. Умеет взять и заколдовать…
— Вы почувствовали это на себе?
— Это чувствует огромный зал. Но… Тут выключается звук. И она может стать совсем другой.
—Великие режиссеры снимают музыкальные картины. Берлинский фестиваль открылся фильмом Скорсезе о «Роллинг Стоунз». Что дает этот жанр кинематографисту? Чем он интересен?
— Мне интересна личность. Да. Завораживает масштаб. И, знаете, все равно нахожу подтверждение тому, что большие поэты всегда большие личности. А вот это: большой поэт и плохой человек — неправда. Она — масштабная. Великодушная. Блескучая. Щедрая. Ранимая. В связи с этим очень реагирующая. А была б другой… Не могла бы писать тексты, которые бы так царапали. Берет все на себя. Переплавляет через себя. И выдает вам. Вот говорят, надо быть спокойней. А как спокойней? Тогда потеряем ее как поэта. Это все равно что полмозга отрезать. Лоботомию произвести. Ну да, станешь спокойней…
— Тут, на пространстве одного фильма, встретились две личности «блескучие», сильные, в чем-то даже авторитарные… Вам было не сложно?
— Мне кажется, что тут никто никого не подавлял. Когда говорят: «Ой, этот человек такой-сякой. С ним трудно. Он такой сильный». Как правило, именно с подобными людьми что-то и получается. Возьмите, например, Киру Муратову, Нонну Мордюкову.
—Монолог Мордюковой — самый яркий и запоминающийся в вашей картине о «звездах» советской поры «Нет смерти для меня».
— Она мне сказала: «Это моя лучшая роль». Поддерживала: «Никого не слушай, фильм потрясающий». Она в меня вселила некоторую уверенность, потому что многим ведь не понравилось то, что там получилось. Именно с такими людьми у меня получается. Я их люблю. Мне не кажется, что они стремятся всех под себя подмять. Наоборот, им очень не хватает соратников.
— Кстати, вас, Рената, в фильме практически нет. Вы себя убрали максимально. Несколько слов за кадром…
— Мне кажется, это было единственно правильное решение. В данном случае по-другому и не могло быть. Что же, я должна была где-то там бродить по кадру? Я сама по себе, если я в кадре, это такое шоу. Очень отвлекаю. У меня совсем другая интонация. Было бы неправильно, если бы я вылезла на авансцену. Потянула бы одеяло в другую сторону.
—Эта съемка с 10 камер, новая форма, какие-то новые возможности в профессии…
— Теперь я понимаю, как концерты можно делать на экране. Вообще это адский труд — монтировать музыкальные видео. Самое трудное — монтаж, очень долгий. Монтировать музыкальный фильм стократ сложнее. Приходилось каждый эпизод пересматривать со всех 10 камер. До головокружения. Вдруг вижу, какая-то из камер не работает, причем одна из самых важных… Ищу этого оператора через другие камеры. Вижу: мальчик сидит — заслушался, камеру в пол сцены воткнул. Она заколдовывает. Такой фильм — это кружева. Это же не постановочная съемка. Ты монтируешь, чтобы было нескучно, недолго. Сама увлекаешься. Например, этой песней, снятой на телефон. Я сама — как фанат. Не знаю, передалось ли это пленке, такая моя проникновенность. Потом… нужно делать какой-то выдох между песнями. Выстраивать какую-то драматургию. А тут еще наши особенности. Знаете, вечером концерты не разрешают снимать, потому что слишком шумно. А днем — слишком светло. Вы говорите о фильмах выдающихся кинорежиссеров. Ведь целые киногруппы ездят за музыкантами на гастроли. Набирают видео из разных выступлений тура — самое лучшее. А у меня был один концерт, и мы все это делали в первый раз.
—За эти полгода работы над фильмом вы стали «старше на жизнь», как поет Земфира?
— Ой, наоборот, только молодею. С возрастом такой пошел обратный отсчет. Кожей мы дряхлеем… а внутренне не чувствую, что старею.
—Но эта совместная работа открыла вам какие-то новые стороны Ренаты Литвиновой?
— Мне нравится открывать в себе что-то… Даже, как вы говорите, вот это убирание себя привносит что-то новое в профессию. Ведь это так прекрасно, когда другой человек что-то в тебя привносит. Обычно все друг друга эксплуатируют, используют, пытаются оторвать какой-то кусок. Поработав с другими, уходишь с потерями. А поработав с Земфирой, уходишь с приобретениями. В том числе и себя самого, несколько иного. Она очень питательная. Вот даже эти монологи… Сейчас смотрела фильм и подумала, это ведь она в какой-то степени повлияла на меня, чтобы их минимизировать. Потому что песни, ну, правда — главнее. В них вся сила.
