Евгений Черняев, командир ГОА «Мир», Институт океанологии им. П.П. Ширшова РАН:

— Конечно, это погружение на дно Северного Ледовитого океана. Человек, впервые попавший на Северный полюс, переполнен впечатлениями. Там все, как у Сталкера, — нагромождение льда с красивой подсветкой вечно низким солнцем (летом, конечно), темные озера между льдинами, которые на самом деле — мелкие лужи, нетронутая природа. А мне к тому же посчастливилось побывать на дне Северного полюса, увидеть необычную толщу воды со своими животными и зонами скачка. Все это создает ощущение нереальности, сказочности.

А потом было всплытие. Сложное, учитывая неправильные показания магнитного компаса и гидрокомпаса и постоянный дрейф судна во льду над нами. Поиск маленькой лазейки во льду, 50 на 20 метров, нашего спасения. Шахматное маневрирование вместе с днищем «Академика Федорова», который постоянно надвигался и грозил раздавить. Быстрое, резкое всплытие под гаком посередине этой «проруби».

Часто вспоминаю неповторимые детали этой экспедиции и рад, что этот уникальный эксперимент достался мне.

Ашот Маркосян, доктор физико-математических наук, Стэнфордский университет, США:

— Если говорить о физике, то весьма впечатляющим было экспериментальное наблюдение квантовых корреляций между микрочастицами (иногда их называют «квантовым спутыванием»), когда две элементарные частицы, находящиеся друг от друга на значительном по меркам микромира расстоянии, как бы мгновенно чувствуют одна другую. Кажется, даже со скоростью большей, чем скорость света. Но это, замечу, мое субъективное мнение, ученые, видите ли, тоже не свободны от эмоций. Это весьма интересные и принципиально важные для фундаментальной науки работы, однако пока еще далекие от завершения.

В прессе уже, конечно, появились сообщения: мол, не исключено, что скоро мы обнаружим процессы, которые распространяются быстрее скорости света. Не знаю… Ученые, видите ли, к тому же и профессиональные скептики. Но самим физикам такие разговоры в чем-то выгодны: помогают получить финансирование.

Специалиста вообще-то трудно удивить достижениями в его области, ибо он изнутри видит, как кропотливым трудом, шаг за шагом даются какие-либо успехи.

Недавно у меня был интересный разговор с коллегами из России о нанотехнологиях — очень модное нынче слово. Утверждалось, что все удивительное нужно искать именно там. На мой взгляд, ничего там особенного не происходит. Органическая молекула, состоящая из пары десятков атомов, имеет размеры в несколько нанометров. Таким образом, ученые, занимающиеся органической химией, занимаются, по сути, нанообъектами, и технология производства, допустим, молекулы пенициллина — это производство наноразмерных молекул. Дифракционная картина: расстояния между максимумами — нанометры, значит, производство систем, использующих дифракцию, — это нанотехнология. Просто ситуация с «нано» в России сейчас в чем-то сродни ситуации, сложившейся в 60-е годы, когда слова «атом» и «атомная энергия» энергично вошли в обиход и стали ультрамодными. Сегодняшние чиновники накрепко вызубрили слово «нано», и тот, кто не умеет сыпать направо и налево термином «нанотехнология», считается непродвинутым. А ученые как работали в своих нанотехнологиях, так и продолжают работать.

Значительно больше человека «интересующегося» поражают открытия, которые происходят в областях, далеких от его профессиональной области, то есть там, где он является дилетантом.

На мой взгляд, в XXI веке поразить воображение должны достижения в гуманитарных науках, таких, как социология, психология, политология, охрана окружающей среды. Особенно удивительным будет их освобождение от политической ангажированности.

В естественных науках больше всего меня впечатляют достижения генетики. Для меня каждый расшифрованный ген — это сенсация. В будущем это может привести к тому, что будут восстанавливаться исчезнувшие виды животных и растений. Я не специалист, чтобы судить, насколько точно и без­ошибочно эти гены были расшифрованы, но то, что работа в этом направлении ведется большая, что есть понимание важности этих исследований, радует чрезвычайно. Я радуюсь этому сегодня, а люди, далекие от науки, поразятся, когда ученые смогут воссоздать живого мамонта или птеродактиля.

Михаил БУРЦЕВ, кандидат физико-математических наук:

— В 2007 году начались клинические испытания препарата, нейтрализующего активные формы кислорода, вырабатываемые в митохондрии. Новый антиоксидант разработан группой под руководством академика РАН Владимира Скулачева. Скулачев надеется, что препарат будет действовать не просто как «заплатка», компенсирующая увеличение ядовитой формы кислорода с возрастом, а как средство взлома «программы смерти», заложенной в человеческом организме.

Старение воспринимается нами как постепенное «изнашивание» организма. Работа отдельных систем начинает нарушаться, падает их согласованность. Человек чаще болеет и хуже выздоравливает. Кажется, что постепенный распад и угасание — неотъемлемое свойство любой достаточно сложной системы. Эта идея вплетена в современную науку и медицину — старение нельзя побороть, только замедлить. Но ведь организм — не костюм, а живая ткань — не мертвая материя, чтобы банально изнашиваться. Раны заживают, кости срастаются, и нервы прорастают. Значит, живое существо потенциально бессмертно. Природа дает примеры нестареющих животных, например таких, как щука или гигантская черепаха. Оказывается, что старение не является неизбежным, но какова тогда его причина?

Возможно, разгадку может подсказать теория эволюции. Еще более 100 лет назад, на заре эволюционной биологии, Август Вейсман выдвинул смелую гипотезу, утверждающую, что бессмертные особи — непозволительная роскошь для эволюционирующего вида. Виды, поддерживающие изменчивость за счет постоянной смены смертных индивидуумов, будут более эволюционно успешными в постоянно меняющихся условиях борьбы за существование. Сегодня эта концепция носит название теории программируемой смерти. Если старение — эволюционная адаптация, делающая организм смертным, то есть надежда, что возрастные изменения организма и сопутствующие заболевания запускаются небольшим числом встроенных механизмов «самоубийства». Если эти механизмы будут поняты и мы сможем «выключить» их, то старения удастся избежать.

Чтобы экспериментально проверить теорию программируемой смерти, нужно устроить эволюционное соревнование видов со стареющими и потенциально бессмертными особями. Если «смертные» виды вытеснят «бессмертные», то теория верна. К сожалению, устроить такой эксперимент в природе не удастся. Эволюция занимает много времени, да и непонятно, как «выравнять» начальные условия для «смертных» и «бессмертных» видов. И тут на помощь приходит компьютер. В компьютере можно создать искусственную жизнь — виртуальный мир, заселенный потенциально бессмертными цифровыми организмами — агентами, оставив при этом эволюционную возможность для возникновения старения. Если окажется, что эволюция в компьютере будет приводить к возникновению смертных агентов, совершающих «самоубийство» в «старческом» возрасте даже в виртуальном мире, значит, старение — универсальное свойство, присущее практически любой эволюционирующей системе. Более того, если идея Вейсмана верна, то усиление борьбы за выживание должно способствовать возникновению старения. Эксперименты с компьютерной эволюцией показывают, что в виртуальной популяции появляются особи, у которых запускается программа самоубийства при достижении «старческого» возраста. Добавление в компьютерную модель возможности нападать друг на друга усиливает отбор и приводит к повышению вероятности возникновения стратегии программируемой смерти в эволюционирующей популяции. Результаты моделирования говорят в пользу эволюционного происхождения старения. Это дает надежду, что человечество будет не только бороться со старческими болезнями, но, возможно, найдет способ устранить их причину — самоубийственную программу старения, заложенную в нас эволюцией.