«Поименно, лично и отдельно»

Из кусочка неба, открытого в фанерный козырек окна, и через кожу, проеденную за время лагерного бытия тысячами вшей, я узнал суть государства и социальную истинуФедор Лоскутов, врач, з/к

Якутия. Колыма

Она теперь знала, что такое колючая земля. Это когда стена из колючей проволоки падает на землю. Срастается с мерзлотой.

Караульные вышки на месте. Она увидела брошенные лопаты, полуистлевшие робы. Части горного оборудования. Здесь добывали вольфрам. В какой-то момент ей показалось, что появись они здесь, все закрутится, завертится. Все оживут. Все готово к запуску.

А что, если сейчас поднимутся поваленные временем колючие столбы, полоснут очередями вышки. Она увидит их всех живыми. Она ждала этой минуты со страхом и надеждой. Она — это учительница Раиса Садыковая.

Сегодня она зам. главы администрации Усть-Неры. Центра Оймяконского района Якутии, в границах которого существовало тридцать (!) лагерей.

Ей давно хотелось попасть в лагерь Аляскитовый. Там сидел Варлам Шаламов и там добывал вольфрам еще один зэк, с которым ее связывает долгая дружба. Ею владеет одна мысль — восстановить Аляскитовый. Таким, каким он был. Найти всех живых и мертвых. Не обойти ни одного.

— В жизни каждого российского человека должен быть свой Аляскитовый. Как часть его семьи, — говорит она.

А еще она знает: тема трагического прошлого нашей страны задевает каждого ученика. Когда дети рисуют колымские темы, такое ощущение, что в их жизни живет свой Аляскитовый. «Никто. Человек без лица» — так называется одна из картин усть-нерской ученицы, как будто и она так же, как ее учительница, увидела тех, кто навек остался в колымской мерзлоте. Человек еще жив. Но лицо стерто: голодом, унижением, страданием. Мукой, какую не постичь ни умом, ни сердцем.

— Я поняла, колымская боль доходит до каждого. Дети хотят жить в свободной стране, — говорит Раиса.

«Я нахожу, что человек может быть полезен своей стране только в том случае, если ясно видит ее», — эти слова Петра Чаадаева стали девизом жизни учительницы.

Не пройдя Аляскитовый, страну ясно не увидеть.

Так думает и другая колымская учительница — Мария Боярова. Родилась и живет в Тамторе, в том самом, что в 30-х годах состоял из восьми юрт и маленькой почты, куда за сотни верст ходил Шаламов за письмами от Бориса Пастернака.

Отца Марии репрессировали. Он был колхозник. Наградили медалью, а он возьми и скажи: «Лучше бы дали три килограмма муки для голодных детей». Посадили как троцкиста. Он не знал, что это такое. Дали 15 лет. Вернулся. Не любил рассказывать о пережитом.

В Тамторе создан музей писателей, прошедших Колыму. Он создан Марией и ее мужем, бывшим директором школы. В 2010 году музею исполнится 40 лет.

Мария знает, что колымские сидельцы есть часть ее семьи, часть истории страны и центр духовной жизни Тамтора, известного в мире как полюс холода Оймякон.

Как сказал Николай Бердяев, настоящие люди объединяются не по политическим, а по духовным принципам.

Исследование Большого террора в судьбе писателей и есть главнейшая духовная задача Марии.

Северный Урал. Красновишерск

Молодой учитель истории Игорь Яковлев.

— У нас не было своего Нюрнберга. Мы пропустили очень важную историческую процедуру. Отсюда наше смятение во всем: политике, идеологии, личных оценках тех или иных явлений.

Беседы с бывшими заключенными считает своим университетом. Главный урок: не гнуть спину. Никогда. Ни при каких обстоятельствах.

Есть у учителя заветная мечта: добыть дела заключенных. Их в Красновишерске нет. По некоторым сведениям, они находятся в Мордовии.

На Вишере был создан в 1928 году концентрационный лагерь. Создатели — Феликс Дзержинский и комиссар 9-й роты латышских стрелков Эдуард Берзин. Именно здесь был создан тип концлагеря, который стал значимым хозяйствующим субъектом. Здесь была опробована норма ГУЛАГа. «Вишералаг» стал образцом. Отсюда, с Вишеры, «крупнейшей пересылки того времени, начался долгий путь к Соликамску, прииску «Партизан», каторжным лагерям и особлагам МГБ СССР. Наверное, самый страшный путь в истории человечества. Путь убийства, растления и деградации миллионов людей». Так считает пермский историк Виктор Шмыров.

Так в чем мы все сегодня нуждаемся?

«В осмыслении, а не сокрытии тайн того времени», — говорит пермский писатель Юрий Асланьян. Один из тех, кого называют лагерным ребенком. Нет. Он не сидел в лагере. Он родился и вырос в лагерном бараке, приспособленном для жизни тех, у кого не было жилья. Лагерные дети ощущают свою ответственность за жизнь и смерть тех, кого советская власть уничтожала доступными ей средствами.

— Именно здесь отрабатывалась технология уничтожения человеческого в человеке — считает уполномоченный по правам человека в Пермской области Татьяна Марголина.

Красновишерск оказался единственным городом в стране, который взял на себя ответственность за то, что здесь происходило 79 лет тому назад.

Въезд в город открывает огромных размеров стенд. Он свидетельствует: «Здесь с 1928 по 1934 гг. находился концлагерь «Вишералаг». Тысячи невинно осужденных — жертвы сталинских репрессий — строили ЦБК и заготовляли лес. Узником этого лагеря был и великий русский писатель Варлам Шаламов — автор антиромана «Вишера» и «Колымских рассказов».

«Документы нашего прошлого уничтожены, караульные вышки спилены, бараки сровнены с землей… Были ли мы? Отвечаю: были. Со всей выразительностью протокола, ответственностью, отчетливостью документа». В.Т. Шаламов».

Идея мемориала и Года Шаламова принадлежит потомкам репрессированных. Они обратились с ходатайством в Земское собрание. Проект был одобрен и осуществлен общественностью, местной властью и бизнесом.

Задача Мемориала — восстановить имена всех, кто прошел через «Вишералаг» или остался в земле навечно.

В течение многих лет научную и поисковую работу в школах города возглавляет учительница Нина Дюкова. Дочь репрессированного донского казака Анисима Золотовского. Воевал в Первую мировую на Австро-Венгерском фронте. Ровесник шолоховского Григория Мелехова. Родился в тех же краях. Брат служил в армии генерала Корнилова. Погиб. Анисим решительно отказался идти в колхоз. «С лодырями в одном коллективе работать не буду». Уперся — и все!

Когда дочь спрашивают, могла ли быть у отца другая судьба, она отвечает вопросом: «Мог ли Григорий Мелехов войти в колхоз, председателем которого был Михаил Кошевой?». И добавляет: «Если бы Шолохов написал продолжение романа, то Григорий Мелехов повторил бы судьбу моего отца».

Дальний Восток. Легендарный порт Ванино

«…трагична история нашего поселка, история освоения людьми сурового дальневосточного края. Сколько погибло здесь. Кто их считал, песчинки? Где полегли они, кто знает их имена. Ведь до сих пор спорим, где похоронены жертвы репрессий. Поэтому я благодарна людям за то, что они поделились пережитым. Переступили через страх, через то горькое и трудное, что довелось испытать в жизни. За многолетнее молчание мы расплачиваемся сегодня кровавыми событиями в разных уголках страны. Только правда, умение понять, услышать голос своего народа смогут вывести нашу страну из того тупика, в котором мы оказались». Это строки из книги учителя истории Альвины Шашкиной «Ванинская пересылка».

Народ, по Бердяеву, это не только живущие поколения, но те, кого уже нет. «В воле нации говорят не только живые, но и умершие».

Уловить волю нации — это «услышать камни, прочесть истлевшие страницы». Вот это и делают учителя в разных уголках нашей страны.

В то время, когда чуть не из рук президента учителю торжественно вручается книга по истории, где черным по белому написано, что приоритетной жертвой репрессий 30—50-х годов стал именно правящий слой, и не сказано, что это было беспрецедентное в истории человечества уничтожение властью собственного народа, красновишерский учитель составляет план концлагеря по свидетельствам очевидцев, вместе с учениками отыскивает места поселений и массовых захоронений. Ставит памятные знаки.

Работа учителей убеждает в настоятельной необходимости создания Мемориала, который бы объединил усилия всех народов России и бывшего СССР по изучению и осмыслению трагического прошлого.

Если нация — это единство исторической судьбы, то именно по критерию государственного террора у нас окажется со всеми народами одна судьба. Она трагическая, но она единая.

Если будет центр изучения государственного террора, отпадет потребность выяснять, кто был организатором голодомора, кто был оккупантом, а кто — жертвой. Мы почувствуем локоть друг друга и попытаемся выскочить из 1937 года.

Успеть бы собрать истлевающие страницы. Какое количество частных рукописей уже исчезло. Каких документов мы уже не досчитаемся… Каково это слышать: «Ефим Александрович Рачковский. Сослан за искривление кредитной политики партии. Работал агрономом в сельхозе. Рассказать о нем некому», — это говорит учительница Нина Дюкова.

А ведь есть же, наверное, какой-нибудь документ о Ефиме Рачковском. Но музею Красновишерска был дарован в шаламовский год всего-навсего один документ: ликвидационный акт о передаче имущества лагеря. Ни одного документа о человеке. Ни одного!

О необходимости снять с документов гриф «секретно» и сделать их предметом научных исследований давно говорят работники архивов. Музейщики Соликамска неоднократно обращались к историческим кафедрам Пермского университета, других научных заведений с инициативой: включить в научно-исследовательскую работу по изучению террора студентов и аспирантов. Даже на тех документах, которые сегодня доступны.

Возьмем всего-навсего один социальный слой: крестьянство. Известно, что крестьян ссылали целыми семьями. Иногда численность одной семьи доходила до 25 человек. Как сложились их судьбы? Какова, наконец, плата за то, что Филиппов — автор новой книги по истории для учителя — называет развитием.*

Работники архивов и музейщики говорят: надо спешить. Исчезают документы. Из жизни уходят не только заключенные, но и их дети. Стать гражданином в обход одной из самых трагических страниц нашей страны невозможно — так считают музейщики Соликамска. Они знают, о чем говорят.

Тем более что эта мысль так или иначе пробивает себе дорогу.

История знает примеры, когда решающим оказывается не социальная ситуация, а внутренняя готовность человека совершить поступок. Похоже, такая ситуация налицо. «Время узнать страну», это фраза — кульминация во многих беседах.

…В этом году на конкурс имени Андрея Сахарова «Журналистика как поступок» поступило свыше ста работ. География конкурса — география страны. От Калининграда до Дальнего Востока.

Тень 1937 года присутствует во многих работах, и к годовщине террора это не имеет отношения.

Осмысление того, что с нами происходит сегодня, понимание истоков свершившегося — вот что ведет журналистов к событиям 30-х годов.

Наш великий зэк Шаламов больше всего опасался, что ГУЛАГ перешагнет за пределы колючей проволоки.

«Лагерь мироподобен»! — отточенная формула концлагеря. Нам всем остается понять, в каких формах ГУЛАГ пребывает в нашей жизни.

«Разве я могла подумать, впервые ступив 15 лет назад на ванинскую землю, что в 2007 году почувствую себя как в том, 1937 году?» — так начинается статья Татьяны Седых. Хабаровский край. Порт Ванино.

Евгений Шолох стал лауреатом премии им. Сахарова. За публикацию материалов подвергся гонениям. Детей вынужден прятать и сегодня.

Все чаще и чаще журналисты по отношению к себе и своим героям применяют словарь 30-х годов: уже не пишут «подвергся гонениям». Пишут: «начались репрессии». Так в каком году мы с вами живем? В какой реальности? Если опыт не извлечен, мы продолжаем жить все в том же 1937 году.

Больше того, наши движения, мотивы наших поступков во многом таковы, которые породили 1937 год. Возьмите одну, только одну сферу нашего бытия: сегодняшнее раскрестьянивание крестьян.

Великий Андрей Платонов однажды сказал: страшнее коллективизации станет расколхозивание крестьян.

Как в воду глядел. Не надо никого ссылать на Колыму, строить бараки и определять пайку хлеба. Надо пустить по стране черное рейдерство. Отнять у крестьянина дарованную реформой 90-х годов землю. Довести фермера до психбольницы или самоубийства, как это случилось в Омской области. Нанять чеченцев, таджиков для взлома подмосковных теплиц, которые снабжали Москву свежими овощами. Чеченцы и таджики рейдерам понадобятся, чтобы свое разбойничье дело прикрыть межэтническим конфликтом. Огурцы и помидоры уже набрали цвет, и на глазах рабочих крушились теплицы, рвались электрические провода, сапожищи в грязь втаптывали первоцвет. А сейчас в супермаркете один огурец стоит 47 рублей. Привезен из Испании. Упакован в целлофан.

Рассказать ли, как в Подмосковье громили голландское оборудование птицефабрики. Как забивали золотых несушек, продавая по десятке за штуку. Когда их не покупали — бросали в яму. Крестьянин годами ходит в суд. Каково может быть правосудие, если здание областного суда Московской области построено на паевых землях крестьян.

Организаторы и участники этих операций живы и здоровы. Некоторые представляют правящую партию в Думе. Успеть записать рассказы крестьян и поместить их в том разделе Мемориала, который расскажет нам про эхо террора.

Пятнадцать тысяч деревень сгинуло на российской земле. Пятнадцать тысяч деревень утратили имя, став просто территорией, зарастающей бурьяном. Последний каток на крестьянскую Русь, как сказал Александр Солженицын, завершает свою работу.

Так какая же целесообразность в уничтожении того, кто умеет пахать и сеять? Она все та же, что и во времена Большого террора. Лишить человека собственности и сделать зависимым все от той же пайки, которая в руках у государства. Неважно, как называется эта пайка — монетизация или субсидия. Лишить человека достоинства. Согнуть спину. Выстроить общество по иерархической схеме так, чтобы лифты между социальными слоями были наглухо задраены. Каждый сверчок знай свой шесток. Технология кланового, кастового мироустройства господствует всюду: в образовании, медицине, жилищной политике.

Здесь без эха ГУЛАГа не обошлось.

…По сей день жители деревни Веряево Рязанской губернии помнят 21 февраля 1930 года. В ответ на насилие, с каким велась коллективизация, с веряевской колокольни прозвучал набат. Восстание перекинулось на соседние села. Начался массовый выход крестьян из колхозов. Последовала высылка сотен крестьян в Казахстан и Сибирь. Огромная колонна с полверсты шла в оцеплении стрелков охраны через райцентр, чтобы другим не было повадно.

В 2003 году в веряевском магазине уборщица получала сто рублей в месяц. Может, сейчас надбавили. Когда санэпидемстанция оштрафовала уборщицу за несвоевременное мытье полов на 400 рублей, в деревне никто не дрогнул. Сверчок знает свой шесток. Может быть, это называется «безропотной готовностью к тяжким лишениям», согласно формулировке книги для учителя истории.

В таком случае предметом исследования должен стать психотип человека, который, по мнению автора, «беспрекословно подчиняется воле государства».

И так можно (и нужно!) исследовать все стороны нашей жизни — политической, идеологической, экономической. Вплоть до психологических и семейных отношений.

Здесь — тоже отзвуки Большого террора. Потомки заключенных расскажут, как дети отрекались от родителей, чтобы остаться в живых. Как спустя десятилетия пытались восстановить родственные отношения. Рана кровоточила с двух сторон.

Интимный механизм семейных отношений взламывался безжалостно. Даже братьев и сестер не помещали в один приют. Человек лишался защитной природной ниши. Соцокод, сформированный годами морального растления, делает свое черное дело — мы страна сирот при живых родителях.

Послесловие

Талантливый физик Георгий Демидов, один из умнейших и лучших людей, встретивших Варлама Шаламова на Колыме, писал: «От веления времени никому не уйти. В то время как истина вечна, ложь, даже организованная в грандиознейшем масштабе, имеет исторический предел».

Мы уже ощутили этот исторический предел. В Лужниках президентом произнесена речь. Она не придумана, не написана спичрайтером. Она восстановлена. По лекалам 30-х годов. В ней не только дух, но что еще страшнее — буква тех лет. Осталось вставить в обойму конкретные имена.

Никогда мы не были так близки к пониманию, пророчества великого сидельца Варлама Шаламова «Восстановим любой ад».

Не все караульные вышки спилены. Не все бараки сровнены с землей.

Георгий Демидов предостерегал тех, кто коснется темы террора, от одной, как он говорил, любопытной аберрации: «Нельзя начинать со следствий, не добравшись до самого главного, до самого страшного». Вот и начнем с самого главного и не убоимся самого страшного. Создадим Мемориальный центр. Определим природу власти, доводящей свой народ до черты, где теряется человеческое. Извлечем опыт из лагерного ада. Постараемся найти новые слова, как мечтал Шаламов. Потому что старые обессмыслены ложью. Потому что ложь тщится выполнять функцию правды. И в этом деле преуспела.

Извлеченное нами может оказаться предупреждением всему человечеству. Поверим великому писателю: «Тысячелетний опыт цивилизации слетает с человека, как шелуха. Остатки культуры используются для борьбы за жизнь в ее примитивной форме». Чем должен быть озабочен род людской? Средствами защиты человека? Поисками способов сопротивления тирании, в какой бы соблазнительной форме она ни выступала?

Миллионы сгинувших в «Освенциме без печей» так и не дождались исторического суда. Те, кто выживал, обязан был жизнью своей базовой человеческой потребности: доказать себе и миру, что человек не пыль на ветру.

«Я счел бы свою жизнь прожитой не зря, если бы был уверен, что буду одним из свидетелей на суде будущего над прошедшим». (Из письма Георгия Демидова. Получил второй срок за определение концлагерей как Освенцима без печей).

«Я боролась не для того, чтобы спасти свою жизнь, а для того, чтобы доказать, что правда сильнее смерти». (Из письма Ефросиньи Керсновской).

«И если мое свидетельство будет достойным обсуждения и признано как часть гигантского обвинительного приговора, который русский народ, все человечество, история и Бог, без сомнения, предъявит Советской власти, я буду считать свой долг выполненным». (Созерко Мальсагов. В 1925 году совершил дерзкий побег из Соловецкого лагеря особого назначения. В 1926 году в Лондоне на английском языке вышла его книга «Адские острова. Советская тюрьма на Дальнем Севере». Умер в 1976 году).

Шли годы. Десятилетия. Будущее не наступало. Они уже чувствовали, что круг земной смыкается. Из бытия они переходят в небытие. Через расстояние они пожимали друг другу озябшие руки. Одно они знали наверное: «Эхо нашего голоса будет слышаться годы на далеком Севере; в гомоне людей, в полете и криках розовых чаек». (Из письма врача Федора Лоскутова. Умер в 1977 году).

Разве мы люди, если их страдания и мучения, их ожидания и надежды для нас все еще недостаточное основание для поисков правды?

Андрей Платонов считал, что определение в эпитафии — «неизвестные» — неправильно. Погибший в памяти народа должен быть сохранен «поименно, лично и отдельно, потому что мы народ, а не стадо».

У нас есть возможность стать народом. Войти в Мемориал (который создадим) и прочитать все 180 писем священника и великого ученого Павла Флоренского из Соловецкого ада.

Узнать, был ли на этом свете агроном Ефим Рачковский. Узнать «с выразительностью протокола, ответственностью документа»…

Мемориал станет не только покаянным актом. Мы обретем исторический шанс — определить наши жизненные судьбы и покончить с дурной бесконечностью, в какую впадаем на каждом новом повороте истории.

Мы можем не успеть сделать то, что обязаны. И тогда это будет тот самый случай, когда несделанное нами не будет сделано никогда.

_*Так прямо и сказано: «После 1956 г. власть огромной карательной машины государства была ослаблена, хотя насилие продолжало оставаться одним из орудий развития.