СюжетыОбщество

Кинематографический альбом

Современные дневники. Художник

Этот материал вышел в номере Цветной выпуск от 21.12.2007 №49 (59)
Читать
Фотографии из фильмов, где я снимался, и газетные вырезки с рецензиями на эти фильмы мои родители собирали в особом, кинематографическом альбоме. На его крышке помещалась репродукция картины художника Непринцева «Отдых после боя». Недавно,...

Фотографии из фильмов, где я снимался, и газетные вырезки с рецензиями на эти фильмы мои родители собирали в особом, кинематографическом альбоме. На его крышке помещалась репродукция картины художника Непринцева «Отдых после боя». Недавно, разбирая старые вещи на балконе, я обнаружил этот альбом.

Там на всех фотографиях изображался я, Витек, в разном окружении и в разных видах, например, широко улыбающийся и с собакой в обнимку. Собаку, как и фильм, звали Дружок. По фильму, Дружок должен был лизать Витька в щеку.

— А для этого, — напомнил Витек, — перед каждым дублем помреж натирала мою физиономию сырокопченой колбасой.

Мне показалось, что я снова почувствовал этот запах. «Краковская»…

— А вот здесь, на фоне голубого неба в облаках, — продолжал Витек, — я стою у рукомойника с актрисой Зоей Алексеевной Федоровой. Она сама мне говорила, что сидела в тюрьме, но только — тсс! — об этом никому! И не смотри, что тут везде растут елки. Все это — павильон!

Далее Витек показал мне, каким он может быть неузнаваемым — то в белом парике латыша Айвара, то в рыжем парике детдомовца Евдокимова.

— Наверное, ты сейчас оттого и лысоватый, — сказал Витек, — что мне приходилось подолгу ходить в потных париках, а потом, морщась от боли, срывать их с головы. Понимаешь? — Витек улыбнулся.

Я заметил, что улыбка у Витька — щербатая.

— Да, действительно, — согласился Витек, — здесь у меня на крупном плане зуб выпал. Но мне его временно приклеили к десне каким-то едким клеем.

Я снова почувствовал этот вкус. Какие-то сопли на ацетоне.

— А потом я носил там протез, а потом там вырос новый зуб. Кстати, что у тебя с ним?

— Тоже выпал, — сказал я, — и тоже — по возрасту. А вот эта лошадь, по-моему, укусила тебя за руку.

— Да. Слегка. Обстановка на съемочной площадке, сам знаешь, бывает очень нервной. Иные лошади не выдерживают. Так же, как и эта — орловская кобыла, между прочим. Режиссер велел мне прикармливать ее сахаром, чтобы она не взбрыкивала, когда я на нее садился. Но она, зараза, все равно однажды понесла меня, как бешеная, и, взбрыкнув, чуть было не расшибла о притолоку в конюшне. Режиссер говорил, что задача фильма — а назывался он так же, как и лошадь — «Любушка», — показать через лошадь революцию. Понимаешь?

— Понимаю, — сказал я, — а это что за пейзаж?

— Приуралье, — напомнил Витек. — Видишь, какой высокий обрыв? Оттуда я в «Заре навстречу» бросился в Каму, когда мимо меня проплывала арестантская баржа с моим кинематографическим отцом.

— Как же ты прыгнул, если у тебя с рождения — высотобоязнь?

— Пойми, — сказал Витек, — сразу после команды «Мотор!» ты превращаешься в другого человека, автоматического. В таком состоянии прыгнуть с обрыва — раз плюнуть. Труднее — изобразить непринужденность.

— Невеселая картина получается.

— Одна — невеселая, другая — веселая. Вот, например, одесский ипподром. Видишь, возле меня располагаются Олег Николаевич Ефремов, Евгений Александрович Евстигнеев и другие известные актеры, все — весельчаки хоть куда! Каждое утро, перед съемкой, мы собирались в лихтвагене, который служил нам гримуборной. Там, покуривая, актеры рассказывали друг другу, кто как провел ночь. Например, один актер (первый справа), продувшись в карты, был вынужден бегать голышом в одной простыне вокруг памятника Дюку Ришелье — десять раз! А другой актер (второй слева) коротко сошелся с делегаткой какого-то профсоюзного съезда. Поставив даму в нестандартную позу, он услышал ее возмущенные слова: «Товарищ! Вы что делаете, товарищ?!». Все в лихтвагене чуть не подохли от смеха.

— Да… Интересное у тебя было детство, Витек, недетское. А как же искусство, актерское мастерство?

— Актерскому мастерству меня обучали мои партнеры по съемкам. Например, Алексей Баталов в «Деле Румянцева» научил меня в перерывах между дублями, сразу же после команды «Стоп!», мгновенно отключаться и засыпать где придется.

— Это очень ценное качество, — согласился я, — оно мне и в армии пригодилось.

— А сценической речи меня обучал Ростислав Янович Плятт. Он мне сказал, что у меня «эр» немного картавит, проваливается. Поэтому, чтобы выправить это «эр», мне надо почаще громко и четко выкрикивать: «Здр… р… расьте, Р… Р… Ростислав Яныч!». Позже возникли другие проблемы: «Витя! Будь естественным! Витя! Будь самим собой!» — так стали говорить мне режиссеры. Я старался, как мог, быть самим собой, анализировал свои интонации, варьировал их, и в результате мне показалось, что я недостаточно естественен не только на съемочной площадке, но и в жизни. По этой причине у меня возникло раздвоение личности: один «я» с утра до ночи говорил не так естественно, как надо, а другой «я» постоянно его поправлял, хотя и не всегда бывал прав. От их споров я чуть с ума не сошел!

— Вот из-за этого твоего идиотизма на актерской почве, — сказал я возмущенно, — я и не стал поступать во ВГИК! А ведь от экзаменов по актерскому мастерству я освобождался. Только напиши сочинение и сдай историю! И ни в какую бы армию я не пошел! Эх, исковеркал ты мне всю жизнь, Витек!

— А ты — оскорбил мои надежды! Вспомни, как однажды на Малой Бронной ты, бухой и патлатый, вывалился из гостей и едва не сбил с ног высокого старика с тростью. Ты его сразу узнал. «Здр… р… расьте, Р… Р… Ростислав Яныч!» — рявкнул ты на всю Малую Бронную.

— Точно! — вспомнил я. — «Эр» тогда у меня получилась четкая, раскатистая, то, что надо! Но Ростислав Янович холодно ответил мне: «Со шпаной не разговариваю!». «Эх, Ростислав Янович, а ведь вы же обучали меня актерскому мастерству!» — напомнил я ему тогда. «Со шпаной не разговариваю!» — повторил он, медленно удаляясь прочь. А ведь у него у самого голос не ахти какой. С гнусавинкой, гайморитный. Скажи, Витек?

— Нет, я тебе больше ничего не скажу. Извини, но наш с тобой разговор мне давно уже кажется неестественным.

— Вот и целуйся со своим Длужком! — ответил я и захлопнул альбом. А сам с неудовольствием отметил, что сказанная реплика исполнена излишне эмоционально, да и альбом я захлопнул так, будто бы хотел этим жестом поразить несуществующих зрителей.

Захлопнув альбом, я продолжал по инерции задумчиво разглядывать картинку, открывшуюся моему взору: заснеженный лес с двумя танками Т-34 на дальнем плане и самого героя, сидящего в глубине массовки, в смысловом центре композиции. Кто-то ест кашу из котелка, кто-то покуривает, но все от души смеются над байками из солдатской жизни, которые им травит герой-рассказчик, возможно — Василий Тёркин…


Давно штаны короткие покинув,

Я вдруг задумался

Над выпавшей мне фишкой

Играть в кинематографе мальчишкой,

Как Айвар Тауринь,

Как Сашка Евдокимов,

Висеть на площади Козловым Мишкой.

На этой площади

Далекой, но центральной,

Не Красной, но опять же Театральной,

Стояло здание одно,

Известное как «Стереокино».

В нем красно-синие очки

Для пущего объема

Давали зрителям, а на фасаде дома

Фильма герой, аз недостоин, грешен,

Монументально был повешен.

На этом месте, отовсюду видном,

Вокруг меня, как братья возле брата,

Президиум ЦК в порядке алфавитном

Висел, как я, — такого же формата.

По высоте, я помню, десять метров,

По ширине, я вспоминаю, пять.

О том гудели нам «Победы»

В стиле ретро,

Что нас оттуда невозможно снять.

Там были Аристов, Беляев, Брежнев,

Забыл. Игнатов, Кириченко и Козлов,

Но — Фрол. И Куусинен Отто,

Опять забыл. Еще, конечно, кто-то.

Конечно, Микоян и Поликарпов,

Мих. Суслов, Фурцева Екатерина,

Хрущев Никита, Шверник, я.

О том мои забыли однолетки,

А нынешние знать того не знали,

В какой концерт сажали нас «Победки»!

Нет, все-таки однажды сняли.

shareprint
Добавьте в Конструктор подписки, приготовленные Редакцией, или свои любимые источники: сайты, телеграм- и youtube-каналы. Залогиньтесь, чтобы не терять свои подписки на разных устройствах
arrow