Создатель тридцати игровых и документальных лент. Автор «Молодого Терлесса» по роману Музиля, ставшего манифестом новой волны германского кино, создатель антифашистского гротескового киноромана «Жестяной барабан» — первого из немецких фильмов, получившего Золотую пальмовую ветвь в Каннах, увенчанного «Оскаром». Экранизации Шлёндорфа давно стали классикой: «Любовь Свана» по Прусту, «Михаэль Кольхаас — бунтарь» по Клейсту, «Смерть коммивояжера» по Миллеру…Он продолжает снимать и сегодня. В Москве представил кинопритчу «Ульжан», участвовавшую в официальной программе Каннского кинофестиваля. «Ульжан» — история печального путешествия одинокого француза Шарля по Казахстану. Трудно понять загадочную европейскую душу. Но Шарль потерял семью: в автокатастрофе погибли жена и дети. И теперь, потерянный, ищет лучшее место для смерти. В Казахстане можно умирать красиво. Бесконечные степи, неописуемые снежные вершины, древние могильники с иероглифами… Это страна с неоглядным прошлым.Фолькер Шлёндорф ответил на вопросы «Новой».— Казахстан в вашем фильме — край космических контрастов. Золото поднебесных небоскребов Астаны и беднейшие аулы, бывший ядерный полигон и бараки ГУЛАГа. Почему именно Казахстан возник в сценарии вашего давнего соавтора Жана-Клода Карьера?— Да, Казахстан притягивает этим ощущением увядания и возрождения. Любопытное сочетание: с одной стороны, культуры кочевнической, с другой — культуры оседлого образа жизни цивилизации. Можно говорить о Казахстане в какой-то степени как о новом Дубаи. Астана — город ХХI века.Вначале мы со сценаристом планировали сделать пространством съемки одну из стран Центральной Азии. Но когда я съездил в Казахстан, меня приворожила эта полярность: замечательнейший ландшафт, и тут же страшные следы разрушения человеческой цивилизации, обошедшейся с этой страной таким жестоким образом. В самом воздухе звенит напряжение между полюсами красоты и умирания. Для кинематографистов притягательны эта необозримая степь, пустые пространства с редкими древними некрополями. Здесь легко себе представить, как выглядел бы мир, если бы в нем существовали одни кочевники. Перед нами лежит страна, в которой по большом счету архитектура осталась только в мегаполисах. Должен сказать, что любая архитектура в потенциале — это руины. Ну а раз руины, то не важно, из какого они времени: времен Шелкового пути или заброшенные колхозы 70-х годов. Руины есть руины.— Герой вашей кинопоэмы в поисках смерти пересекает степи, взбирается на снежные вершины, смотрит в пропасть, мысленно хоронит себя вместе с семейной фотографией под большим камнем… Но спасается, как водится в притче, любовью…— Абсолютно верно. Хочу рассказать вам, как этот замысел сложился. Жан-Клод побывал на фестивале «Евразия» в Алма-Аты. На волне впечатления он написал три странички. И вот с этими тремя страничками в руках я поехал впервые в Казахстан. Казалось, как из этого сделать фильм? У меня всегда был иной путь. Я отталкивался от какого-то романа толщиной страниц в 600. Или возникала крупная политическая проблема, на которую необходимо было откликнуться.Здесь все другое. Передо мной был пустой экран, такой же пустой, как степь. Мне этот белый холст нужно было постепенно зарисовать, заполнить жизнью, я извлекал из самого себя ощущения, воспоминания. Иногда какой-то пейзаж вдохновлял меня на тот или иной эпизод. Или в поисках конкретного эпизода я искал нужный пейзаж. Определенной цели, результата перед глазами не было. И если говорить о каком-то результате этого поэтического размышления, то он позитивен, потому главный герой находит в себе желание и силы жить.— Казахская девушка Ульжан, обворожительная и загадочная, по мне, она и есть ангел жизни, встреченный героем…— Конечно, это сказочный персонаж. Но ангел должен быть воплощен в какой-то конкретике. Я и предположил, что Ульжан — учительница французского. Просто вспомнил свои впечатления от фильма Кончаловского «Первый учитель». Ульжан у нас почти ничего не говорит. Но эта тень или ангел на земле занят человеческими вещами. Моет голову. Спасает нашего путника. Еще она много смеется. И поэтому Шарль воспринимает ее серьезно.— А была ли Ульжан? Или она — осязаемая мечта героя, подсознательная жизненная сила?— Считайте, что в данном случае это мечта западных европейцев об экзотической восточной женщине…— Фолькер Шлёндорф — всемирно признанный мастер экранизации. Пруст, Клейст, Брехт, Миллер, Фриш; их книги — оптика для исследования проблем современности?— Скорее оптика для пристального разглядывания и разгадывания самого себя. Должен признаться, на разных этапах своей жизни я всегда опирался на литературу, когда нужно было находить ответы на сложные вопросы. Говорил себе: «Кажется, в той или иной книге это есть. Надо ею воспользоваться». Например, в фильмах «Молодой Терлес» по Муз илю, «Хомо Фабер» по Фришу, прустовской «Любви Свана». Через определенные промежутки времени эти книги стучались сами в мое сердце и говорили, что пришла пора заняться насущными вопросами. С Клейстом или Грассом было сложнее. Я сам мучительно искал к ним путь. А некоторые фильмы возникали как ответ на актуальные события времени. Как «Поруганная честь Катарина Блюм», вызванная к жизни деятельностью левой террористической организации «Фракции Красной армии». Почему я сделал так много экранизаций? Сам не знаю. Возможен лишь глупый ответ: люблю читать.— Но слушайте, столько шедевров для познания самого себя… Можно было бы уже написать диссертацию «Шлёндорф о Шлёндорфе» с роскошным «литобзором».— А я и написал. Только что завершил автобиографию на 650 страницах. Можете считать ее диссертацией. В ней я обращаюсь к прошлому, ретроспективно просматриваю долгую жизнь, оцениваю роль книг, что они для меня значили.— Вы снимали в разных странах, в том числе в Ливане, Америке, Канаде. Вы снимали голливудских звезд. Но вас называют немецким режиссером. Что это значит?— Может, мне приятнее считаться европейским режиссером, но никуда не уйдешь, да и не следует уходить от корней. История кино свидетельствует: многие эмигранты из Германии, работавшие в Голливуде, такие как Фриц Ланг или Билли Уайлдер, продолжали снимать немецкое кино, точно так же, как Форман продолжает снимать чешское кино. Если свои корни носишь с собой, у них есть шанс прорасти к небу. Кстати, ваш Кончаловский снял в Голливуде «Поезд-беглец» — для меня очевидно русский фильм.— А для меня — очевидно американский.— Но его герой с отчаянным экзистенционализмом — для американцев он слишком уж радикален.— Вас взрастила французская «Новая волна», вы являлись одним из зачинателей революционного «Нового кино Германии». Что такое сегодня Новое немецкое кино?— Говорят, сложилась некая Берлинская школа, представленная режиссерами Андреасом Дрезеном, Кристианом Петцольдом и другими, для которой характерна радикальная эстетика. В их фильмах присутствует политическое сознание. Но большая часть фильмов в Германии — развлекательная индустрия. Дело, наверное, в том, что Берлин хоть и столица, но беднейшая из федеральных земель. Для искусства это неплохо.— У вас могучий опыт создания антитоталитарного кино. Скажите, что делать художникам в эпоху возрождающегося тоталитаризма?— Вы задаете трудный вопрос. Возможно, следует перестроиться и адресовать свое творчество какой-то определенной, небольшой группе людей. Нельзя, будучи в оппозиции, рассчитывать на широкого зрителя…