В МТЮЗе новый (но не то чтобы совсем неожиданный…) жанр: Гинкас-гиньоль! После Пушкина—Достоевского—Чехова на кирпичных задворках Большой сцены (в том же странном пространстве, где идет «Гроза» Генриетты Яновской) — Бернар-Мари Кольтес, последний из больших французских драматургов ХХ века.

Кольтес (1948—1989) — ключевое звено эволюции между театром Жана Жене и Ионеско и «новой драмой». Открытый широкому зрителю в конце 1970-х Авиньонским фестивалем, он нашел своего главного режиссера в Патрисе Шеро.

1980—1990-е — время европейской славы Кольтеса (драматург умер в 1989-м, став одной из первых жертв СПИДа). Его пьесы сыграны на полутора десятках языков. Так, в Германии их переводил Хайнер Мюллер, а «Роберто Зукко» ставил Петер Штайн. Но лишь весной 2007-го нуар Кольтеса (ах, до чего ж нуаристый временами) впервые вышел на подмостки Comedie Francaise.

В России Кольтеса ставят нечасто. Но «Роберто Зукко» (1988), последняя и чуть ли не самая известная его пьеса, шла в петербургском МДТ. «Зукко» ставил в ЦиМе (давно, при первых зарницах «новой драмы») молодой режиссер Василий Сенин. Сценограф премьеры Камы Гинкаса — конечно, Сергей Бархин. Над закопченными кирпичами закулисья горят красные-синие неоновые вывески дешевых баров. Заведения, похоже, сетевые: с единым именем THE TUNNEL.

Зукко вылезает из подвального люка — как дьявол площадного театра из красной, холщовой, люто размалеванной преисподней с юркими аспидами.

«Площадной театр», «гиньоль» — тут спасительные слова. Будь герой вполне дееспособен, а Кольтес вполне серьезен, речь бы шла о чудовище. Глядите: вот «человек естественный» XVIII века (вместо телевизора у него гильотина, как вскоре выяснилось). Вот «человек-зверь» Золя… Дальше, в 1980-х, — Роберто Зукко: отцеубийца, матереубийца, детоубийца. (В интермедиях — побег из тюрьмы, насилие и захват заложников.)

Он и есть чудовище, красивый юноша с инфантильной молочно-восковой улыбкой. Эдуард Трухменев (зритель МТЮЗа помнит его Стенли в «Трамвае «Желание») играет почти Маугли городских задворок. Страсть и ярость Стенли Ковальски (все-таки человека цивилизованного… ну почти) перешли у Роберто «системы МТЮЗ» в безмяжное, даже ласковое и необратимое дикарство. Тут не то чтобы «нервы навыпуск» (как писал незабвенный Веничка): нервы Зукко не были затянуты запретами никогда.

Но там, где он прошел, оставляя запах дикого зверя, рвутся постромки других душ. Да и были ли они? А если были, то сколь прочные? Или мы живем без лонжи? И не знаем, когда сорвемся с цепи? И так ли она прочна, как уверяли семья и школа?

«Роберто Зукко» Камы Гинкаса — двухчасовой парад отточенных актерских миниатюр. Вот Девчонка (Елена Лядова), дитя задворок с обмыленным лицом под шапкой-самовязкой. Жертва насильника поползет за ним, как кошка. И сдаст его ажанам.

Брат Девчонки (Игорь Балалаев) — хранитель семейной чести. Но «падение» сестры окликнет эхом в туннелях и преисподних подвалах души этакую дрянь…

Отец Девчонки (Андрей Бронников), собственно, ничего дурного не делает. Благо с места не сходит и лыка не вяжет. В старой кроличьей шапке, в белом исподнем, пьяный в стельку, Отец сидит с улыбкой во главе стола, что бы ни происходило с его детьми.

И (по мне) из всех ампутаций нравственного инстинкта в «Зукко» эта — худшая. Минут семь оставаясь на сцене, Бронников играет Отца крайне ярко и страшно.

Но и Элегантная Дама (Ольга Демидова), взятая в заложники (Роберто пристает к ней с детской вдохновенной жадностью, канючит, сюсюкает: отдай «Порш» поиграть!), звереет в его руках до забвения всех заповедей. И даже готова платить за новый опыт.

…У Ольги Демидовой в пьесе Кольтеса две роли. Дама в пурпурных мехах и бесконечно терпеливая Старшая Сестра Девчонки. Унылая клоунесса в желтых косичках, нелепых очках, обвислом фланелевом халате. (Красавица Демидова без страха меняет облик: узнать ее невозможно.) Единственная, над кем не властен гон зверя по трущобам…

Без всякого внешнего сходства Сестра напоминает К.И. из «Преступления». И ведет в «Роберто Зукко» лейтмотив театра Гинкаса: бессильная святость, ожог ее страданием.

Итак, гиньоль. Ко­микс (особенно в «полицейских сценах»!). Пародия на триллер. Развесистый — до нервного комизма — нуар. Блестящий лабораторный практикум по изучению туннелей, погребов, железных люков в душах актеров и гуляющей публики. Окуляры сцены укрупнили все, что сквозит, как струпья в прорехах, под тканью прежних спектаклей К.М. — «Записки из подполья», «Черный монах», «Нелепая поэмка».

Да, наверное: театр Гинкаса мог бы состояться как театр жестокий, предельно страшный (куда доморощенным выжимателям клюквенного сока из новой драмы!).

Мог бы. Не будь так жестко, железом и сыромятной кожей задраены подвалы души.

Но, к счастью, они задраены. Культура (назовем это так) — не природное ископаемое. А плод жестоких трудов огня и молота. Когда речь о насыщенной, не пустой породе.

Мой личный вывод из преисподнего гиньоля Кольтеса оказался таким.

А для души я в четвертый и в пятый раз пойду на «Скрипку Ротшильда».