В Москве издана библиографическая редкость. «В СССР секс был!!! Как мы строили телемосты» вышла тиражом лишь в тысячу экземпляров (издательство «Инфомедиа Паблишерз»). Авторы книги, известные на телевидении люди, — Павел Корчагин и Сергей Скворцов таким образом отметили 25-летие грандиозного для советского телевидения события (которое, кстати, вывело на широкую публику не известного ей ранее Владимира Познера). «Свободное пространство» представляет некоторые фрагменты из книги, в которых воспоминаниями, помимо авторов, делятся Владимир Познер, его американский коллега Фил Донахью и американский же телепродюсер Эд Вьерзбовски.

Павел Корчагин:

— <…> В тоталитарном государстве народ и власть (или партия) едины!. <…> Поэтому советские участники не могли поддержать и разделить эту минуту молчания (американские телепродюсеры предложили до одного из телемостов почтить память сбитого корейского лайнера, что произошло как раз накануне записи программы. — Прим. ред.). Наша поддержка в эфире означала бы поддержку минуты молчания всем советским руководством. На это нужно было получить высокое разрешение. <…> Весь проект зависел от этого решения — присоединяемся ли мы к минуте молчания. Последняя слабая надежда была на нашего председателя. Он имел достаточный вес в ЦК КПСС, чтобы принять такого рода решение, к тому же у него была прямая телефонная линия с членами Политбюро. <…> Товарищ Лапин долго над проблемой не думал. Ему все было и так понятно. <…> «Отклонить!» — написал он на нашем запросе. Больше идти было не к кому, и ситуация зашла в тупик. Однако не могли же мы сказать американцам причину, по которой отменялся весь проект. Необходимо было найти какой-то повод. Самым простым решением было написать, что у нас какие-то технические проблемы, что мы и сделали. Между тем американцы недоумевали. Они уже начали оплачивать спутниковую связь, все уже было готово, и они хотели знать наше решение как можно скорее. Когда я вернулся в комнату связи, весь стол был завален сообщениями из Штатов. Тогда были очень строгие правила по использованию международной телексной связи. Нам было разрешено посылать сообщения, подписанные как минимум руководителем Управления внешних сношений. Но на этот раз времени для соблюдения протокола уже не было. <…> Я передал его (телекс. —Прим. ред.) оператору. Он гласил: «Сан-Диего. Кому: Майклу Коулу. СРОЧНО. После попыток улучшить качество передачи <…> выяснилось, что это невозможно, также невозможно обеспечить нормальную передачу данных во время телемоста. Пожалуйста, примите наши извинения». <…> Наши официальные извинения <…> выглядели просто глупо. Любой, кто хоть немного знал о телевидении, понял бы, что это ерунда. Нет ничего проще «обеспечить нормальную передачу данных», а уж тем более из места, находящегося в двух шагах от Телецентра. Конечно, американцы все прекрасно поняли. Их ответ пришел через несколько минут. Он был написан по-русски латинскими буквами:

«Spasibo kollegi. My ponimaeym. My zhdem slova ot lyudei kogda eto delat pozhe… San Diego gotov delat eksperimenty I my tozhe dumaem, chto prodolzhat seichas slishkom trudno. Nasha gruppa znaet, cto kogda-to, uchenye I narody nashih stran budut zhit mirno. Blagodarim za sotrudnichestvo. Do skorovo, Michael Cole and Helen Keyssar».

Читая сейчас этот текст, спустя все эти годы, я ясно вижу людей, ночами не спавших, пытавшихся сделать невозможное, добиться недосягаемого, разбить бетонную стену. Я склоняю голову перед этими людьми. Только благодаря им эта стена была разрушена! <…>

Я был поражен, как легко давались гарантии международного масштаба. Эд (Вьерзбовски. — Прим. ред.) пообещал Филу (Донахью, американский ведущий — Прим. ред.), что советское телевидение допустит свободную дискуссию. Владимир Познер пообещал им обоим, что никаких ограничений не будет. Я мог понять Эда: информацию он получил от Познера и верил ему, считая его очень известным и влиятельным советским журналистом. Но Познер должен был понимать, что его гарантии были весьма зыбкими. Один безапелляционный приказ сверху, и все гарантии рассыпались бы как карточный домик. <…>

Владимир Познер:

— Необходимо подчеркнуть, что Донахью лично меня не знал. Возможно, он видел меня на американском телевидении, преимущественно в «Найтл лайн» («Ночном выпуске») Эй-би-си и нескольких других программах. Никаких сомнений нет в том, что он считал меня обычным советским пропагандистом. Именно поэтому он очень подозрительно отнесся ко мне. Когда мы говорили по телефону, он огласил свои условия. Во-первых, у него должна быть неограниченная возможность говорить все, что он захочет. Я согласился. Условие второе: при монтаже телемоста критика Советского Союза вырезана не будет. Я опять согласился. Условие третье: аудиторию должны выбрать объективно. Например, ее должна выбирать американская команда. Он, конечно, сказал все гораздо мягче, но суть заключалась в том, что нам нельзя верить. <…> В то время я работал в Североамериканском отделе радио Москвы комментатором. Моя позиция там была довольно зыбкой, поскольку, если вы не знаете, в 1981-м я высказал критические замечания по поводу вторжения Советского Союза в Афганистан. <…> Четыре месяца меня не выпускали в прямой эфир. Год спустя угроза исключения из партии миновала, однако оставался негласный запрет на загранкомандировки, и я по-прежнему был невыездным. В 1985-м меня по-прежнему из страны не выпускали. Поэтому моя позиция не была столь сильной. <…>

Сергей Скворцов:— В этот раз в четырехместном купе собрались Эд Вьерзбовски, Владимир Познер, Павел и я. <…> Все сидели на нижних полках и пили чай, который принес проводник. Именно тогда мы с Павлом узнали об «Ирландском кофе». Познер тогда достал бутылку виски и рассказал нам об английских традициях. Когда я почувствовал, что Эд расслабился, я сказал: «Теперь давайте поговорим о делах. У меня создалось впечатление, что американцы решили, что аудиторию будут отбирать они. Я хочу, чтобы всем было понятно: это совместный проект, с нашей точки зрения. Мы оплачиваем все расходы на советской территории, мы пополам с вами оплачиваем спутниковое время, это наш обоюдный проект, и, будучи продюсером советского телевидения, я не собираюсь стоять в стороне в роли наблюдателя. Мы будем отбирать аудиторию, а американцы могут принять в этом участие, если захотят. И только потому, что мы идем на компромисс». «Справедливо», — сказал Познер. Эд начал что-то говорить о том, что американцы сильно рискуют, о том, что очень важно, чтобы аудиторию отбирали именно американцы, но Павел прервал его: «Эд, пойми, мы обещаем свободный и честный отбор аудитории, который будет проводиться на улицах. Для нашей страны это неслыханно. Мы идем на большой компромисс. Мы обсудим с американскими коллегами каждую кандидатуру и вместе решим, подходит она нам или нет. Но окончательное слово будет за нами». «Справедливо», — сказал Познер. Эд промолчал и выглядел очень подавленно. <…>

Просто представьте себе ситуацию, что я или Павел приходим к Филу (Донахью. — Прим. ред.) и Эду и говорим: «Слушайте, мы вам не доверяем, поэтому мы будем отбирать аудиторию в Сиэтле, а вы можете за этим понаблюдать». Думаю, это даже представить невозможно. Так почему мы должны были это проглотить? <…> Мы не участвовали в выборе аудитории в Сиэтле по той простой причине, что мы не могли оформить все бумаги, необходимые для командировки в Америку за столь короткий промежуток времени. Хочу добавить еще кое-что. Аудитория в Сиэтле точно отбиралась не на улицах. <…> Год спустя мы с коллегами из КИНГ-5 (телекомпания. — Прим. ред.) делали документальный фильм, за который потом получили первую в истории нашей страны премию «Эмми». Мы тогда пытались найти людей, которые принимали участие в нашем телемосте, и у нас возникли некоторые проблемы. Например, самого красноречивого члена аудитории в Сиэтле, которого нам представили как помощника конгрессмена в Вашингтоне, продюсеры КИНГа так и не смогли найти. <…> В аудитории было еще несколько человек, которых явно отобрали не на улице, а пригласили, чтобы аудитория была сбалансированной, с их точки зрения. Я ничего не имею против, но хочу подчеркнуть, что ВСЕ советские участники были случайно выбранные люди, в отличие от американской стороны. <…>

Павел Корчагин:

— На протяжении всех трех часов телемоста у нас было чувство, что Донахью хочет кому-то доказать, что он крутой парень. Такое впечатление, что у него был список острых вопросов и он постоянно с ним сверялся.

Фил Донахью:

— Я пытался показать всем, что это не какая-то дружеская встреча. Я хотел доказать людям, не доверяющим этому проекту, что Советский Союз изменился, что появилась гласность и теперь можно говорить то, что раньше было запрещено. Я думал, что если мы не докажем это всем тем, кто не верил в проект, кто устроил пикет на улице, кто переживал за Советский Союз, то они никогда больше не поверят телемостам. Лучше всего мне удалось быть ведущим правого толка. Но в этой роли я раздражал многих, кто был очень заинтересован в том, чтобы узнать больше о Советском Союзе. Я получил множество писем от людей правых взглядов, которые нам не верили, и от людей левого крыла, которые говорили: «Как вы могли вести себя подобным образом на беседе международного уровня?!». Я очень расстроился, когда понял, что советская аудитория не очень хочет говорить о проблемах, которые бы заинтересовали американцев. Они хотели обсуждать жизнь семьи в Штатах, а американская аудитория хотела поговорить о проблемах международной политики и отношениях между странами.

В Штатах есть история о двух семьях — Хэтфилдах и МакКоях. Это два очень древних рода, которые находятся в постоянной вражде. На этом телемосте создавалось впечатление, что Фил Донахью собрал Хэтфилдов и МакКоев на мирную конференцию. Хэтфилды, в нашем случае американцы, пришли бы на конференцию и рассказали: «В нашей семье проблемы. Моя несовершеннолетняя незамужняя дочь беременна. Мужа выгнали с работы. Сына только что арестовали из-за наркотиков». А затем бы выступили МакКои: «У нас все отлично. Наши дети в порядке. Они усердно трудятся, ведут хозяйство». То же самое произошло на телемосте. Американцы начали критиковать свое правительство. Они критиковали американское вмешательство во Вьетнаме. Они критиковали то, как первые поселенцы обращались с американскими индейцами. Критиковали то, как американское общество не допускало цветных до участия в жизни Штатов. Ничего подобного с советской стороны мы не увидели. <…>

Эд Вьерзбовски:— Мы понимали, что советские граждане будут провозглашать политику партии, что вряд ли они скажут что-то негативное. Мы все это знали заранее и старались смоделировать ситуацию, позволяющую избежать этого. Но мы ничего не могли сделать с Филом. Я говорил с Пэм (Робертс, одна из организаторов проекта. —Прим. ред.), она посылала ему записки. Я передал Филу слова Павла о том, что он оскорбляет советскую аудиторию. В тот момент я думал, что шоу в какой-то момент просто закончится. Я чуть с ума не сошел. На каком-то этапе телемоста руки не поднимал никто, казалось, больше никто не будет разговаривать. А у нас еще оставался час спутникового времени.

Из материалов телемоста

Фил: «Позвольте, я покажу вам пример американской демократии, свободу слова. На улице стоят люди, которые выступают против того, что мы с вами тут делаем. <…> Они хотят зайти в студию и выразить свое возмущение тем, как жестоко нарушаются права человека в Советском Союзе. У них есть доказательства. Я показываю это вам, чтобы вы поняли, что ваши мирные инициативы довольно зыбки из-за того, что Советский Союз творит со своими собственными гражданами».

Павел Корчагин:

— Мы узнали об этой демонстрации от наших американских партнеров. Мы знали, что перед студией собрались в основном бывшие советские граждане с антисоветскими плакатами. Но нам и в голову не приходило, что американцы могут отправить туда оператора и показать это все прямо во время телемоста. А транспаранты — крупным планом! Это был удар ниже пояса.

<…> В нашей аудитории было два священника. Двое очень колоритных мужчин в черных одеяниях с большими серебряными крестами на груди. Американцы не могли их не заметить. Мы рассчитывали на это, приглашая их в студию. Мы подумали, что в процессе беседы могут подняться религиозные вопросы, а советские люди довольно невежественны в вопросах религии. <…> Кроме того, мы полагали, что священники смогут лучше других просто и доступно изложить свои мысли.

Это и произошло. Именно они доступно и аргументированно объяснили американцам, что некоторые их представления о Советском Союзе устарели, что СССР вступил на новый уровень развития. Священники, как до них моряк, помогли программе приобрести человеческое лицо. Однако полностью отвести беседу от политической темы не смогли ни священники, ни моряк. Донахью поднял вопрос о корейском авиалайнере, американцы вспомнили высказывание Никиты Хрущева — «мы похороним вас». И так далее в том же духе.

В такой обстановке нам так и не удалось прийти к взаимопониманию, но в конце концов появились хоть какие-то позитивные моменты, которые, как нам казалось, позволят спасти шоу. Правда, придется изрядно поработать уже после телемоста (это был не прямой эфир, программа монтировалась после записи. — Прим. ред.). С моей точки зрения, Владимир Познер прекрасно справился с задачей.

Из материалов телемоста

Познер: «То, что произошло сегодня на нашем телемосте, — хороший пример того, что нам еще трудно общаться друг с другом. Мне это напомнило известный мюзикл «Моя прекрасная леди», когда профессор Хиггинс говорит Луизе: «Почему женщины не могут быть похожи на мужчин?». Его это расстраивает. Мы тоже расстраиваемся, когда кто-то думает не так, как мы. Это неправильно. И если мы сегодня поняли, что мы разные, что у каждого есть право на собственное мнение, мы сделали большой шаг в сторону лучшего понимания. А если мы начнем понимать друг друга лучше, мы перестанем бояться, избавимся от паранойи, начнем общаться как нормальные люди. Вот что я думаю по поводу сегодняшней беседы».

Павел Корчагин:

— Мы молились, чтобы Донахью сказал что-то в том же ключе. Как я уже сказал, мы могли спасти шоу, отредактировав его, вырезав наиболее критические моменты, но мы не могли вырезать заключительное слово Донахью. <…>

Из материалов телемоста

Донахью: «Мы хотим, чтобы вы знали: то, что происходит в вашей стране, — ваше дело. Но мы хотим, чтобы вы знали также, что мы не можем принять происходящее в Польше, так же как и авторитарные действия против воли людей. То же самое можно сказать и об Афганистане. Разница между нами заключается в том, что мы обсуждаем нашу иностранную политику, а вы нет. Мы вынуждены с болью признать, что вашей страной, насчитывающей 260 миллионов талантливых граждан, руководит группа людей, которые, нарушая права человека, также думают, как бы им распространить свое влияние на весь остальной мир. Это трагедия мудрости вашего народа».

Павел Корчагин

— Мы пришли в ярость от этого заявления.

— Господи, что за козел!.. — в сердцах произнес Сергей.

Потом он обратился к Эду Вьерзбовски:

— Эд, передай Донахью, что он ничтожество, или я сам это сделаю, но в более грубых выражениях!

Сергей был полон решимости. Эд выглядел очень очень расстроенным.

Эд Вьерзбовски:

— Когда шоу закончилось, я находился в состоянии шока. Я не знал, хорошо или плохо было то, что мы сделали. Мы перекинулись парой слов с Филом, и я передал трубку Владимиру. Он был доволен, уверяя Фила и остальных, что все прошло хорошо. Сергей был в бешенстве, Павел просто не знал, что сказать. <…>