Сегодня, четвертого октября, на экраны России выходит «Русская игра» — фильм Павла Чухрая по мотивам гоголевских «Игроков». Сценарий Чухрай написал еще в начале 90-х. Да все как-то руки не доходили… И вот 2000-е — в России снова — время большой игры. На кону миллиарды, умопомрачительные должности, предвыборные подтасовки, крапленые карты…

— Сценарий претерпел кардинальные изменения?

— Он существенно изменился, но концепция сохранилась. Какие-то эпизоды дописывал, менялись диалоги. И на съемках текст трансформировался, «подрастал», уточнялся. К примеру, я советовался и многое обсуждал с Сергеем Гармашом, сыгравшим Утешительного. Он креативный человек, у него очень хорошие мозги и тяжелейший характер (про меня он вам скажет примерно то же самое). Но он очень помог. На нем я проверял многие идеи.

— Снимая сегодня, вы не имели в виду 2007 год?

— Я же не фельетон пишу. Для меня не важно, 2007-й или 2006-й. Я не предполагал, что так долго буду картину делать. Думал: проходная работа — быстро снимем. Между какими-то большими проектами. Но то одно рушится, то другое затягивается. Мы съемки «Игроков» закончили летом прошлого года, и в октябре был готов монтаж, к которому я практически не прикоснулся. Но навалились финансовые, организационные проблемы — и работа практически не двигалась…

— Если говорить о современности «Игроков». Все-таки сочинялась пьеса в XIX веке, а ваша версия выходит в XХI…

— Смотрите, десять лет назад я рассказывал о тех вещах, которые, оказывается, практически не изменились за это истекшее время…

— Но страна переменилась неузнаваемо. А люди…

— Люди за сто, двести лет практически не переменились. Меня спрашивают: «А почему вы не делаете фильм на современной основе?». Мне нужна была эта историческая перспектива. Когда зритель понимал бы: мы не просто рассказали нечто сиюминутное. А все это было в России 200 лет назад точно так же, как сегодня.

— В этом вас поддержал и Гоголь лукавым эпиграфом «Дела давно минувших дней»…

— Если Николай Васильевич меня поддержал… Впрочем, он нас всех нынешних поддерживает и над нами подсмеивается.

— Почему вы изменили национальность главного героя? У вас Ихарев — итальянец…

— Потому что хотелось поразмышлять о стереотипах: наших по поводу Запада и Запада по поводу России.

И там, и тут огромное количество заблуждений, клише, мешающих понимать друг друга, ориентироваться в реальности. Меня, конечно, волнует больше наша точка зрения. Общество, которое все время находится в счетах с Западом. Мы закомплексованы. Шарахаемся от слепого подражания Америке до чванливого, квасного презрения всего забугорного. Что незаслуженно. Люди умеют работать, заслужили свой уровень жизни. При всех изъянах общества. Но в каком обществе нет недостатков?

Мы все путаемся в обидах: нас не поняли, нас не любят. Подставляют, хотят зла. Почему именно нам хотят зла, не очень понимаю. Конкуренция народов — нормальное соперничество. Каждая страна локтями отбивает свой кусок под солнцем. Так было издавна. Но и они до сих пор воспринимают нас как медвежий угол с матрешками, цыганами…

— Вы не побоялись широким мазком показать эту интуристовщину: цыганщина, водка рекой, черная икра ложками…

— Не просто не побоялся. Намеренно утрировал. Потому что суть нашей истории в том, что провинциальные «разводилы» смогли обмануть высококлассного иностранного шулера только по одной причине: они подсовывали те стереотипы, которые он хотел видеть. Хотел пьяных разгульных русских? Пожалуйста. Безалаберных лодырей, пьянчужек, танцующих с цыганами? Показали. Весь «березковский набор» для иностранца выдали и на этом его купили.

В этом смысле мне помогла картина Михалкова «Очи черные». Потому что, когда я беседовал с французами после показа фильма, они мне говорили: «Вот это Россия настоящая. Я точно такую себя представлял». Мы для них и есть этот подарочный набор. Вот такие: удалые, широкие, чувствительно-слезливые, гостеприимные. Хотя мы и такие, и нет, и радушные, и озлобленные. Не надо излишне себя романтизировать и не надо унижать, изничтожать себя.

В фильме еще и про другое. Если перекинуть мостик в 90-е… Это опыт многих авантюрных иностранцев, которые бросились сюда за легкой наживой. Думали, что враз обштопают дремучих русских пацанов, очнувшихся после 70-летней спячки под прессом Советов. Враз заработают здесь дикие деньги. В основном у них это не получилось, потому что «дремучие пацаны» оказались не такими уж дремучими, могли дать фору авантюристам, уезжавшим отсюда без штанов. Вор у вора шапку украл, с одной стороны. С другой — все это про нас и про них. Хотелось сказать об этом с улыбкой. Не слишком морализируя, воспитывая. Воспитателей и без меня полно. Это скорее пьеса фельетонного характера. Когда смотрю на Берлускони по телевизору, всегда думаю о наших «Игроках».

— Но не кажется ли вам, что с выходом на рубежи границы история теряет другие пласты гоголевской пьесы… У Гоголя ведь свой среди своих, своих же обмишурил.

— Я, может, недостаточно глубоко на эту историю смотрел. На самом деле, думаю, она не слишком философски и идеологически загружена. Во-первых, «Игроки» — недописанная пьеса…

— Даже в первой своей постановке «Игроки» шли как пролог к «Женитьбе»…

— Это точный и характерный слепок российской жизни, черт национального характера. Дальше можно раздумывать, фантазировать сколь угодно. В пьесе есть воздух, можно загружать ее собственными интерпретациями, концепциями. Потому что, когда прочел «Игроков», мне не очень было понятно: «А почему, собственно, Ихарев попался?». Вот вы можете мне объяснить? Высококлассный жулик — в сетях, расставленных недалекими мошенниками низкого полета…

— Да в том-то и дело. Ихарев — романтик игры. Он ей предан. Боготворит ее, как любимую женщину. Виктюк ставил пьесу об игре как о творчестве с большой буквы. Ихарев души не чает в Аделаиде Ивановне — не просто крапленой колоде, но возлюбленной, талисмане игры. Супротив этого Дон Кихота — местные пошляки, для которых нет ничего святого. Романтик проигрывает реалистам.

— А по-моему, Ихарев — такой же циник, и для него нет ничего святого. На самом деле вся интрига остается просто условием игры: мы должны поверить в то, что они его «купили».

— Иностранец — это оправдание всего происходящего?

— Не оправдание, а дополнительный аргумент. Я себе так объяснил: высококлассный, тертый калач, обманувший многих… Поскользнулся почему? Мне Гоголь не ответил. И я предложил версию. Он был слишком самоуверен. Думал, что знает эту страну, объедет ее на кривой кобыле…

Ты сидишь в каком-нибудь 89-м году в ресторане Дома кино с женой Берлускони, которая рассказывает тебе о преимуществах социализма и не понимает, почему ее не кормят. Почему русским режиссерам приходится бегать за ширму и договариваться, чтобы принесли хоть какую-нибудь еду… Она спрашивает: «Это не ресторан? Почему вы бегаете на кухню? Разве не они должны сюда приходить?». Да потому что — социализм. Она смотрит на тебя с мудрым прищуром, такой, знаете ли, иронией: «Это у вас такой социализм. У нас будет по-другому». В чем-то она права. В чем-то слишком самонадеянна.

— Троица провинциальных игроков: Маковецкий—Гармаш—Мерзликин против итальянского актера Джулиано Ди Капуа. Наши — мэтры. Каждая роль — бенефисная, при этом они чудесно «спелись» в слаженный ансамбль премьеров. Допустим, я не читала «Игроков», но в этой конструкции — три зажигательных дарования против блеклого, малоталантливого исполнителя… Я подозреваю с самого начала, что он проиграет… Это сделано преднамеренно?

— Нет. Не преднамеренно. Кино — искусство возможного. Как говорил товарищ Сталин: «Других писателей у меня для вас нет». Мы думали изначально о Челентано, потом о Тото Кутуньо. Не сложилось. В итоге нашли начинающего итальянского актера, подходящего по многим причинам. Некоторая импозантность, некоторое знание русского языка… Я мог бы пригласить другого, который не говорил бы по-русски. Пришлось бы делать субтитры. Не хотелось мучить зрителя…

— Жанр фильма — бурлескная комедия…

— Это современное прочтение водевиля, шулерская драма, которую я нагрузил некоторым смыслом,— кто захочет, прочтет. Кто-то — нет. В фильме «Вор» тоже было три слоя… Сверху мелодрама. Потом — страна. Сталин. Инфантильная тяга к сильной личности, квазиотцовству, сильной руке. Это болезни роста любого неразвитого общества. Саддам Хусейн им нужен. Ничего с этим не сделаешь. Можешь любую демократию туда вшивать, «тело» ее отторгнет. Так и здесь — сверху глазурь шулерской интриги, привлекающая зрителя, и еще слой, который мне лично важен…

— Чем вызван нынешний бум интереса к классике?..

— Я на этот частый вопрос отвечаю просто: «Сценариев нет». Продюсеры не хотят платить сценаристам. Не хотят рисковать, заказывая сценарии, как это делается во всем мире, как делалось в СССР. Заказывалось 200 сценариев, из которых, понятно, 10 если выйдет на экран — нормально. Люди думают: что бы поставить, чтобы не платить авторам? Для этого есть «запасники» — классика. Под нее и деньги получим, и картину снимем. «Ребята, почему так много классики? Люди хотят смотреть про другое». — «А где материал?». Значит, сяду сам за письменный стол, буду высасывать из пальца историю, тратя на нее годы. Мне нравится этот гоголевский сюжет, и надеюсь, он привлечет зрителя. Но думаете, мне не интересно про современность? Интересно. И если вы спросите: «Почему же вы делаете кино про 60-е, 50-е?»… На самом деле для меня это одно и то же. Для меня нет этой популярной сегодня дилеммы: модно — не модно. История моей страны — процесс. Я забегаю вперед и назад одновременно. Мне равно интересно прошлое и настоящее, их пересечения, столкновения, врастания друг в друга. Мне важно по этому поводу размышлять…