Четвертый павильон «Ленфильма», тот самый бывший зал театра «Аквариум», где состоялся первый люмьеровский киносеанс в России. Сейчас сотни деревьев тонут в белой пене вишневого цвета, подступают к ступенькам усадьбы со скромной колоннадой. Торги уже состоялись. Имение выкуплено. Мебель частично вывезена. На старинных обоях зияют пустотой выцветшие квадраты. Где-то здесь бродит забытый Фирс. Нет, не сейчас… После команды «Мотор!».
В апогее сериального урагана режиссер Сергей Овчаров и продюсер Андрей Сигле решились обратиться к доктору Чехову, предложить свою версию «Вишневого сада».
Овчаров («Барабаниада», «Левша») — непредсказуемый и уникальный художник, алхимик кинопластики, стилизатор «немой фильмы», сочинитель киноат-тракционов, современный интерпретатор фольклора. «Вишневый сад» снимает театральным методом. Полтора месяца ежедневных репетиций. (Есть запись спектакля на черном фоне.)
Съемочный день начинается с многочасового подробного разбора. В павильоне душно. Когда включены старые осветительные приборы, температура подбирается к 50. Несколько дней назад Раневская упала в обморок в поместье. Все стали кричать: «На воздух!». Барыню вынесли из дома в «сад», расположенный тут же, в павильоне. Но на натуре вишневый сад не снять, он и цветет-то по-библейски, всего неделю.
Дотрагиваюсь до тканевых лепестков — они приклеены к настоящим веткам вручную. Под ногами земля и галька (ее тоннами свозили в павильон), искусственная трава и настоящий сухой валежник. Свет, дым и поток воздуха совершают невозможное: декорация одушевляется. Говорят, даже лошади перепутали и во время съемок пытались жевать прозрачные белые цветы…
«Немирович и Алексеев в моей пьесе видят положительно не то, что я написал, и я готов дать какое угодно слово, что оба они ни разу не прочли внимательно моей пьесы», — переживал Чехов. Овчаров и Сигле взяли на себя смелость предположить, что же именно хотел увидеть Антон Павлович. Внимательно перечли пьесу: особенно ремарки, а также письма, записные книжки. Пытались создать версию, максимально приближенную к авторскому замыслу, соскрести налет театральных штампов, рядящих Чехова, как он говорил, в «какие-то плакальщицы». А он мечтал не о драме, о «комедии, местами даже фарсе».
Бродим по усадьбе в сопровождении режиссера… Мебель старинная. А Многоуважаемый шкаф темного дерева сделан по заказу. Два стеклышка сверху — точно глаза. Похож на живое существо…
Овчаров: Я искал причину недовольства Чехова. В пьесе есть черты водевиля, фарса. Плюс явные элементы комедии дель арте. Слуги, отбившиеся за время отсутствия хозяев от рук, — это же Коломбина, Пьеро, Арлекин. Тут своя жизнь. Епиходов скрипит сапогами, цирковая Шарлотта со своим собачками, фокусами, переодеваниями. Станиславский не расслышал Чехова, Лопахин писался на Константина Сергеевича. Но во МХАТе сопереживали страданиям Раневской, сам Станиславский и есть Раневская, и Гаева ему легче было понять и принять. А Чехов сочувствовал всем. И Лопахину, пять лет безответно любящему Раневскую. Это новый тип предпринимателя, возможно, будущий Третьяков. Дает деньги безвозмездно, все занимают — никто не отдаст.
Каждый герой пьесы стал близким мне, у каждого своя правда. С позиции своего времени знаю, что с ними со всеми станет. Наступает 1904-й. Грядут революции раз-два-три. Петя в первых рядах будет на баррикадах 1905 года, потом Епиходов где-нибудь сгноит вечного студента в 37-м. Все предначертано. Это драма не только Раневской, а всех: слуг, хозяев, крепостных, внутренне так и не освободившихся. Все травмированы сшибкой мечты о любви и мечты о благосостоянии… Выбором: деньги или дом. Будущее в Париже или утрата прошлого.
— «Вишневый сад» — давнишний замысел? Знаю, что продюсер Сигле выбирал не произведение, а режиссера…
— Мы должны были другой фильм снимать. Но произошел какой-то фантастический поворот в моей жизни. Однажды вечером я подошел к книжной полке, взял томик с пьесами и понял: пришло время «Вишневого сада». Утром приехал Андрей Сигле. И все закрутилось. В течение 30 дней я написал сценарий.
— Четыре акта пьесы и два часа фильма… Какие линии выпали?
— Мне кажется, даже прибавились. Почему «Вишневый сад» называют духовным завещанием? А.П. мучительно умирал от открытой формы чахотки, но пробился сквозь страдания. Не озлобился на мир; как мудрый старец, сквозь раздвинувшийся предсмертный занавес узрел свет. В пьесе сконцентрировались мотивы многих произведений. В частности, использую темы задуманных, но ненаписанных пьес из записных книжек. Мотив мальчика, утонувшего, — он появится ближе к финалу. Вспомним, что Чехов был жестко ограничен и цензурой. Петя Трофимов выгнан дважды из университета… По тем временам в третий раз его уже никто не возьмет. Он явно под надзором. Еще более странный персонаж Епиходов, декларирующий постулаты Ницше. Выявить эту тему было невозможно, цензура сразу бы вымарала. Но под знаком этих античеловеческих лозунгов пройдет весь ХХ век с его революциями, войнами. Все смеются над этим фарсовым персонажем, у которого все валится из рук, всерьез его пафос, к сожалению, не воспринимают, а ведь Епиходов останется «прорабом разрушения», в итоге именно он разрушит дом и сад.
— Вы говорите о трагическом, а обещаете комедию.
— Смешное и трагичное неразделимо. Драматические коллизии разрешаются с юмором. Если кто-то смешон, то через пять минут его по-настоящему жалко. Что такое водевиль? История «о любвях», как писали раньше. В начале фильма я написал бы титр: «Тем, кто безответно любил, любит и будет любить». Все герои любят в одну сторону, без взаимности. И Бог их любит: дает им дом, райский сад. Но и тут без взаимности. Получается сверхчувственная история. Если бы не боялся громких слов, сказал бы, что «Вишневый сад» — это Висконти с Чаплиным. Чувственность с фарсом. Пафос иссекается каскадным юмором. Спрашивают: «Почему они все плачут?». Да потому, что слезы даже в самых веселых сценах на подходе.
— Как вы нашли вашу Раневскую? Анна Вартанян — актриса Театра Комиссаржевской.
— Смотрел сериал, увидел ее в крошечном эпизоде. В ответ на какую-то грубость она просто повернулась и улыбнулась. Три секунды непоказного достоинства. Потом пошел на ее спектакль в Театр Комиссаржевской. Я стараюсь каждого героя поворачивать разными гранями к зрителю. Все они сотканы из противоречий. И Раневская: капризная, щедрая, порывистая — руку вот Фирсу целовать бросилась, а может и солгать. Яркий, живой человек. Лопахин изо всех сил стремится быть интеллигентным и воспитанным. Бьется как рыба об лед.
— Вы сейчас говорите про актера Романа Агеева или про самого Лопахина?
— Про обоих. Все мы разночинцы. С голубой кровью мало кто остался — всех постреляли. Тоже стремимся, а не всегда получается…
Я иду, так сказать, детективным методом. В других чеховских произведениях обнаруживаю Петю, Раневскую, Гаева, Фирса. Слушаю, что герои «Вишневого сада» друг про друга говорят…
— Пьеса — итог века. Но вы снимаете кино в 2007-м. Россия как обычно — на перепутье. Ваша история как-то пересекается с современностью?
— Мне про новых русских и олигархов думать не интересно…
У нас — проблемы, не у них. У них хлопоты конкретные — как взращивать денежные суммы, как обойти закон и пулю. Если бы они хоть чуть-чуть изменили положение бедного населения. Помогли с жильем, дожить до смерти. Чехов писал в завещании: «Помогайте бедным. Не жалейте». Не отворачивайтесь от бомжа, дайте ему хлеба, не надо денег — пропьет. Но мы стесняемся. Стыдно — дать. Человеку, кошке, воробьям. Как было? Шли убийцы, гремя кандалами на каторгу, а рядом бежали сердобольные, хлеб им бросали. Чеховские герои — воплощение каких-то наших надежд. И Лопахин тоже…
— Неоправданных, несбывшихся…
— Ну да. Сейчас идет сильный сдвиг реальности в сторону зощенковских героев и ситуаций. На уровне поведения, речи, превращенной в феню.
— Может ли быть услышан в этом базаре ваш тихий фильм?
— Надеюсь, многих фильм может поддержать: не один я такой юродивый. Есть еще кто-то понимающий, что нужно быть людьми. Что нет сейчас автора актуальней Чехова. Человечность и ирония, гуманность и интеллигентность необходимы как вакцина против вселенской пены жлобства, нахлынувшей на нас. Из человека истекает человеческое. Этот обратный процесс превращения в обезьяну нужно как-то останавливать.
Снимается эпизод «Сон Раневской». Крупный план. Любовь Андреевна дремлет на диванчике перед столом у раскрытого окна. Просыпается от напугавшего сновидения… За ней с помощью ветродуя колышутся легкие занавески. В саду спрятанные рабочие с помощью ниток шевелят ветки, занавески спрыскивают антистатиком, чтоб лучше «шевелились». Овчаров: «Плохо качаете ветки. Нужно как в джазе, а вы — рокеры какие-то: бум-бум». Оператору: «Сначала не резко… Все в тумане. Что-то шевелится, движется, как тени… сны… Стоп! Кто-то пробежал в кадре». «Давайте снимем вариант с деньгами. Так она и проспала эти 90 тысяч».
Бутафор раскладывает царские купюры на темной скатерти, расшитой золотом. (Денежные билеты 1903 года одалживали у коллекционеров, потом сканировали.) У Антона Павловича все точно. Он посчитал и сумму стоимости имения, и налог. Да еще Лопахин отдал Раневской 90 тысяч рублей сверх аукционной суммы, по тем временам более 180 тыс долларов. Лопахин у Овчарова не зубастый капиталист, не собирается резать поместье на дачные участки. Раневская «проспит» и деньги, и лопахинскую любовь. В перерыве между дублями к Раневской подбегает гример, аккуратно промокает слезы на щеках…
Овчаров Раневской: «Аня, можно смелее. Словно не дышали, и вдруг вздохнули полной грудью. Вскрик такой безмолвный…».
Еще дубль. Снова слезы. Без всякого глицерина. Еще. Еще… «Стоп. Снято!» Это последний съемочный день Анны Вартанян. Ей аплодирует вся группа.
Вфильме заняты питерские театральные актеры, не медийные лица, за исключением москвича Игоря Ясуловича.
Гримируют Петю. Андрей Феськов небрит. На затылок клеят нашлепку. С его головой вышла чисто киношная история. Начинающего актера неожиданно утвердили сразу на две заманчивые роли. Помимо Пети Алексей Учитель пригласил сыграть русского арестанта в «Кавказском пленном». Учитель требовал бриться наголо. Андрей умолял гримеров пощадить… Потом нашли компромисс. Голову перебинтовали, брили вокруг бинта. Вышла прическа с проплешиной.
Спрашиваю, как именно он изображает чахотку «облезлого барина».
— Постоянно мерзну в кадре и потею. Для этого долго бегаю по «Ленфильму». И сразу в кадр. Дыхания не хватает, под многоваттными дигами пот — мгновенно ручьями.
Последним выходит Фирс. Игорь Ясулович — сам совершенно чеховский персонаж, деликатный, образованный. На нем вытертый бархатный камзол, некогда щедро расшитый, из-под которого подло лезут шерстяная кофта (для тепла), остатки кружев — перьями. Вылинявшая атласная бабочка поддерживает руинизированный воротник когда-то шелковой рубашки, со щек сползают истлевшие бакенбарды.
Спрашиваю его, не Фирс ли, которого режиссер называет главным героем, наша «точка зрения» для рассматривания других персонажей?
Ясулович: Дело не в трактовках, а в понимании времени, в котором живем. Нам с самими бы собой разобраться. И в этом трудном деле лучшего поводыря, чем Чехов, не сыскать. Вот отчего так волнует то, о чем он пишет. Наступает время, когда художник занят не тем, чтобы себя показать, а миром, его окружающим. Да, порвалась связь времен. Может, Фирс эти времена и связывает… Левый кожаный башмак Фирса привязан к ноге куском бечевки.
Теперь одной этой бечевкой связь времен и держится…
P.S. В фильме Овчарова не будет стука топора… В жизни, понятное дело, все печальней, чем в чеховских пьесах. Сад уничтожили бульдозерами. Приглашали посмотреть… Нет уж, увольте, буду вспоминать этот символ зыбкой гармонии, дрожащий белыми тканевыми лепестками в самом центре современного Санкт-Петербурга.
