Леонид Сергеев — личность весьма известная. Поклонники авторской песни знают его как барда: «Колоколенка», многие юмористические песни («А в стране дураков — дураков не осталось…», аж пять штук «Свадеб», каждая из которых — маленький спектакль) давно стали классикой жанра. Прочим людям старшего поколения он хорошо знаком как автор и участник разнообразных затей. Был одним из создателей легендарного телешоу «Веселые ребята», вел передачи на радиостанции «Юность»… Но и в новые времена тяга Сергеева к приключениям духа и разума не иссякает. Недавно он попробовал себя в качестве актера, а теперь вот он-лайновым радио заболел. Такой универсальности можно только позавидовать.

Наш разговор он начал сам.— Сейчас я нахожусь в подвешенном состоянии. В голове очень много всего, и слава богу, что на песни место там еще остается. Сразу несколько появилось недавно, и я ими очень сильно дорожу: не потому, что такие хорошие, а потому, что появились. А в голове параллельно много чего бродит. Например, 12 апреля начало работать радио «Чипльдук», которое затеял Андрей Кнышев. Для меня это повседневная, рутинная работа, потому что он-лайновое радио — завод с непрерывным циклом, а я хоть и работал на радио в свое время, но всегда ощущал себя свободным художником: выплеснул — произвел — сдал — ушел.На самом деле никакое это не радио, просто выплеск творческой энергии Андрея Кнышева и всей нашей команды, бывших «Веселых ребят», хотя как бывших генералов, так и бывших «веселых ребят» не бывает. Игорь Таращанский после 20 лет проживания в Афинах специально приехал сюда с семьей, чтобы работать на этом радио. Александр Багдасаров из Финляндии приезжает… Осененные гением Кнышева, мы реализуем в стилистике радио различные фантазии.— Каковы перспективы выхода в FM-диапазон?— FM-вещание — это немножко другое, это ветер, который выдувает сразу все и вся. Нам нужен прямой эфир: у нас он робко, но появляется. Мы обустраиваем для этого студию, но пока все идет в записи. С другой стороны, афоризм, записанный с джинглом и отбивкой, — это уже много… Например: «Радио «Чипльдук» — пока не догонят». И думай, в каком это смысле не догонят… Много таких «крючочков» рассыпано. Сейчас радиостанция находится в развитии, но уже появилась какая-то устойчивая группа, которая его слушает постоянно, балдеет и ценит слово. К слову сказать… Лучше один раз услышать. А для этого стоит только зайти на www.4duk.ru, нажать на рыжую руку, послушать — и сделать свои выводы.— Ваш сайт почему-то до сих пор называется неофициальным. Это из принципа? Чтобы быть на всех непохожим? — С сайтом вообще удивительная история. Как-то я приехал в Иваново, и устроители моего концерта говорят: «Все сведения о вас мы почерпнули с вашего сайта». Так я узнал, что у меня, оказывается, есть сайт. Выудил телефон, позвонил его создателю по имени Андрей, который на свой страх и риск сделал мой сайт, потому что ему нравятся мои песни. Мне его работа тоже понравилась, хотя до этого ни сном ни духом не думал о своем сайте. С тех пор мой сайт стал расти, там уже целая команда работает, эти ребята ходят на концерты, выезжают на шашлыки, дружат семьями… Такое дорогого стоит, но сам я участвую в этом очень опосредованно.— Давай-те все-таки вернемся к вашему песенному творчеству. После двойного диска 2003 года «Промежу-точный финиш» что-то новое у вас выходило?— С тех пор вышел еще большой двойной альбом, тоже названный «Промежуточный финиш»: на одной стороне — аудио в МР3, на другой — видео с моноспектаклем «Весь из себя». Вышла еще перепечатка в МР3 двух самых ранних кассет, специально для этого оцифрованных: «И жива еще душа» и «Слушая концерт по переписке». А сейчас тихонько собираю новый альбом, где вполне обычные для авторской песни мысли и образы будут подаваться несколько иначе… Думаю, к Новому году появится. — Принято считать, что авторская песня малосовместима с театром, но вы рискнули и сделали моноспектакль «Весь из себя», где не только поете, но и актерствуете. Как вас угораздило? — Я каждую песню — особенно ролевую, сюжетную — всегда старался играть. А на этот спектакль меня сподвиг Юлий Черсанович Ким. Он сказал мне: «Леня, я вижу, что вы переросли обычное пение песен и у вас что-то может получиться в театре». Я сказал: «Да-да, спасибо, Юлий Черсанович», — и на год забыл об этом. Мы опять случайно встретились, и он сказал: «Ну что, не сделали?». Я ответил: «Нет». На следующий день по его просьбе мне позвонил театральный режиссер Олег Львович Кудряшов, профессор РАТИ, и работа началась. Она стоила мне очень многих сил. Я ведь человек с довольно сильным режиссерским началом. Когда смотрю спектакли или фильмы, постоянно подмечаю: «Вот здесь слабо, здесь недотянуто, здесь ляп, здесь неинтересно». Но мне вдруг захотелось пройти актерский путь от начала и до конца, стать воском, из которого режиссер лепит все, что хочет, хотя дело у нас до споров и истерик доходило. Кудряшов уже ставил до этого несколько спектаклей в театре Камбуровой по песням Кима, и он меня все-таки добил, дожал. Вот только спектакль был проигран всего пять раз: трижды — в театре Камбуровой и дважды — в Казани, хотя уже сделали декорации, пошили костюмы… А потом я понял одну простую вещь: либо мне надо уходить в театр, либо заниматься песнями. Разрываться, делиться — нельзя. Потому что не получается сбрасывать с себя вечером все дневное, обыденное и с легкостью перевоплощаться. В театральных вузах учат в том числе и быстрым эмоциям: влез в чужую шкуру, отыграл — и быстро все это с себя сбросил. Долго ведь держать чужое в себе невозможно — с ума сойдешь через неделю или через месяц. А у меня так не получалось. Я как начинал влезать в шкуру персонажа, так и не мог уже из нее выбраться, потому что играл не техникой, а естеством. Например, когда разговаривал по мобильному телефону с умершим отцом… Была такая сцена в спектакле, и каждый раз, проигрывая ее, я отчетливо слышал, с кем говорю… Мы ведь старались включить в этот спектакль все: от красного клоунского носа и пародий на Глюкозу до таких вот вещей, как разговор с умершим отцом, из огня да в полымя, я там и рисовал что-то во время спектакля, да много чего делал… Это надо смотреть, тяжело пересказывать, так что я очень благодарен своему недавно вышедшему большому двойному диску за то, что этот моноспектакль, снятый в Казани профессионалами, остался не только в памяти.— Уже больше 25 лет назад вы написали самую известную свою песню, пронзительную «Колоколенку», наверное, одну из лучших песен, когда-либо написанных о войне. С тех пор как вы ее спели в телепередаче «Музыкальный ринг», именно ее можно считать вашей визитной карточкой, и, насколько я знаю из интервью, вы и сами это мнение разделяете. Но с тех пор сопоставимых песен, близких по эмоциональному воздействию на слушателя, у вас писать не получается — все больше «Свадьбы» нескончаемые… — Дело в том, что я не писал «Колоколенку», — это некая данность, которая упала на меня. Ее мог написать кто-то совершенно другой, просто мне почему-то дано было в свое время написать эту песню. Она выпала из меня, и я не отношусь к ней как к своей, просто через меня она слетела откуда-то и все.Об этой песне можно отдельно писать, потому что когда стали оживать ее герои придуманные, у меня волосы стали шевелиться на голове.Работал я на радиостанции «Юность», и вдруг приходит письмо: «Уважаемый товарищ Сергеев, наш дядя, Крупенников, пропал без вести во время войны. Мы услышали вашу песню «Колоколенка». Может, вы что-то о нем узнали и поэтому написали эту песню?». Я опешил: «старшой Крупенников» — придуманная мною фамилия, придуманный персонаж… Потом в Питере как-то был концерт, куда пришла семья старшего сержанта Леонида Мохова. Эта фамилия для рифмы появилась: Мохова — Горохова. И вдруг ко мне подходят люди: вдова Мохова, его сын с женой и ребенком, показывают фотографию, где молодой человек в буденновке — Леонид Мохов, старший сержант, в 1942 году пропал без вести в пинских болотах, там мясорубка была страшная. Показывают выписку из архива, запросы свои, говорят: «Вот, услышали вашу песню, пришли узнать». А у меня ребята знакомые бывают в походах по тем местам — я им передал: поищите, если что. До сих пор ищут… Когда насквозь придуманные персонажи оживают, по башке бьет очень сильно. Так что это не моя песня. Но она, как вертикаль, пронзает людей, независимо от возраста — и молодых, и старых, все находят в ней что-то свое. Может, интонацию, может, нерв времени или энергию какую-то внутреннюю, иначе бы эта песня столько лет не жила… — Радийная карьера журналиста, автора и ведущего программ, как и недавний актерский опыт, тоже в прошлом, и возврата к ней уже не предвидится? — Статей я писать не умею и не люблю, а радиопередачи… Может, если бы предложили: «Сделай радиопередачу серьезную», я бы, наверное, долго думал, но что-то придумал. А так я слишком много и долго писал и пишу в стол, чтобы по собственной инициативе, для себя, делать еще радио- или телевизионные передачи. Я в этом плане не борец, только созерцатель. Смотрю по сторонам, вижу много дерьма и не хочу туда прыгать, чтобы все это разгребать и во всем этом плавать, — лучше буду искать свои тропки-дорожки и делать настилы, чтобы по ним пройти.— А что в заветных ящиках стола?— Там повесть неоконченная, но раз она не окончена, то и говорить о ней пока рано. Еще я рисовать люблю. Рисунки только дочка и жена видят, хотя это даже не рисунки скорее, а карикатуры. Но, как и в случае со всеми моими смешными песнями, «крючочки» в них рассыпаны такие, что можно посмеяться, а потом посмотреть внимательно и решить, что ничего смешного, в общем-то, и нет.Много лет назад во время прямого эфира на радио перед концертом в Киеве гениальный был телефонный звонок. Позвонила девушка и спросила: «Почему ваши смешные песни такие несмешные?». Так тепло сразу стало… Я рассыпался в благодарностях этой девушке, которая услышала то, что не всеми читается: часто ведь отсмеялся человек — и ушел. А когда он еще и загрустил, смеясь, — это самое дорогое для меня. Нарочно я не пытаюсь всунуть в песни что-то грустное и трагичное, но считал и считаю: на смехе можно и нужно говорить о самом высоком и трагичном. Это доходит лучше, потому что когда человек смеется, он открыт, внутренняя работа происходит быстрее. Я бы и детей только на смехе в школах учил — они бы понимали легче очень высокие и очень трагичные вещи. — Кажется ли вам интересным с точки зрения патриарха юмористики то, над чем образованные люди смеются сейчас. Например, забавно переозвученные Гоблином голливудские и отечественные боевики вам нравятся? — Мне не нравятся. Я понимаю прием сразу, но я бы хотел более изящных шуток, более умных, что ли… А от «Комеди-клабов» и «Бла-бла-шоу» меня тошнит просто. Я с интересом смотрел «Монти пайтон», где ребята тоже стебались над всем подряд, даже урну с прахом своего друга в студию приносили, роняли ее, обшучивали все это… Но время тогда было одно, а сейчас другое, и все эти натужные шутки ниже пояса, когда сказал слово «жопа» и поимел успех… С другой стороны, находясь в этом поле шутки, юмора и, извините за выражение, сатиры, я ощущаю себя мастодонтом каким-то, диплодоком архаичным. Но мне ничуть не стыдно быть в этом поле мастодонтом. Я телевидение смотрю, бегая по каналам, и получаю от него освобождение головы. То есть из головы все уходит, а потом я начинаю наполнять ее тем, что мне нужно.