Во дворе, где я вырос, в футбол играли все, но не всех футболистов ежедневно отпускали на игру родители. Кто–то приносил из школы «пару» по алгебре и расплачивался за нее двухматчевой дисквалификацией, кого–то не выпускали из–за гриппа. И бывало, что эпидемии «пар» и простуды выкашивали ряды игроков, и во дворе тогда оказывались только двое: мой друг Мишка Старостин по кличке Торрес и я. Можно ли играть в футбол вдвоем? Мы играли, и это называлось на нашем детском языке «сыграть с комментарием».

В конце нашего двора высился дощатый бежевый забор, разделенный на секции. Один из нас становился перед забором, а другой с мячом в ногах с дикой скоростью носился и крутился на асфальте, обыгрывая воображаемых противников. Но этого мало: чумазый футболист, метавшийся с мячом по двору, обязан был вести репортаж. Мы заранее уславливались, какой матч разыгрываем: Англия — Италия, Испания — Германия или Бразилия — СССР. И вот я несся с мячом сквозь бразильскую защиту, истошно выкрикивая: «Рывок… Гарринча обыгран!.. уходит в центр!.. о, какой финт!.. опасный момент!.. надо бить! удар!». Тут я заряжал с подъема в «девятку», мяч ядром проносился в воздухе и с грохотом ударялся в забор, а я раздваивался: как игрок пускался в пляс, празднуя успех, а как комментатор разражался диким воплем: «Гооооол!». Мой друг Торрес вставал с земли, расстроенный пропущенным голом, но все равно проявлял интерес к подробностям матча: «Кто забил? Слышь, э, скажи, забил кто?» — «Понедельник! 2:0! СССР выигрывает у Бразилии! Три минуты до конца матча!» И мы снова впадали в невменяемое состояние страшной рубки на «Маракане» или «Уэмбли».

Взрослые, видевшие наши игры со стороны, считали, что мы оба поехали разумом на футболе, но что значат взрослые, с их всегдашней ограниченностью мозгов, перед восторженным безумием двух мальчишек, творивших свой мир между забором и гаражом? Это был у нас театр двух актеров, которые заменяли собой двадцать два футболиста и комментатора. Без комментатора было нельзя. Комментаторы в те годы парили над футбольными аренами, подобно орлам. Там, внизу, на зеленом прямоугольнике, передвигались разноцветные фигурки игроков, а тут, наверху, раскручивался бесконечный эпический рассказ Синявского, и Озерова, и Спарре, и Махарадзе, и Дымарского.

В их исполнении футбол был не только радостью для глаз, но и услаждением для ушей. Футбол можно было не смотреть, а слушать. Комментаторы были трубадурами или акынами — кому какое слово нравится — всей советской страны, блистательно певшими свои песни о походах конницы и рыцарских турнирах, о набегах крайних нападающих и подвигах вратарей. Рывок игрока по флангу означал ускорение речи, затяжная перепасовка в центре освобождала место для рассуждений, а угловой наполнял голос комментатора нешуточной тревогой. Выдержит ли защита? Сможет ли нападение? Сумеет ли полузащита? В век великих комментаторов это были не чисто спортивные и не сугубо технические вопросы, а развилки бытия и моменты истины.Многие из них недаром были связаны с театром. Николай Озеров был актером, так же, как Котэ Махарадзе, а у Наума Дымарского отец был театральным администратором. Миры театра и спорта сливались воедино в этих интеллигентных людях, которые очень хорошо понимали, что хороший удар, хороший рывок и хороший дриблинг — это еще не событие. Событием их делает слово, которое они произносят в микрофон в вечерний час, паря в своей кабине над залитой ярким светом ареной. Чем была бы осада Трои без Гомера? Маленькой локальной войной, затерянной в Малой Азии и во времени. Чем был бы футбол в частности и спорт в целом без Синявского, и Озерова, и Спарре, и Махарадзе, и Дымарского? Развлечением плебса, пересыпанным матерком, забавой среднего уровня, пахнущей потом. Но с ними футбол становился искусством, а спорт начинал конкурировать с Шекспиром по накалу страстей и четкой драматургии действия.

Тембр голоса невозможно передать, его надо слышать. Темп речи невозможно рассказать, его надо помнить. В моих воспоминаниях страна — Советский Союз, была такая — пронизана бодрыми голосами спортивных комментаторов, которые неутомимо ведут свой рассказ о матчах, которые никогда не кончаются. Они пронизывают своими голосами весенний эфир, и эфир расцветает радугой, они наполняют собой длинное унылое пространство, и оно вдруг начинает клубиться пышными зарослями метафор. Они многое умели и многое могли, эти виртуозы слова, превращавшие человеческую речь в полет. Они тормозили время и ускоряли время, и даже остановить время иногда было им под силу, как это однажды сделал Котэ Махарадзе, сказавший со своим чудесным акцентом и восхитительной интонацией грузинского тамады: «Пока мяч летит, я расскажу вам о составах». И вот прошло много лет, а мяч все летит и летит, пронзая времена, и вечный Котэ все рассказывает о составах, и несется над улицами и площадями раскатистое озеровское «Гоооооол!», и все звучит мягкая интеллигентная речь Наума Дымарского.