На Чеховском фестивале сыграны два камерных спектакля Питера Брука и его парижского театра «Буфф дю Нор». «Великий инквизитор» ожидался в Москве с любопытством особого толка: спектакль Камы Гинкаса «Нелепая поэмка» (2006) поставлен по той же «Легенде о Великом инквизиторе». А спектакль «Сизве Банзи умер» сделан по тексту, решительно не известному нам: 1970-е годы, ЮАР, пьеса трех южноафриканских «новых драматургов» (в релизах скрупулезно указывают: один соавтор белый, двое африканцы). Почти документ, предвестник жанра verbatim… Впрочем, «Сизве Банзи» предвещал не только жанровую эволюцию. Сам Питер Брук говорил о пьесе: «То, что трогало нас вчера, точно так же трогает и сегодня благодаря точной, великолепной иронии, увы, пророческой».

«Великий инквизитор» — действо абсолютного минимализма. Серый кирпич закрыт черными ширмами. Не произнося ни слова, сидит Он (Иоахим Зубер).Брюс Майерс — один из ведущих актеров Брука, Полоний в его парижском «Гамлете», значимый персонаж «Махабхараты» — играет Инквизитора (спектакль идет на английском). Кроме жесткого блеска глаз и седин Майерса, его трезвой англосаксонской энергии и текста Достоевского, иного реквизита нет.Трудно понимать на чужом языке двадцать семь внутренних значений, результат биохимической реакции тела, гортани и души данного актера и «нелепой поэмки» Ивана Карамазова. (То бишь то, что и делает хрестоматийный текст сценическим словом.)Ясно: спектакль Брука и Майерса принадлежит иной, более трезвой, деловитой и стремительной цивилизации. У нее со скорописью пророчеств Достоевского, с образом мира счастливых детей, которым правит горсть взрослых, тоже есть счеты. Свои.А у Гинкаса на сцену выходит, шаркая стоптанными барскими валенками, кутаясь в лагерную телогрейку поверх поношенного подрясника, другой кардинал и Великий инквизитор — Игорь Николаевич Ясулович. Вглядывается в черный провал полного зала, шепчет, веря и не веря себе, с русским конфузом, боязнью пафоса, с отчаянием открытой исповеди: «Это — Ты…». Зрительское сердце обрывается и рвется.Моей «Легендой о Великом инквизиторе» так и осталась «Нелепая поэмка».

Спектакль «Сизве Банзи умер» тоже лишен внешних эффектов. Реквизита — как в «Театре.doc», в «иммигрантской» «Войне молдаван из-за картонной коробки». Теплое и сильное поле создают два темнокожих актера Брука. Хабиб Дембеле — гибкий, развинченный, лукавый Арлекин африканского гетто. Питчо Вомба Конча (огромный, простодушный, похожий на бурого плюшевого медведя) — Пьеро трущоб Йоханнесбурга. Арлекин умеет читать: на заводе Форда в ЮАР их было двое грамотных на 600 душ. Арлекин — художник и философ, хозяин фотоателье в гетто. У прожженного Арлекина есть вид на жительство в городе. А у неграмотного Сизве Банзи нет.У Сизве есть только семья с четырьмя детьми. И страх лишиться работы.Медвежья патриархальная душа не вмещается в картонные, фанерные, мусорные лабиринты гетто. В рабочую общагу, где «как в вагоне: шесть дверей, за каждой — двенадцать мужиков». Ни родовому имени (Сизве, похоже, последний на свете, для кого оно значимо), ни крестьянскому простодушию в мире нет места.Он — такой — должен уйти. Пусть не физически: документы умершего на улице бедолаги, имевшего разрешение на работу, достанутся Сизве. Он сменит имя. Купит в рассрочку белую шляпу. Нарядный Сизве, с гордой небрежностью несущий по городу фирменную сумку магазина типа «Все за доллар», очень хорош. Этот человек сумел влиться в цивилизацию!«У-у: хренов завод, гнусная жизненка, утренний автобус, белые, которые смотрят сквозь тебя…» — сплевывает наставник­Арлекин сквозь белые зубы.Документальная простота речей фиксирует черты мировой истории на ее пологом повороте. Важнее театральных ассоциаций кажутся «внесценические». Не так давно американский историк русских корней Георгий Дерлугьян сопоставлял социологические параметры Красной Пресни 1905 года и иммигрантских кварталов Европы 1990-х. Оказалось: общего не так мало. Уровень грамотности. «Бессемейная жизнь» мужиков, ушедших на заработки. Казарменная скученность. Чужеродность маргиналов в нарядном городе. Мозоль унижения и угрюмства.И (добавим) искреннее, страстное, абсолютно понятное сочувствие лучших художников «нарядного города».Эти странные сближения превращают театральную притчу в документ эпохи.

В Авиньоне­2006 билеты на все фестивальные представления «Сизве Банзи» были раскуплены через интернет за 35 минут. В Москве ничего такого не наблюдалось.Видимо, русский зритель Брука изменился. Те, кто в годы оттепели лез по крышам Камергерского на задворки МХАТа, чтобы попасть на «Гамлета» и «Короля Лира»; те, кто в годы перестройки прорывался на «Вишневый сад»… Где они?При всем аскетизме и камерности постановок «умеренность интереса» Москвы­2007 к гастролям труппы Брука поразительна.И это не характеристика спектаклей. Это наш диагноз.