Часть III. Хроника восхождения

Подготовка к штурму

29 мая 1953 года в 11.30 участники британской экспедиции, возглавляемой генералом Джоном Хантом, впервые вышли на Эверест. А до этого — двадцать лет и четырнадцать безуспешных попыток альпинистов разных стран. Новозеландец Эдмунд Хиллари, бывший штурман морской авиации времен войны, и шерп Тенцинг Норгей ступили на вершину одновременно.

При удачном стечении обстоятельств мы могли быть вторыми. Экспедиция готовилась к восхождению с китайской стороны в 1959 году, но ей помешали драматические события в Тибете. Потом много раз замышлялся поход в Гималаи, и много раз планы рушились. Понадобилась заинтересованность многих людей, авторитет ветеранов — Виталия Аклакова и Михаила Ануфрикова, и, может быть, главное — вера и настойчивость Евгения Тамма, чтобы Эверест стал реальностью.

Подбор участников был сложен, поскольку кандидатов было много, и субъективен. Тамм и главный тренер Анатолий Овчинников формировали свою команду.

Альпинистов мучили в барокамерах Института медико-биологических проблем, загоняя на десятикилометровую высоту, испытывали в соревнованиях и без конца тасовали списки. Ошибки и обиды заложены в любом отборе. Бершов и Туркевич, по существу, спасшие первую двойку, вошли в состав последними. Балыбердин — с преимуществом в один голос. Овчинников настоял на его участии в команде, которая к моменту штурма состояла из четырех четверок и запасного.

По плану каждая четверка должна была сделать три предварительных выхода наверх из базового лагеря, во время которых прокладывался путь, устанавливались высотные лагеря, куда забрасывались продукты, спальные мешки, кислород. После каждого выхода они опускались вниз, отдыхали и снова шли вверх. Три раза — на шесть километров и обратно, на семь — и обратно, на восемь — и обратно…За покорение четырех семитысячников у нас присваивают звание «снежный барс». Каждый из участников во время черновой работы, по крайней мере, трижды побывал выше семи тысяч, работая на лютом морозе, на заснеженных отвесных скалах, когда от сухости душит нескончаемый кашель, когда сон не приносит отдыха и где вскипятить чай (он кипит там, кстати, при температуре восемьдесят градусов) или зашнуровать ботинок — проблема непростая. Три выхода подготовительных и только четвертый (вновь от базового) на вершину. Два месяца тяжелейшей работы.

Началась она в марте. Придя на высоту 5300 метров, где традиционно разбивают «шатры» гималайские экспедиции, наши альпинисты поставили базовый лагерь. Надо было найти более или менее приемлемую площадку, потому что ситуация у подножия Эвереста сложилась прямо по Гоголю: стоит среди земли соорудить гору чуть не в девять верст высотой, как сейчас же к ее подножию нанесут всякой дряни. Вершина еще сопротивляется: солнце и ветер кое-как уничтожают приметы прошлых посещений, а вот внизу форменная свалка, так что разбить базовый лагерь в чистоте было непросто. Но он был разбит в точном соответствии с планом и правилами посещения Эвереста, Сагарматхи, Джомолунгмы (такая гора может позволить себе три имени).

Правила эти традиционны и вполне логичны. Например, нельзя пользоваться техническими средствами при заброске снаряжений в базовый лагерь. Вертолет может долететь (и он долетал, когда надо было снять обмороженных Эдуарда Мысловского, Валерия Хрищатого и упавшего в пятнадцатиметровую трещину Алешу Москальцова), но только для спасательных работ. Грузы несут из Луклы, которая в 6-7 сутках ходьбы от лагеря, а то и из Катманду, который в двух неделях ходьбы до Луклы. Аэродром в Лукле не особенно надежен, и поэтому наша экспедиция, чтобы не оттягивать сроки начала работы, предпочла забросить все, что необходимо, из Катманду в пешем походе. К тому же носильщики дешевле самолета. Цена определена государством и стабильна — 24 рупии за день похода. (Чуть больше доллара на человека.) Определена цена и за право испытать себя Эверестом — божеская вполне — полторы тысячи долларов с экспедиции за такую гору. Питание, снаряжение, медикаменты — были доставлены из Союза, и траты на месте были минимальными и предвиденными. Впрочем, не все. Когда по дороге к Эвересту экспедиция остановилась в монастыре Тхъянгбоче на высоте 4000 м, к Тамму подошел лама и сказал, что все удавшиеся экспедиции жертвовали монастырю. Пришлось принести на алтарь 100 долларов. Зато лама обещал погоду и удачу. Монах ушел молиться, а экспедиция двинулась вверх. Это было в марте 1982 года.

В конце апреля команда Мысловского отдыхала после третьего выхода перед четвертым штурмовым в монастыре Тхъянгбоче. Все четверо — Мысловский, Балыбердин, Шопин и Черный стояли в очереди на вершину первыми… Между тем руководство считало, что необходим еще один поход наверх для обеспечения кислородом высотных лагерей. Тамм вызвал двоих из этой четверки — Шопина и Черного в базовый лагерь и предложил им вместе с Хутой Хергиани отправиться в четвертый выход, но не на вершину… Теперь, вернувшись с заброски, Шопин и Черный должны были встать в хвост очереди. Они мужественно приняли судьбу и выполнили работу, утешая себя, что еще есть шанс. Потом, после всех…

Из всех команд лишь четверка Иванова поднялась целиком на Эверест. Иванов опытен, мягок в общении и несговорчив до упрямства в деловых вопросах. Это качество помогло ему сохранить четверку. Капитан другой команды — Эдуард Мысловский поднялся на Эверест в связке с Балыбердиным, но другая его двойка — Владимир Шопин и Николай Черный — вершины так и не увидела.

— Эдик очень покладист, — говорил мне Овчинников.

Этой покладистостью воспользовался тренерский совет в трудную минуту, вырвав из команды Шопина и Черного. Тем временем экспедиция, до того момента катившаяся, не без проблем, но в основном как задумывалось, затормозилась… Все основные четверки отработали по плану, а последний — пятый лагерь — все еще не был установлен, и никто толком не знал, где, сколько понадобится провизии и кислорода.

Настал момент важного решения: кому ставить пятый, последний перед вершиной лагерь. Четверка Хомутова работала на маршруте. Четверка Ильинского вернулась с высоты на день позже четверки Иванова, а от первой четверки остались двое: Мысловский и Балыбердин. Тренерский совет предложил Иванову вывести свою команду на прохождение маршрута до пятого лагеря с возможным выходом на вершину. Первыми! Соблазн велик, но слишком мало отдыха, силы не восстановлены. А если, установив лагерь, альпинисты израсходуют кислород, силы и не смогут выйти на вершину в этот четвертый выход? И Иванов отказывается.

Выход двойки — Мысловский и Балыбердин — был не очень желателен. Во-первых, им вдвоем предстояло бы сделать работу четверых, и во-вторых, существовал «вопрос Мысловского». Опыт его бесспорен, он один из самых именитых наших альпинистов, но он и старше всех — 44 года — и пик формы пройден (Месснер, взошедший к тому дню на семь восьмитысячников из четырнадцати, считал, что 40 лет — предельно допустимый возраст). Институт медико-биологических проблем после испытаний дал Мысловскому предельную высоту до семи тысяч метров. Правда, Мысловский в предварительных выходах уже опроверг эти рекомендации, но никто не знал, ценой каких усилий. Разрешая ему выход, Тамм брал всю ответственность за судьбу Мысловского, за судьбу всей экспедиции и за репутацию отечественного альпинизма на себя. Была ли необходимость рисковать столь многим? Не знаю…

Вероятно, было что-то большее, что не позволяет мне упрекнуть Тамма и Овчинникова в их решении: может быть, старая альпинистская дружба или уверенность, что Мысловский с его волей дойдет даже за пределами своих возможностей. А может быть, это была реализация мечты об Эвересте восходителей прежних времен, и Мысловский представлял в Гималаях поколение альпинистов Тамма и Овчинникова. Они «шли» его ногами, «цеплялись» за скалы Эвереста его руками… Кроме того, в паре с ним шел Балыбердин, самый готовый физически и самый самостоятельный в команде альпинист, привыкший все делать сам, невероятно работоспособный и упорный. С собой Эдик справится, а Володя и подавно, думали тренеры. Иначе я не могу объяснить, почему образовалась эта двойка-связка людей, не похожих по темпераменту, по психологии, но обладающих одним необходимым качеством для общего дела — терпимостью. Поэтому, когда Мысловский с Балыбердиным решили идти устанавливать пятый лагерь на высоте 8500, Тамм, несмотря на предостережение профессионалов с разных сторон, дал «добро».

Овчинников предложил продолжить путь до вершины.

Восхождение

В лагере №2 (7300) молился шерп Наван:6Мысловскому и Балыбердину на шею священный шнурок и стал просить своего бога о здоровье и погоде. 29 апреля они с тяжелыми (по 27 кг) рюкзаками вышли в лагерь №3 (7800) и пришли засветло. На следующий день им предстояло подняться в четвертый лагерь на высоту 8250. Путь от третьего к четвертому лагерю вообще тяжелый, а последние метров двести особенно: почти вертикальные стены пятой из шести возможных категорий трудности. Балыбердин шел впереди. На пятой веревке (каждая веревка метров по 45) он увидел, что Наванг, шедший за ним, остановился. Шерп ждал Мысловского, чтобы сказать, что выше он идти не может. Тяжело, опасно… Дальше пошли двое.

Медленно.

Они не успевали в четвертый лагерь засветло и решили выложить по три баллона с кислородом, чтобы на девять килограммов облегчить рюкзаки. Но все равно ноша была тяжела на этом сложнейшем из участков.

Балыбердин подходил к четвертому лагерю, когда его догнал Мысловский. Он был без рюкзака. Чтобы не идти с ним всю ночь, Эдуард оставил его, рассчитывая утром поднять рюкзак в четвертый лагерь.Первого мая Балыбердин ушел один прокладывать маршрут к пятому лагерю. Это была трудная работа. Ему приходилось самому себя страховать, и за весь день он успел навесить четыре веревки. Он вернулся в палатку и застал там Мысловского… без рюкзака. Володя, мертвый от усталости, стал разжигать примус, чтобы разогреть чай. Напарник лежал, огорченный событиями дня: на последней стенке перед четвертым лагерем тяжесть рюкзака перевернула его вниз головой, положение стало критическим. Пытаясь вернуть себя в нормальное состояние, он стащил рукавицу, чтобы было удобнее цепляться, но лишь обморозил пальцы. Спасая себя, он снял рюкзак и пытался удержать его на руке. Но тяжесть была непосильной. Рюкзак ушел в бездну, унося кислород, веревки, фотоаппарат, редуктор…

Итог дня: четыре веревки пройдено, потерян рюкзак и обморожены пальцы Мысловского.Второго мая рукастый Балыбердин соорудил из чехла палатки рюкзачок для Эдика, и они, взяв по три веревки, вновь вышли на маршрут. Днем к ним снизу пришел Бершов и принес три баллона кислорода взамен утерянных.

По плану тренеров вслед за передовой двойкой шла четверка Иванова, в задачу которой входила и поддержка авангарда кислородом.

Третьего мая в час дня двойка вышла устанавливать пятый лагерь, чтобы из него назавтра идти к вершине. Поскольку Балыбердин шел без кислорода (он только ночью надевал маску), это экономило вес и позволило ему взять кинокамеру «Красногорск» (которая, впрочем, не уместилась в рюкзаке), чтобы попытаться вынести ее на вершину. Мысловский нес кислород и палатку. Они установили ее на уступе в конце одиннадцатой веревки. Долго не могли разжечь примус — все движения были замедленными, и каждая мелочь требовала усилий. Мысловский влез в спальник, не снимая ботинок. Балыбердин, вопреки рекомендациям, ботинки снял — стали неметь пальцы, но сунуть их в спальный мешок от усталости забыл. Ночь прошла в полудреме. Боясь проспать, Володя встал в три часа ночи. Починил примус. Сделал чай. Готовить было некогда. Долго надевал задубевшие от мороза ботинки.В шесть часов они вышли. Впереди Балыбердин, сразу за ним Мысловский. Сначала Мысловский шел, минимально расходуя кислород — литр в минуту, и идти было тяжело. Потом подачу кислорода удвоили, и они пошли быстрее. Путь от пятого лагеря к вершине оказался сложнее, чем можно было предположить. Они рассчитывали на пешую ходьбу, но у вершины вновь пришлось карабкаться по скалам. У Мысловского кончился первый баллон кислорода, а они еще не дошли до цели. Для экономии на последнем баллоне поставили расход вновь один литр в минуту, и скорость движения у Мысловского упала, но он не тормозил Балыбердина, потому что тот тоже предельно устал. Тяжелая работа по прокладке пути в пятый лагерь отобрала много сил.

Они шли, приближаясь к вершине.

Молча.

Потом шедший первым Балыбердин понял, что выше идти некуда. Он остановился, поднял камеру и хотел снять подход Мысловского. Но тот прошел мимо и сел на девственный снег на вершине. Все!Балыбердин связался по рации с Таммом: «Во все стороны пути только вниз. Прямо передо мной торчит небольшой металлический пупырь. Что будем делать?». Тамму было не до юмора. Он отметил для себя, что ребята на вершине, все в порядке, и деловито объяснил Балыбердину, что именно надо снять кинокамерой: и «пупырь», и панораму. Тамм был настолько озабочен судьбой Алеши Москальцова, что забыл поздравить их. Несколько часов назад Москальцов провалился в трещину на ледопаде и пролетел 15 метров. (Через несколько лет этот обаятельный парень погибнет на Памире при восхождении на вершину, которая носила имя Клары Цеткин.)

«Какое сегодня число и который час?» — спросил Балыбердин. Тамм ответил все тем же деловым тоном: «Четвертое мая. Четырнадцать тридцать». И тут только Леня Трощиненко, стоявший рядом с Евгением Игоревичем, сообразил крикнуть: «Поздравляем от имени хоздвора!».

Они чувствовали, что цель достигнута, и ощущали жуткую усталость.

В 15.30 пошел снег. Надо было спешить обратно… Спустя полчаса они поняли, что могут застрять на спуске. «Надо сообщить базе и Иванову», — сказал Балыбердин Мысловскому. Тот его не слышал. Они не знали, что в это время четверка Иванова, тщательно экономя кислород, уже сидела в пятом лагере. Решение перебраться туда имело значение в последующих событиях… Не окажись они там, неизвестно, чем закончилось бы успешное восхождение двойки…

В пятом лагере палатка на четверых. Значит, вся четверка не может ее занять, потому что негде будет спать двойке. Поэтому пятый лагерь должен быть свободен. Можно ночевать двоим, а двоим — лагерем ниже, но тогда нижние двое устанут перед штурмом, поднимаясь лишний переход. Они хотели взойти на вершину вчетвером. Поэтому решили: всем идти в пятый лагерь (8500) и, оставив два спальных места для первовосходителей, пересидеть ночь вчетвером на оставшейся в палатке площади. Эта идея совпала с решением тренеров. Овчинников, беспокоясь за двойку, не возражал против похода в последний лагерь. Больше того — агитировал за него.

И вот теперь вся четверка сидит в палатке на 8500 с тщательно подсчитанным для восхождения кислородом.

— Зона смерти, а чувствуем себя нормально, — говорит Сережа Ефимов.

— Все, мужики, завтра будем там! — говорит Бершов, и в это время рация, которая постоянно работала на приеме, заговорила прерывистым голосом Балыбердина:

— Ребята, если вы можете, поднесите нам теплое питье и кислород. У Эдика кончился кислород… — И после паузы: —Похоже, нам грозит холодная ночевка…

— Это говорил Бэл, — потом, в Лукле, рассказывал мне Ефимов. — Уж если он просил помощи, значит, дело плохо.

— Что значит «холодная ночевка»? — спросил я Сережу.

Он улыбнулся как-то виновато и развел руки:

— Это конец, — свердловчанин Сережа Ефимов, чемпион страны, «образцовый» альпинист, по словам знаменитого Виталия Абалакова, изобретатель автоклавов, в которых варили свои супы восходители, и закройщик жилетов и пуховиков, которые они носили, стал одеваться к выходу. Но «хохлы» — харьковчанин Сережа Бершов и Миша Туркевич из Донецка убедили, что идти надо им. Они давно уже ходят в связке вместе, к тому же оба — мастера спора по скалолазанию и двигаются быстро…

Спасение

Было шесть вечера, когда они покинули палатку, сунув под пуховку теплый компот и взяв по три баллона с кислородом — по одному шедшим с вершины и по два себе…

Странная арифметика на первый взгляд, но только на первый. Перед выходом из палатки сообща решили: если Балыбердин с Мысловским смогут двигаться сами — напоить их, дать кислород, а самим сходить на вершину. Ночью! А Тамм ничего об этом еще не знал. Когда база вышла на связь с Ивановым, чтобы узнать, собираются ли они помочь первой двойке, — Бершов с Туркевичем были уже в часе ходьбы от последнего лагеря. Они шли мощно и ловко. Расходуя два литра кислорода в минуту. Оба они считали — раз кислород есть, надо им пользоваться, и, начиная с третьего лагеря, на маршруте не снимали маски. Без маски в этот вечер сидели Иванов и Ефимов, потому что единственный шанс выйти на вершину у них сохранялся в случае кислородной голодовки ночью (их ночную порцию газа несли Мысловскому и Балыбердину Сережа и Миша). Иванов и Ефимов бодрствовали долго, потом легли спать, но стоило закрыть глаза, как их начинал душить кашель, дыхание прерывалось, и судороги сводили мышцы. Высота явилась к ним с визитом ночью… Они боролись со сном, опасаясь его. Но и без сна им не обойтись, если завтра идти на штурм.

Сон в пятом лагере — не отдых, это говорили все. Ночевка выматывает на этой высоте почти так же, как работа, но отсутствие сна вынимает из запасников организма последние силы. В палатке они нашли на три четверти опустошенный кислородный баллон. И одному бы этого кислорода было мало для ночлега, но они вдвоем присоединили шланги и заснули моментально. Подача кислорода была минимальной, а может быть, и вовсе символической. Возможно, мизерная доза ничего не добавляла легким и сердцу, но она защищала психику. Сознание отметило: кислород есть, можно довериться ночи. Будильник им не понадобился, чтобы не проспать утра. Оранжевое тело баллона лежало между ними бездыханным. Кислород кончился, сознание включилось. Опасность! Они проснулись в три часа утра. В палатке, кроме них, никого не было.

Двадцать часов назад вышли к вершине Мысловский с Балыбердиным. Девять часов назад покинули палатку Бершов и Туркевич. Рации у Иванова и Ефимова не было, и что происходит вне палатки, они не знали… Они поели кашу с икрой — соли не было (оказалось вкусно) — и начали готовиться к выходу. Было около 6 утра, когда Иванов с Ефимовым услышали голоса. Первым в палатку ввалился Бершов.

— Живы?

— Живы!

— Были?

— Были!

Следом появился Мысловский, за ним Туркевич и Балыбердин.

Потом, через несколько дней, Владимир Балыбердин в своем дневнике напишет так об этом моменте:«Не знаю, сколько еще времени я мог бы проработать. Когда у меня кончился кислород (речь идет о кислороде, который принесли Бершов с Туркевичем), я отдыхал через каждые несколько метров. Казалось, что в палатку я вполз на самом последнем пределе. Но где этот последний предел? И что после него? Никогда за всю свою альпинистскую карьеру я не был так близок к концу. И до сих пор не могу толком понять, в чем причина, где ошибка?».

За шесть с половиной часов они отошли от вершины на сто метров и здесь услышали голоса поднимающейся двойки. Балыбердин оставил рюкзак с камерой под вершиной. Там же лежали его «кошки» (стальные шипы на ботинки), «кошки» Мысловского упали с рюкзаком в пропасть.

— Как вы? — спросил Туркевич.

— Нормально, — ответил Мысловский.

— Очень тяжело, холодно… — сказал Балыбердин.

Питья было мало — всего пол-литра теплого компота, из еды — «карманное» питание: чернослив, инжир, но зато был кислород.

— Сможете пока спускаться сами? — спросил Бершов.

И Балыбердин понял, что стоит за этим вопросом.

Вышла луна. Она заливала светом дикое нагромождение Гималаев, мертвые, промерзшие камни высочайшей из гор и четырех людей у ее вершины, двое из которых должны были сказать, что могут сами идти вниз, чтобы двое других пошли вверх.

— Давайте! — сказал Балыбердин.

— Евгений Игоревич! — связался с Таммом Туркевич. — Мы принесли кислород и накормили их, до вершины полтора-два часа ходу…

— Нет! — категорически запретил Тамм.

— Почему нет? — закричал Бершов, выхватив рацию у Туркевича, но в этот момент от холода село питание.

Но у Балыбердина рация работала: и теперь он категорическим тоном спросил у Тамма:

— Говорите «да» или «нет» коротко. У нас садится питание.

— Сколько у вас кислорода? — спросил Тамм, уловив решительность собеседников.

— По триста пятьдесят атмосфер на каждого, — ответил Бершов.

— Хорошо!

Ночью они поднялись на вершину за час. Красота была страшной в этом холодном свете. Временами их накрывали снежные облака с Тибета. Глаза их так привыкли к темноте, что света луны показалось достаточно, чтобы сфотографироваться. Потом они сняли маски, чтобы подышать воздухом вершины, и заторопились к ребятам. Похолодало, выпавший снег изменил все вокруг и сделал косые, как дождь, скалы скользкими и почти непроходимыми без «кошек». А «кошек», как мы помним, у первой двойки не было.

Когда Бершов с Туркевичем увидели их в лунном свете внизу под собой, Балыбердин сидел на камне, а Мысловский медленно двигался, как показалось Бершову, к пропасти…

— Стой на месте и жди нас, — крикнул он, и Мысловский остановился.

В полночь они продолжили спуск вчетвером. В трудных участках на скалах Туркевич с Бершовым натягивали веревку, и ребята спускались «по перилам». Шли медленно, и вдруг Мысловский, найдя удобный камень, сел и сказал: «Все! Здесь хорошо. Я больше никуда не пойду». Бершов глянул на манометр — ноль! Запасного кислорода не было. Бершов снял с себя баллон и надел его Мысловскому. Сняв с себя «кошки», ночная двойка обула Балыбердина и Мысловского и вновь двинулась в путь. Часов в пять луна спряталась, и остаток пути они прошли в кромешной тьме. Лишь идущий впереди Туркевич светил фонариком под ноги, отыскивая собственные следы. Потом вдруг словно зажглись миллионы упрятанных в горах прожекторов. Наступил рассвет.

Пятого мая в пять часов утра четверка подошла к палатке.

Двадцать три часа путешествовали Балыбердин и Мысловский по Эвересту — восемь часов к вершине и пятнадцать часов к лагерю №5…

Они были совершенно обессилены, а у Мысловского к тому же сильно обморожены руки. На почерневших пальцах вздулись волдыри. Но главное — живы. Живы… Теперь важно было сохранить здоровье.

Иванов и Ефимов, дождавшись связи через час после возвращения восходителей, вышли к вершине, а Бершов с Туркевичем вызвали базу и попросили к рации доктора — Света Орловского.

Доктор — душа экспедиции и ангел-хранитель. Альпинисты помнят случай, как Орловский на высоте 6 тысяч метров в палатке удачно прооперировал прободную язву. Когда Слава Онищенко заболел на высоте 7800 горной болезнью и острая сердечная недостаточность привела к падению кровяного давления до 50:0, доктор вывел его из угрожающего состояния без аппаратуры интенсивной терапии. Впрочем, у Орловского был в этом деле хороший помощник — сам Онищенко. Спасательные работы могли отодвинуть, а может быть, и сорвать планы восхождения. И Слава, зная это, почти без сознания, с едва работающим сердцем, на одной воле, сошел с помощью друзей вниз.

…Утро 5 мая, как мы знаем, принесло доктору Орловскому еще двух новых, «дистанционных», впрочем, пациентов: Балыбердина и Мысловского. Я слышал магнитофонные записи переговоров Орловского с Бершовым. Это были спокойные, деловые переговоры, и Сережа Бершов по указанию Света Петровича исправно делал уколы компламина, гидрокортизона и гепарина, которые предусмотрительный доктор заложил в высотную аптеку. Препараты сделали свое дело: Балыбердин к исходу следующего дня был в порядке. Обморожения Мысловского были серьезными. Очень болели руки, но «прицепиться» с веревки на веревку никто за него не мог, и он мужественно, превозмогая боль, шел вниз в сопровождении «лечащего врача» Бершова, Туркевича и Балыбердина.

…Вернувшись с вершины, Валентин Иванов и Сергей Ефимов уже никого не застали в лагере №5. Им снова предстояла ночевка без кислорода, но теперь Эверест был уже за спиной, а это совсем другое дело. К вершине они выходили спокойно и деловито, лишь один раз Ефимова, шедшего первым, остановила натянувшаяся веревка — это Иванов не почувствовал, как закончился газ. Баллон поменяли и снова пошли. По дороге, найдя рюкзак Балыбердина, они едва оторвали его от земли. Оказалось, что кроме кинокамеры «Красногорск», трофейной радиостанции и редуктора, которые хозяйственный Бэл подобрал по дороге, в мешке было еще полпуда камней с макушки земли. Пришлось камеру и половину ценной добычи вытряхнуть.

Облака временами разрывались, и были видны тибетская и непальская стороны Гималаев. Они сняли панораму, а потом ефимовским «Любителем» — друг друга и пошли вниз. Так четверка Иванова, хотя и порознь, побывала на Эвересте…

Драма не-восхождения

…Была еще четверка Ерванда Ильинского, которая могла выйти на вершину в полном составе.Все группы, кроме этой — алма-атинской, — были сборными. А под знаменами Ильинского собрались его ученики. Покорение всей четверкой Эвереста было бы для них не просто успехом, но и актом благодарности учителю (который, впрочем, не намного старше подопечных). Ерванд Ильинский и Сергей Чепчев вышли из базового лагеря на день позже двойки Казбека Валиева и Валерия Хрищатого (Ерванд сопровождал в пешем походе грузы экспедиции, которые несли из Катманду носильщики, и запоздал с акклиматизацией, лишний день отдыха был важен для него). К тому же Валиев и Хрищатый, как более подготовленные, должны были из третьего лагеря забросить необходимый для восхождения кислород в лагерь №4 (8250) и снова вернуться в третий, чтобы, подождав Ильинского с Чепчевым, всем вместе выйти на штурм.

События, произошедшие накануне, смешали планы. Мысловский с Балыбердиным, сопровождаемые Бершовым и Туркевичем, спускались в аварийном порядке и вынуждены были ночевать в третьем лагере, лишив возможности четверку Ильинского соединиться (не было свободных мест в палатке.)Возник разрыв. «Пароход» отплывал, полоса воды увеличивалась, Ильинский и Чепчев видели его, но преодолеть расстояние не было возможности.

Валиев и Хрищатый утром 6 мая вышли в последний лагерь, а Ильинский и Чепчев в оставленный ими — четвертый. Так и шли они с разрывом в день. Утро 7 мая застало передовую двойку в сомнениях. Они чувствовали в себе силы идти к вершине, но тогда рушилась идея восхождения четверкой. Ждать Ильинского с Чепчевым — означало еще раз ночевать на высоте, растратить силы. Не ждать — может быть, утратить то, что не поддается учету…

Погода становилась хуже, и прогноз обещал максимум непогоды.

Первая попытка Валиева и Хрищатого была неудачной. Ураганный ветер мог сдуть с гребня двойку. Прошло два часа борьбы с холодом и ветром, опасной и безрезультатной борьбы. Двойка вернулась в палатку, которую, казалось, чудом не унес ураган, пересидела в ней несколько часов, и когда порывы ветра стали стихать, попросила базу разрешить им повторный выход. В это время Ильинский и Чепчев уже шли к ним. И сейчас, описывая события тех дней, я болею за Ерванда и Сергея, но даже прокомментировать действия, не то что их оценить их, никто, кроме самих участников, не вправе. Есть условия, когда только ты сам принимаешь решение. Один. Эти условия — граница жизни. В нашей истории она проходит у вершины Эвереста.

Валиев и Хрищатый вышли из палатки в пять часов вечера, еще засветло. А вскоре в покинутую палатку вошли Ильинский и Чепчев. «Полоса воды» сузилась настолько, что казалось возможным проложить трап: меньше часа разделяло их.

«Можно нам выйти вслед за ними?» — спросил Ильинский базу. Тамм отказал. «Тогда мы выйдем с утра пораньше». — «Нет, подождите возвращения».

Все лагеря стали ждать. Время шло. А Валиев и Хрищатый не возвращались. Прошло 10 часов — срок для столь сильной пары достаточный, чтобы вернуться.

Ильинский и Чепчев сидели в лагере на 8500. Все рации работали на приеме. Ночью раздался щелчок: «База, база…». И тишина. Напряжение росло.

Прошло двенадцать часов. И еще два… Рассвело. Ильинский и Чепчев проснулись, оделись, позавтракали и приготовились к выходу. Прошло 15 часов, а двойка не возвращалась.Очень сильная двойка.

В 8.30 база вызвала Ильинского: «Одевайтесь и выходите». В это время Ерванд услышал крик. «Кто-то кричит, — сказал он Тамму. — Свяжемся через 30 минут».

Чепчев выбрался из палатки и увидел Валиева, совершенно обессиленного. Он помог Казбеку влезть в палатку. Потом появился Хрищатый. Оба они едва говорили. Ночное восхождение, на этот раз без луны, на ощупь, в холод, ветер, снег, — было невероятно трудным.

Казбек задыхался, ему дали «штурмовой» кислород, но он долго не мог вдохнуть. Хрищатому, который очень замерз, тоже надели маску. (Валерий Хрищатый вскоре погибнет под лавиной при штурме вершины Хан-Тентри.) Три последних часа двойка спускалась без кислорода. Потом, придя в себя, они расскажут, что рассвет был прекрасен, что Гималаи окрасились сначала в пурпур, потом в желтый цвет, прежде чем стали белыми…

К утру седьмого мая погода не ухудшалась. Наоборот. Вполне приемлемая для восхождения была погода. Валиев и Хрищатый медленно приходили в норму, когда Тамм, спросив, есть ли обморожения, и узнав, что есть «небольшие волдыри», распорядился: Ильинскому и Чепчеву сопровождать вернувшуюся с горы двойку.

— Я думаю, нет необходимости их сопровождать, — сказал Ильинский.

— А я думаю, есть! — решительно ответил Тамм. — Всем вниз!

Никогда Ильинский не был так близко к вершине. От осуществления мечты его отделяло триста метров с небольшим.

— Значит, мы не идем на вершину? — еще раз спросил он базу, давая шанс Тамму снять со своей души камень запрета.

— Не идете, — сказал Тамм. Может быть, потому, что перед глазами у него был спустившийся вчера обмороженный Мысловский и он еще помнил его фразу: «Спасибо, Женя, ты подарил мне вершину!». Может быть, потому, что слишком долго ходили Валиев с Хрищатым, чтобы у них было «все в порядке». А между тем обморожения рук действительно были незначительными. (Лишь позже, внизу, открылось, что у Хрищатого крепко морозом были прихвачены ноги.) Двойка могла спуститься сама. Но был приказ, и было крушение. Впрочем, Ильинский не был бы Ильинским, если бы не попытался использовать последний шанс. Нет, не для себя. Он пойдет с двойкой вниз, помогая ей перецепляться с веревки на веревку, а оставшийся кислород отдаст Чепчеву. Чтобы тот, подождав Хомутова, Пучкова и Голодова, вместе с ними вышел на маршрут до вершины.

День Победы

Было утро 8 мая. Посоветовавшись с земляком Чепчева алма-атинцем Голодовым, Хомутов принял решение — идти втроем. По плану команда должна была штурмовать вершину 10 мая — значит, Чепчеву предстояло бы три ночевки на 8500. Слишком рискованно.

Четверка Ильинского двинулась вниз, а Хомутов с Пучковым и Голодовым вверх…

(Пройдет 8 лет. Ерванд Ильинский вновь предпримет попытку взойти на Эверест. И взойдет!)В то же утро Тамм получил радиограмму из Москвы. В ней говорилось, что всем участникам штурма присвоено звание заслуженных мастеров спорта. Это на первое. А на второе — в связи с ухудшением погоды и во избежание лишнего риска прекратить все восхождения. Понятно. Чего рисковать к празднику.

Владимир Шопин и Николай Черный в это время зашнуровывали ботинки, чтобы предпринять законно заработанную попытку выйти на вершину. Их остановили, утешая тем, что они внесли огромный вклад в общую победу. Это была правда. Но расшнуровывали ботинки они с тяжким сердцем.

Хомутов в этот момент был уже в четвертом лагере.

«Такой вот приказ, — сказал ему Тамм. — …Смотрите сами». — «У нас опять пять баллонов кислорода на человека, и мы в порядке». — «Вы слышали — решайте сами!» И хотя это не было ни разрешением подниматься дальше, ни запретом, это было решение Тамма. «Сейчас подойдут ребята, и мы решим… До связи в восемь вечера».

В восемь вечера связь застала Хомутова, когда тройка находилась уже на пятой веревке по пути в предвершинный лагерь.

«Состоялось собрание, и большинством голосов решено, что вы должны вернуться, — говорил от имени большинства Шопин. — Не рискуйте!» — «У нас у всех дети, — ответил Хомутов. — Мы не мальчишки. Нам по сорок. Мы строили планы, чтобы завтра, в День Победы, выйти на штурм. Мы все-таки пройдем в пятый лагерь. До утренней связи!»

Они пришли на 8500 вечером. За день преодолев путь от 3-го до 5-го лагеря.

9 мая в 8.30 Тамм, как обычно, вышел на связь: «Поздравляем вас с Днем Победы! Где вы?». «Спасибо. Мы прошли рыжие скалы. До вершины три часа ходу». «Черти!» — скорее с радостью, чем с осуждением, сказал Тамм.

В 11.30 на вершине они салютовали Дню Победы поднятыми ледорубами и вымпелами-флагами нашей страны, Непала и ООН. Тамм передал в Москву слова благодарности за присвоение званий заслуженных мастеров спорта и добавил, что приказ о запрещении выхода на вершину опоздал. И еще три человека на вершине высочайшей горы мира!

«Молодцы!» — отозвалась Москва.

…На зеленой лужайке у реки, в двух часах ходьбы до Луклы, где альпинисты остановились для отдыха, покинув Эверест, Михаил Туркевич фотографировал траву. Соскучился Миша по нормальной земле за два месяца, проведенных среди камней, льда и снега. Все соскучились, но уже вечером, у костра, затеялось вполне деловитое обсуждение возможности «пробить» новую гималайскую экспедицию на другие вершины по никем не пройденным маршрутам.

Меня подмывало спросить: что же все-таки их гонит на вершину, зачем они от леса, реки, от цветов, трав и птиц идут в этот враждебный человеку мир, но урок Германа Буля — первовосходителя на Нанга Парбат (8125 м), который на устроенном в его честь приеме в Вене ответил: «Чтобы хоть там не слышать этого вопроса», остановил меня.

«Раз есть вершина — конец пути или дно — конец пути, значит, надо найти этот путь и пройти по нему», — отвечаю я за альпинистов, поскольку ко мне никто не пристает с вопросами после достижения мною в Гималаях 4000 м без рюкзака.

Мы сидели, слушали треск сучьев в огне, тихую песню Ефимова, вечное, но поучительное ворчание доктора. А я думал о последнем решении Тамма, связанном со штурмом 9 мая.

Оно было небеспристрастным. Страстью были проникнуты действия Балыбердина, единственного из наших, вышедшего на вершину без кислорода. И восхождение Мысловского, лучше других знавшего свои возможности. И лунное постижение горы Бершовым и Туркевичем, и ночной символический «сон с кислородом» Иванова и Ефимова. Две попытки Валиева и Хрищатого были полны страсти, и отчаяние Ильинского с Чепчевым, и слезы Москальцова, и спуск Онищенко, и страдания Шопина и Черного, и, наконец, бросок через лагерь на вершину в День Победы Хомутова, Пучкова и Голодова. Все было проникнуто страстью. И желанием ее.