Лишь несколько раз в жизни у меня было ощущение душевного комфорта, но я не помню, при каких обстоятельствах. Скорее всего, когда не было выбора. Не во внешнем мире, а внутри себя. Необязательное его отсутствие вынуждало предпринимать действия, за которые никто не мог нести ответственности, кроме тебя самого. Да, по существу, никто, ни при каких обстоятельствах не несет этой ответственности. Обстоятельства диктуют поведение, сообразное твоему представлению о жизни, а Бог дает возможность отказаться от случайного. Ошибка — тоже удача, если ты ее узнал и она не нанесла урон никому, кроме тебя.Цель оправдывает путь. Единственный способ преодоления — движение. Единственный способ движения — преодоление. Нагнись, если упало. Никто не поднимет, кроме тебя. Не хочешь жить в лежащем на земле мире — нагибайся и поднимай. Переставляй ноги. Переставляй. Дописывай строку…

Пот заливает глаза, солнце обжигает, сумка с фотоаппаратами бьет по бедру. До Намче-Базара вверх чуть не километр перепад высоты, а по тропе еще верст пятнадцать…

Из Катманду на небольшом канадском аэроплане мы прилетели в Луклу — поселок в Непальских Гималаях, и сели на аэродроме, полоса приземления которого представляла собой крутой плоский склон, в нижней своей части обрывавшийся в пропасть. На дне ее лежали обломки самолетов, не успевших сразу после взлета круто взять влево, чтобы отрулить от гигантской каменной стены.Взяв рюкзаки, мы сразу вышли на тропу, по которой шли редкие пешие носильщики, груженные корзинами, кровельным железом, мебелью и еще бог знает чем, необходимым для жизни. Поклажу они крепили за спиной широкими лентами, в которые упирались лбом. Иногда встречались погонщики яков, навьюченных разным скарбом, и путешественники в пестрых одеждах, тащившие на себе немалые рюкзаки.Темнота свалилась мгновенно. Едва успели поставить палатки и разжечь костер. Как раз шерпы уже приготовили ужин и разлили чай в металлические двустенные кружки-термосы.

Тропа была видна и ночью. Она вела в ту сторону, которую ты выбрал. Если вверх — то вглубь. В глубь Гималаев. Мимо крохотных поселочков, увешанных флажками на шестах, с которых ветер, полоща их, считывал написанные на разноцветных лоскутках молитвы. (В горах небо рядом.) Мимо крохотных мельниц на ручьях, которые ничего не мелют, а вращают медные барабаны с вычеканенными молитвами, может быть, другими. (У непальцев много забот. Зачем тратить время на обращение к Богу, если вода и ветер могут это сделать за тебя.) Мимо шерпа-отелей, где на нарах ты можешь расстелить свой спальник и укрыться от непогоды.Вверх — к Намче-Базару — деревне, расположенной на склоне в виде древнего амфитеатра, а потом дальше, к большому монастырю Тхъянгбоче, у стен которого один из первовосходителей на Эверест, новозеландец Эдмунд Хиллари, в 1953 году увидел йети и где у ограды расположена последняя перед горой пивнушка, темная, едва освещаемая керосиновой лампой и огнем из очага, на котором стоит котел с чаем, а рядом другой с местным рисовым пивом чанг, опасным для чужеземца не хмелем своим, а амебой или лямблей, которых можно получить на долгие годы мучения. Впрочем, поганые простейшие живут не в самом напитке, довольно приятном на вкус, а в кружках и банках, которые не так уж принято мыть, но полагается передавать по кругу.

Шерпы приветливы, доброжелательны, бесхитростны, и отказ участвовать в празднике общения может их обидеть. Из двух зол меня выбрала лямбля, за что спасибо. С амебой было бы больше неприятностей. Знаменитый восходитель-одиночка Месснер лечился от амебы долго, перенес операцию на печени, но, кажется, не избавился от этой дряни никогда и маялся всю жизнь. Глоток спирта до еды, глоток — после помогает тем, кто соблюдает осторожность, ест европейские консервы, пьет кипяченую воду из своей кружки и путешествует по Швейцарским Альпам. За общение надо платить.

Еще выше Тхъянгбоче есть крохотный монастырек Пангбоче, где хранится священный скальп йети, а дальше — ледник — место базовых лагерей.

У меня был выбор: посмотреть священный скальп и следы жизнедеятельности альпинистов в покинутом лагере или идти одному вниз, вслед за ними. Дело в том, что мы опоздали к штурму и встретили наших восходителей на тропе. Они возвращались с Эвереста.

К этому моменту сто двадцать человек поднялись на высочайшую вершину мира, из них одиннадцать наших. Пятьдесят восемь человек остались на Горе навечно. Среди них ни одного нашего не было.

Это было почти все, что я знал об альпинизме, когда в составе специализированной группы, состоящей из горных туристов, альпинистов и вообще подготовленных людей, прилетел из Москвы в Катманду. Среди этих крепких и спортивных людей, готовых к трудностям и геройству, я увидел Алю Левину, моего давнего и близкого товарища по той «Комсомолке», — великолепного журналиста и душевного, доброго человека. В ее девятиметровой комнате на Селезневке, кроме книг и крохотного стола, умещались две кушетки, на одной из которых спала хозяйка, а на другой всегда квартировали герои ее очерков, приезжавшие из провинции, родственники из Тулы или цветастые цыганки со всей страны. Маленькая Аля была вовсе не спортивна, но любознательна и упорна. Я не сомневался, что она доползет до базового лагеря.

В столице Непала, не избалованного тогда посещениями соотечественников, группа встретилась с послом Советского Союза, которого мы с Левиной знавали в прежние времена как секретаря ЦК ВЛКСМ.

После общих слов аудиенции мы с послом удалились в кабинет, где он, тщательно вымыв руки специальным, антибактериальным красным мылом, принял важное сообщение, которое ему передали со мной из Москвы. Он вскрыл пакет и многозначительно посмотрел на меня. Я понял его без слов и тоже тщательно вымыл руки красным мылом, после чего он предложил мне то, что я и привез, — докторскую колбасу микояновского комбината с бородинским хлебом. Я оценил его жест, но благородно отказался от жертвы.

— Вы меня знаете. Что если я отвалюсь от группы и буду путешествовать один?.. Мне хотелось бы написать об альпинистах.

— Разрешить не вправе. Но ведь я могу узнать о вашем демарше, лишь когда группа вернется. Не так ли?

Он улыбнулся, и мы скрепили сговор стерильным рукопожатием.

— Такой вам совет: для питья и чистки зубов пользуйтесь только своей посудой и водой из бутылок. Кипяченой. И чаще мойте руки.

Он завернул кусок красного мыла в чистый лист бумаги и сунул мне в карман.Он был дружелюбен и проницателен. Недаром в его бытность у нас с Непалом не было пограничных споров.

Я был тоже дружелюбен, но проницательности мне не хватало, а потому, выпив с шерпами в харчевне у монастыря сначала весь спирт из моей фляги (что соответствовало рекомендациям) и спев с ними сначала русский репертуар, а затем и непальский, я укрепил дружбу между нашими странами (что тоже порадовало бы посла) изрядным количеством чанга из их посуды (что было ошибкой) и отправился в палатку собирать вещи, чтобы с восходом солнца отправиться на поиск альпинистов.

Куда шел и где собирался искать восходителей, руководителям нашей группы объяснить я не мог. Во-первых, ну, совершенно не мог. Во-вторых, не знал.Взвалив рюкзак за спину и фотосумку, набитую аппаратурой, на плечо, я пошел вниз в сторону Намче-Базара. Господи, какая красота: чистые ручьи, голубое небо, сияющие снега, приветливые встречные люди, красные, белые, розовые рододендроны, где под кронами можно передохнуть, покурить и рассмотреть облачный «флаг» над самой вожделенной вершиной мира…

Еды и воды у меня на два дня пути, и этот путь оправдан случившимся выбором. Покой и воля, как говорил Пушкин, — неужто нашел? Правда, скоро проснется лямбля, но я об этом не знаю. Лежу себе, пережидаю полуденное солнце в тени цветущего дерева, подложив под голову «Мертвые души» издательства «Физкультура и спорт», и думаю: «Человек покорил океан, космос, горы… И верит же, сукин сын, собственным словам, хотя еле-еле выживает, к ним прикоснувшись». Видимо, PR существовал всегда в природе людей. Кичатся своим могуществом, которое грубо можно сравнить с тем, что его создало и окружает, как меня, лежащего под рододендроном, уязвимого даже для невидимой без микроскопа лямбли, с массивом Гималаев — Тибета.

Пребывая в философском состоянии, я, видимо, забылся, однако почувствовав маленькую руку на раскаленном лбу, нисколько не удивился. Передо мной в красной вязаной шапке стоял вчерашний товарищ по пирушке и радостно улыбался.— Вставай, сгоришь. Я тебе помогу донести рюкзак до Намче-Базара.По дороге он рассказал, что был поваром нашей экспедиции, что альпинисты пошли вниз к Лукле, а в Намче-Базаре в доме одного из дядюшек сирдаров (бригадира шерпов) Пембы Норбу задержался Леонид Трощиненко.

Амг понятно изъяснялся на русском, обогащенном безобидной лексикой, которую, как все непальцы, очень способные к языкам, вставлял к месту. На английском он тоже говорил понятно.

У дома дяди Пембы, одного из немногих крытых железом, он меня оставил. Привалив рюкзак к двери и почувствовав себя на месте, я пошел к крохотному базару, где торговали колокольчиками, бронзовыми фигурками, карабинами и веревками прошлых экспедиций, фотопленкой преклонного возраста и прочим товаром. Рядом стоял шерп с большим рабочим, изогнутым внутрь острием непальским ножом кхукри.

— Продай!— Нет.— Сколько?— Пятьдесят рупий.— Пять!— Сорок!— Десять!— Тридцать!— Двадцать!— Тридцать!

Тут я вспомнил, что в рюкзаке у меня лежит электрический утюг, который, как уверяли знатоки бартера в Москве, «хорошо пойдет». То-то рюкзак тяжелый. Через минуту я вернулся с утюгом.

Непалец посмотрел на утюг, подержал за шнур, покрутил колесико термостата.— Двадцать и утюг, — сказал я.

Он кивнул. Я отдал ему двадцать рупий и электроприбор. Он протянул мне нож. Пересчитал деньги и повторил:

— Двадцать и утюг. — Потом помолчал и добавил: — Только утюг не надо. — И вернул его мне. Поэтому в дом дядюшки Пембы Норбу я вошел не с пустыми руками. В большой комнате под потолком висела хитрая керосиновая лампа, ярко освещавшая сидящего за столом Леню Трощиненко — ленинградского альпиниста, забракованного врачами для восхождения на вершину, выполнявшего функции начальника дороги по ледопаду и заместителя руководителя экспедиции Евгения Тамма по хозяйству.На столе стояли три плоских консервных банки и кружки. Рядом на полу у медных чанов с тибетским орнаментом умывались, словно домашние кошки, две крысы. Четыре шерпа, положив руки на плечи друг другу, монотонно и мелодично пели и танцевали, экономно переступая ногами. Сам Пемба Норбу, похожий на Пятницу из старых книжек о Робинзоне, был одет в пуховую жилетку с нашим гербом и куртку «Адидас», остальные — в одежды прежних экспедиций.

Увидев меня, они остановились, налили из черного сосуда, украшенного латунью, в кружку знакомый мне чанг и пустили ее по кругу. Передавая кружку, они придерживали левой рукой правый локоть в знак уважения, совсем как делают в Средней Азии.

— Они празднуют удачное завершение нашей экспедиции, — сказал Леня. — Двое из них бывали на Эвересте, один участвовал в шести восхождениях, а Наванг, самый маленький и веселый, был ближе всех к вершине в нашей гималайской компании, — он широко улыбнулся и усадил меня за стол.

(Через несколько лет, узнав, что Трощиненко накрыло лавиной в базовом лагере под пиком Ленина, я отправлюсь на Памир, чтобы участвовать в поиске Лени. Его не найдут, а я, спустившись с горы, случайно окажусь в центре трагических ошских событий и напишу материал о них.)

Наванг поднялся чуть выше отметки 7800, а дальше по выбранному нами маршруту пройти из-за сложности не смог. С первой минуты, как только Тамм и старший тренер Анатолий Овчинников (тоже — доктор наук) заявили маршрут в министерстве туризма Непала, стало ясно, что это самый трудный за всю историю Горы.

— Пути к вершине сложнее, чем выбрали мы, — нет, — скажет мне Тамм. —

Логического пути нет. Искусственно можно создать себе гораздо больше осложнений.Утром, налегке, то есть без электрического утюга, я один отправился в сторону Луклы. Вниз, вдоль реки, по тропе мимо деревенек с каменными ступами, увенчанными пирамидками с глазами Будды, мимо террасных полей и улочек, мимо камней, с невероятной красотой обработанных каллиграфами-каменотесами, со словами молитвы «Ом, мани падме хум» — «О, камень драгоценный в цветке лотоса», мимо крохотных базарчиков, навстречу идущим вверх.

Лямбля вынуждала делать частые привалы, живот болел, уши обгорели, но красота компенсировала неудобства. Один раз в прогалине между раздвинувшимися для удовольствия идущих хребтами показался Эверест, знакомый мне по виду из монастыря Тхъянгбоче.

Альпинистов я нашел через шесть часов ходу на лужайке у реки Дудх-Коси. Они обедали. Свалив рюкзак и сумку, я представился и сказал, что хочу написать о восхождении. Кто-то произнес слово «ледопад». Я спросил, что это такое, и за расстеленной на траве скатертью воцарилась мертвая тишина.

— Не знаешь, что такое ледопад?— Нет.— И хочешь написать?

— Я не был на Эвересте, не был в базовом лагере и никого из вас не знаю. Если честно расскажете, что там было, я честно напишу.

Володя Балыбердин, сидевший в стороне, поднялся и достал маленькую записную книжку.

— Этот блокнотик был со мной на вершине, — он положил его на скатерть и раскрыл: внутри, свернутая вчетверо, лежала моя заметка «Фея лета», вырезанная из «Комсомолки», с фотографией маленькой девочки в белом длинном плате, светящемся в темноте.

Он стал читать, но я остановил его, испытывая страшную неловкость и смущение.

— Садись, — сказал Миша Туркевич — невероятный красавец с озорным цыганским глазом. — Евгений Игоревич! Вбросим шайбу, первый гость!

Тамм сдержанно кивнул. На скатерти появились три консервных банки, действительно, по размерам напоминающие хоккейную шайбу.

Народ оживился. Поскольку в Непале существовало ограничение на ввоз спиртного, Володя Воскобойников, консультант по питанию, закатал спирт в жестянки, снабдив их этикетками «Вишнево-виноградный напиток», которые, не выдержав вранья, скоро отвалились.

— Ничего не болит? — спросил Свет Петрович Орловский, уникальный врач и альпинист, в миру заведующий отделением Морозовской детской больницы.

— Сейчас будет сеанс светотерапии, — сказал кто-то, и все засмеялись.

— Живот болит второй день.

— В какую сторону крутит?

— Вроде по часовой.

Доктор сходил в палатку и принес роскошный с серебристыми углами чемоданчик. Какие-то невероятные тюбики, ампулы и коробочки лежали в ловких ячейках. Он достал мазь, выдавил мне на ладонь и сказал:

— Мажь против часовой стрелки.

— Поможет?

— Вещь импортная, недешевая. Должна помочь.

Потом он протянул мне кружку со спиртом. Ребята засмеялись. Я выпил, закусив космическими мини-сосисками.

— Ну что, лучше?

Я подробно описываю этот эпизод, чтобы сказать, что в нем не было ничего случайного, от чего следовало бы отказаться. Как и в выборе стартового собеседника. Это был не руководитель экспедиции, не главный тренер, не наш первовосходитель…

Кажется, мы начали с Иванова. У меня был магнитофон, куча батареек и десять двухчасовых кассет. Ребята были полны невысказанных, нескорректированных впечатлений, ощущений и знаний. Я был первым, кому они рассказывали, что происходило на Горе. Они были искренни, эмоциональны, и каждый видел события по-своему. За трое суток я записал чуть не двадцать часов пленки.Говорили все: кто взошел, кому не повезло, кто сидел внизу, потому что все, я настаиваю, все альпинисты экспедиции, включая Леню Трощиненко и Хуту Хергиани, который выполнял функцию высотного кинооператора, были достойны Эвереста. Половина пережила драму достижения, другая — драму лишения мечты, но это была одна драма с разным финалом. В ней много действующих лиц, но нет премьеров и статистов.