Испания на сломе веков и испанская инквизиция — глазами “деформированного гения”, предсказавшего в своих работах экспрессионизм, символизм и сюрреализм.
Офорты Гойи в зачине фильма и на финальных титрах — впечатляющая рама киноромана. Изуродованные страданиями и физической болью лица, простые горожане, ведьмы и служители церкви — ломаные линии мира, перекошенного войнами, пытками инквизиции.
Форман покрывает экран патиной времени. Цветовая палитра меняется от светлого, золотистого (в раннем периоде творчества художника царил жаркий темперамент испанской жизни: кружево мантилий, яркие камзолы, разноцветные рынки, белые стены соборов) к “подвижному мраку”, в котором ночными бабочками вспархивают черные фигуры и полные света лица. “Призраки Гойи” — киновариации на тему гравюр. Режиссер и оператор Хавьер Агирресаробе (один из самых известных в мире испанских кинохудожников) пытаются передать экспрессию офортов, темперамент бытия страны, увязшей в Средневековье на века.
Конец XVIII столетия. В Испании еще ярится, щерится истлевающая инквизиция. Стервятники в черных сутанах расползаются по улочкам и бурлящим весельем тавернам, чтобы высмотреть еретиков. Форман рассматривает мир глазами Гойи, за субъективной камерой — субъективный взгляд Художника, вышагнувшего за пределы эпохи и сумевшего стянуть целую эпоху в гримасы офортов “Капричос”, “Бедствия войны”, “Диспаратес”.
Режиссер отказывается от распространенного в кино vie romancee — романтизированной биографии творца. Вышвыривает лекала житийных киноописаний. Вместе со сценаристом Жан-Клодом Карьером (сотворец Бунюэля и Луи Маля) они уводят Гойю (Стеллан Скарсгард) на периферию кадра, руководствуясь точным замечанием исследователей, назвавших художника первым журналистом.
С восхитительной свободой, бесстрастностью и отчаянным нежеланием приукрашивать события и лица (известен случай, когда королева отказалась принимать свой портрет, сочтя изображение слишком уродливым). Гойя бытописал реальную жизнь страны в часы мира и войны, пиршества и чумы.
…Гойя ничего не может переменить в несовершенной действительности вокруг него. Мир, воссоздаваемый на экране, неустойчив и шаток, вот-вот провалится в бездну. И тогда он хватает блокнот и рисует. Картины источают гнев, отчаяние, боль. Вопиют: “Человечество, отзовись!”. Нет ответа.
Главные герои — святой отец Лоренцо (Хавьер Бардем) и дочь торговца Инесс Бильбатуа, муза художника, ставшая моделью для многих его творений, в том числе знаменитой “Молочницы из Бордо” (Натали Портман). Лоренцо — человек догмы, способный на казуистические превращения: из ортодоксального святоши в ярого революционера, отстаивающего принципы Французской революции. Но в исполнении Бардема это живой человек, с фанатичными убеждениями, сильными страстями, неисправимыми слабостями. Мефистофель и Фауст в одном лице. Это он поднимает новую волну гонений инквизиции. И он же пытается освободить от пыток Инесс. И он же домогается ее истерзанной плоти. И его портрет кисти Гойи сожгут в священном огне.
Натали Портман Милош Форман увидел на обложке журнала и был потрясен сходством актрисы с “Молочницей из Бордо”. Ей досталось сыграть сразу три женских характера, по сути — основную палитру излюбленных женских образов Гойи. В начале она — святая невинность Инесс, подвергшаяся так называемой “процедуре вопроса” (так церковники именуют пытки с выламыванием суставов). Ближе к финалу в духе классической мелодрамы ее характер раздваивается. Портман возникает в роли полубезумной Инесс 15 лет спустя. Из застенков инквизиции выходит патлатая ведьма, покрытая струпьями, с перекошенным лицом, щурится от яркого света и ищет рожденную в тюрьме дочь. Еще один характер — дочь Алисия, хорошенькая и своенравная блудница, словно сошедшая с гравюр Гойи из городской серии.
Когда-то бежавший из тоталитарной Чехословакии Форман искал в сюжете картины эхо своей жизни при “нацистах и коммунистах”. Но сегодня возникают совсем другие параллели. И военная кампания французов, несущих “свободу-равенство-братство” соседям-испанцам огнем и мечом… И противостояние простого испанского люда… Все это напоминает нынешнюю “демократическую” иракскую кампанию.
Милош Форман снял вызывающе традиционный фильм. Он возвращается в старомодное кино большого стиля, не боясь упреков в уступках классическому Голливуду. Оттачивает детали вплоть до оттенка света, который падает на порхающий веер. С равной экспрессией выписывает на экране страшную дыбу в действии, зажженные свечи на шляпе художника, рисующего свой автопортрет, притягательную порочность таверн, машинерию литографии. Это кино чрезвычайно богатой и точной фактуры, до которой у нынешних вечно спешащих режиссеров руки не доходят. Порой кажется, что аутентичность времени слишком навязчива, будто фильм снят в эпоху Гойи и за время хранения несколько пропылился…
“Призраки Гойи” — картина, снятая в так называемом стиле киноманьеризма. Не претендует на открытие языка, заимствует сюжеты. Но прошлое — и историческое и кинематографическое — для Формана не просто резервуар идей. Используя живописные образы гравюр и расхожие литературные сюжеты, он пытается отразить величие и низость эпохи. Влить живую воду в невидимый сосуд истекшего времени. Подобно тому как Гойя умел придавать обычным предметам и событиям символическое звучание, Форман в стертой сериалами мелодраматической коллизии пытается воспроизвести “кинохронику” Испании XVIII и отчасти XIX века
Российскому зрителю, очевидно, вспомнится экранизация романа Лиона Фейхтвангера “Гойя, или Тяжкий путь познания”, монументальное творение копродукции СССР—ГДР—Болгарии—Югославии немецкого режиссера Конрада Вольфа с Донатасом Банионисом в главной роли. Был еще фильм испанца Бигаса Луны “Обнаженная Маха” — запутанная любовная история Гойи (его сыграл Джордж Перугориа) и герцогини Каэтаны (Аитана Санчес Хихон). Каждая имела свои достоинства и изъяны. Фильм Формана будет принят также неоднозначно. Но долго еще будут помниться темные кадры совета инквизиции — одушевленные офорты. Или финал… Осел, впряженный в телегу, увозит труп Лоренцо — святоши и дьявола, за телегой бредет сумасшедшая “соломенная” вдова Инесс, прижимая к груди малютку-найденыша. За этим печальным шествием наблюдает глухой Гойя — первый журналист, осмелившийся сказать миру все, что он о нем думает…
