О временах

При “совке” были вещи, которые были в принципе невозможны. Сейчас в принципе возможно все. Все зависит от твоих усилий и от совпадения некоторых независящих от тебя обстоятельств. Поэтому сегодняшнее время мне гораздо ближе, несмотря на все его недостатки. Нас вот на телевидение не берут. Не формат, во-первых. Во-вторых, клипы, как считает руководство каналов, это для 15-летних, а мы им немножко уже в дедушки годимся, и наша музыка им не интересна. Они почему-то за них решают. А нам в телевизор попадать надо, потому что плотность информационного поля такова, что сами наши слушатели о новой пластинке, как 30 лет назад, не узнают. Тогда воздух был пустой, сейчас эфир забит очень агрессивной рекламой.

Но я не жалею ни о чем, навсегда оставшемся в “совке”. Многие, испытывая сладкие чувства при просмотре старого советского фильма или чтении журнала “Крокодил” 30-летней давности, не задумываются о том, что на самом деле нам нравится не само произведение, а те воспоминания о нас молодых. О замечательной при любом строе юности. Это не такое искусство было хорошее, это мы были лучше. Мне очень не нравится эта тенденция сейчас — некая игра в советскую эстетику: рестораны, книги, фильмы, загримированные под “совок”. И этим занимаются либо люди, которые в силу своей молодости это время не застали и думают, что это очень продвинуто. Либо люди, которые преследуют тайные политические цели.

О власти

Чем отношения музыканта и власти отличаются от отношений рабочего и власти, писателя и власти? Ничем. Я вообще себя считаю нормальным гражданином. Я поддерживаю власть до того момента, пока ее действия совпадают с моими представлениями о том, как власть должна действовать в данной ситуации. Если я вижу, что наши представления расходятся, я перестаю ее поддерживать. Если я вижу, что они расходятся настолько принципиально, что это может коснуться моей жизни, я начинаю с этой властью бороться.

Я до сих пор вхожу в Совет по культуре. Несколько лет я там не присутствовал. Потом пригласили в его обновленный состав. За это время было, по-моему, одно заседание, на котором я не смог быть из-за гастролей. Но и тогда я сразу сказал, что, если на данном заседании будут решаться вопросы принципиально важные для российской культуры, я эти гастроли отменю. Мне сказали, нет-нет, в этот раз ничего особенно серьезного не будет. Пока больше не звали — надеюсь, что совет просто не заседал.

О культе

Первый раз я приехал на Abbey Road год назад. Мне удалось попасть на экскурсию, на которую возят только специалистов, имеющих отношение к звукозаписи. Я специально ради этого прилетел в Лондон. Экскурсия проходила в 8 утра, потому что уже в 9 студия начинала работу. Тогда я, конечно, ходил, как пионер, по Мавзолею, с замиранием сердца трогал эти стены, пол и микрофоны. А спустя год, когда мы уже приехали работать, все изменилось. Мы очень волновались в первый день, но, увидев, что имеющие по несколько “Грэмми”, работающие и с Полом Маккартни, и с Тиной Тернер люди находятся здесь для того, чтобы помочь нам осуществить задуманное, успокоились.

На наших студиях часто бывают ситуации, когда звукорежиссер начинает учить музыканта, что ему делать, чтобы его инструмент хорошо звучал. Там этого не может произойти по определению. Если твой инструмент звучит таким образом, значит, тебе это нужно. А их задача — просто записать так, чтобы ты ахнул. Плюс винтажное, легендарное оборудование, которое фантастически звучит. Поэтому и результат получается соответствующий.

О плате за культ

Огромное спасибо четырем спонсорам, которые помогли нам оказаться на Abbey Road. Без них мы бы, конечно, финансово не справились с этой историей. Записаться там может любой музыкант. Но музыканты во всем мире реально подходят к делу и понимают, что если запись будет стоить 400 000 долларов, например, то на пластинке они должны заработать хотя бы миллиона три-четыре. А музыкант, который зарабатывает мало, туда просто не придет. Поэтому там к нам и относились как к группе, которая, видимо, заработает такие деньги на этом альбоме. Я их не стал расстраивать историями о пиратах, которые и заработают эти деньги с молчаливого попустительства нашего славного государства.

О роке

Я вообще не очень понимаю, что такое рок, и никогда не понимал. Если рокер — это человек, который надел на себя проклепанную куртку, то это кто угодно может надеть. Раньше мы думали, что рок — это когда гитара с фузами и тяжелый барабан. Сейчас я понимаю, что это всего лишь один из способов извлечения звуков из музыкальных инструментов. Если рок — это какая-то идеология, тогда пусть мне объяснят какая. Секс, наркотики и рок-н-ролл? Для меня это не идеология. Наверное, забавно это кричать в пространство, когда тебе 19 лет. Но я и в 19 лет видел вокруг себя вещи гораздо более интересные. А вообще это из области очень тонких вещей. Когда мы были маленькими, группы Led Zeppelin и Deep Purple для нас были как-то рядом, мы спорили, кто лучше. А сейчас я понимаю, что Deep Purple — это обычная качественная эстрада, а Led Zeppelin действительно явление искусства, отдельная глыба, которую можно называть роком, а можно нет. Такие вещи понимаются на расстоянии.

О протесте в роке

Если считать, что рок начался с рок-н-ролла, то мне очень интересно, против чего протестовал Элвис Пресли? Есть такой жанр, который называется protest songs, — и Боб Дилан, и Джоан Байес этим занимались. Это отдельное политизированное направление. Какое это имеет отношение к року? И вообще делать из протеста профессию — это некрасиво. Протест сразу становится фальшивым. Потому что если человеку нормальному что-то противно, то он протестует против этого, независимо от того, чем он занимается. А если он протестует только потому, что ему образ велит это делать, то я ему не верю.

О нелюбви коллег по цеху

А я к ним тоже не очень хорошо отношусь. Я и не хожу поэтому никуда, ни на какие мероприятия. Мне жалко тратить время на пустую болтовню. Не так много собеседников, с которыми мне действительно интересно, но они есть. К счастью, я имею возможность с ними общаться вне всяких тусовок.