— Зачем вам эта тема? Давайте напишем про что-нибудь другое — юбилей открытия в колонии православного храма, например! Такое событие! Сам архиепископ приедет.В моем кабинете — делегация Управления исполнения наказаний по Костромской области.— Вы же понимаете, что произойдет, если этот случай станет достоянием гласности?— Я понимаю.

20 сентября 2006 года Наталье Васильевне позвонили на работу: «Ваш сын — в милиции». 16-летнего Максима Лимонченко взяли под стражу по подозрению в попытке похитить дамскую сумочку. Несмотря на заявления родителей о том, что мальчик психически нездоров, его поместили в общую камеру следственного изолятора.Наталья и Георгий Лимонченко ждали рождения этого ребенка 13 лет. Дождались. Вымолили. Мальчик рос хулиганистым, непослушным и частенько попадал во всякие переделки. 25 октября, придя на свидание с сыном, родители не сразу узнали в затравленном существе своего ребенка.— Он был совершенно на себя не похож, — сквозь слезы рассказывает Наталья Васильевна. — Лицо фиолетовое, скулы отекшие, плохо открывался рот. Я спрашиваю: «Максим, что с тобой? Тебя бьют?». Он говорит: «Зубы болят». Ну я же вижу, что так зубы не могут болеть, пусть даже флюс! Но он терпел, не жаловался. Думаю, просто боялся…Увидев, что у мальчика сломана челюсть и ребенок находится в жутком психологическом состоянии, родители несколько раз просили перевести его в больницу, но им было отказано.Следователь Любовь Маркова, которая вела дело Максима, в это время получила повышение по службе и стала не просто следователем, а заместителем начальника следственного отдела Давыдовского ОВД. Сменившая ее следователь Екатерина Молодова тактику менять не стала и направила в суд ходатайство о продлении срока содержания Максима под стражей с 2 до 2,5 месяца. 13 ноября судья Симонов ходатайство удовлетворил.

О том, что происходило с Максимом в СИЗО, остается только догадываться. За два месяца нахождения под стражей подростка девять раз переводили из камеры в камеру. Говорят, он ни с кем из сокамерников не мог ужиться.«Помогите! Моего сына бьют!» — жаловалась мать адвокату. Но в свидании с подследственным защитнику, как и матери, отказали, сообщив, что у мальчика нервный срыв.Добиться новой встречи с Максимом родители смогли лишь 9 ноября. На свидание к матери мальчика почему-то вывели в шапке. Он жаловался, что у него очень болит голова. Вид страшный. Челюсть выбита. Рот перекошен. Руки по локоть обварены кипятком и замотаны в грязные тряпицы. Казалось, он не понимал, что вокруг происходит. Сидел и все время плакал. Успокоить сына родителям так и не удалось.Наталья Лимонченко кинулась к врачу СИЗО.— Скажите, что с ним происходит? Может, ему надо консультацию психолога?— У нас есть свои врачи. Лечим, даем психотропные таблетки.Последний раз мама разговаривала с Максимом на допросе 21 ноября. Максим все время плакал:— Мамочка, пускай меня переведут в одиночку. Ты просто не представляешь, как здесь бьют. И я не знаю, что еще они могут придумать сегодня ночью!Наталья Лимонченко отправилась на прием к прокурору. Он пообещал помочь. Сотрудники прокуратуры действительно провели в СИЗО проверку, но никаких нарушений в содержании подследственных не обнаружили. Как признался в разговоре со мной старший помощник областного прокурора Виктор Бебешко, на условия содержания в изоляторе в тот день ему не пожаловался ни один человек. А через сутки после проверки к Максиму в камеру № 38 вызвали «скорую помощь».24 ноября его маме на работу позвонила следователь Екатерина Молодова и сообщила, что Максим находится в больнице, у него инсульт.Мальчику сделали сложную операцию. Но через две недели он умер, так и не приходя в сознание. Причина смерти — тяжелая черепно-мозговая травма. Кроме отеков и кровоизлияний, на теле Максима обнаружены множественные переломы ребер и перелом челюсти, который официальные лица упорно отказывались замечать в течение многих дней.

Ровеснику Максима, вместе с которым он утащил сумку у женщины, 6 февраля вынесли приговор — 1 год и 4 месяца колонии. Летом следующего года он вернется домой. Дело в отношении Максима прекращено. В связи со смертью обвиняемого.По словам Сергея Крашенинникова, следователя прокуратуры г. Костромы, по факту причинения тяжкого вреда здоровью Максима, то есть по признакам состава преступления, предусмотренного статьей 111 частью 4 УК РФ, прокурором города возбуждено уголовное дело. В причинении несовершеннолетнему тяжкого вреда здоровью обвиняется 17-летний П., сокамерник Максима.Скорее всего, ни в действиях сотрудников СИЗО, ни в работе следствия нарушений обнаружено не будет. Формально сроки предварительного следствия соблюдены. На видеозаписи в коридоре СИЗО, которую мне продемонстрировали в прокуратуре, нет ни одного кадра, где бы Максима избивал кто-то из персонала изолятора. Что происходит в самих камерах — тайна за семью печатями. Видеонаблюдение в них не ведется. Под каждой дверью охранника не поставишь. А то, что в течение месяца люди в погонах открыто игнорировали мольбы матери перевести мальчишку хотя бы на обследование в больницу, к делу не пришьешь.

В течение последнего месяца я трижды направляла официальные запросы в УИН с просьбой разрешить посещение режимных объектов. В нарушение закона «О СМИ» ни одного ответа так и не последовало.3 марта желание запечатлеть камеры костромского СИЗО хотя бы снаружи привело меня на верхний этаж жилого дома на улице Советской, выходящего окнами во двор изолятора. Один старый друг любезно согласился предоставить мне и оператору для съемок свой балкон. Но не прошло и четверти часа после нашего ухода, как в редакции раздался звонок. Друг, сбиваясь, кричал в трубку:— У нас ЧП! В моей квартире — весь ОВД Центрального округа и уголовный розыск. Требуют от меня выдать им террористов, которые расхаживали по моему балкону с камерой наперевес и незаконно фотографировали СИЗО.К счастью, дежурный милиционер в Центральном ОВД оказался человеком вменяемым, и с моими другом неприятностей не приключилось. Жаль только, что даже сейчас, после смерти Максима, благополучие внешнего периметра здания на Советской ценится выше, чем жизнь его обитателей внутри.

Прямая речь

Нина ТЕРЕХОВА, председатель Костромской областной правозащитной организации «Комитет солдатских матерей»:— За последние несколько месяцев это уже третья жалоба на избиение в ИВС и пытки. Одному из мальчиков, мать которого обратилась к нам, надевали на голову противогаз и впрыскивали какой-то газ. В результате независимая экспертиза в Институте скорой помощи в Ярославле обнаружила у мальчика ожог роговицы глаза.Мы долго пытались найти общественный совет при УИНе, призванный защищать интересы подследственных. Я звонила по десяти телефонам, но указанного в бумагах совета так и не нашла. О каком общественном контроле может идти речь в абсолютно закрытой системе?

Галина ГЛАЗОВА, социальный педагог костромской школы-интерната № 3 г. Костромы:— Свидетельницей допроса Максима я стала случайно 21 ноября. Мне на работу позвонили из милиции и попросили как педагога присутствовать на следственных действиях. Этого ребенка я никогда раньше не видела — оказалось, в милиции просто перепутали вспомогательную школу № 3, где учился Максим, и школу-интернат № 3, где я работаю. Мне и раньше приходилось участвовать в подобных делах. Но чтобы ребенок был в таком виде, я себе и представить не могла! Он был такой худой, забитый, болезненный, челюсть сломана… На допросе, кроме меня, были его мама, адвокат и следователь. Мальчик все время жался к маме, обнимал ее, гладил и причитал: «Мама, забери меня отсюда ради бога!».Я сразу вспомнила, как недавно присутствовала на допросе своей ученицы, которая связалась с плохой компанией и в пьяном виде убила парня. Странный факт: ее, убийцу, в СИЗО никто не сажал, до самого суда она находилась дома. А тут мальчишки украли пакет!Я спросила следователя: «Зачем его, такого болезненного, взяли под стражу? Неужели нельзя было оставить дома? Куда он такой убежит? Что-то можно сделать?». Но женщина-следователь меня оборвала: «Нельзя! Вы не по делу!».