1 января ФРГ стала главной страной в объединенной Европе не только де-факто, но и де-юре: председательство в ЕС на полгода перешло к канцлеру Германии фрау Ангеле Меркель. Ее правительство «большой коалиции», куда, как известно, входят правая партия ХДС/ХСС и левая СДПГ, заказало дюссельдорфскому WSI — близкому социал-демократам Социально-экономическому институту — тезисы для реформирования рынка труда континента. По счастливой случайности среди экспертов оказался и наш соотечественник Андраник ТАНГЯН.

— В конце 70-х — начале 80-х начался новый виток глобализации с открытием финансовых рынков. По этому пути очень быстро пошла и Россия. Европе было обещано, что в ответ на инвестиции в странах с дешевой рабочей силой она оттуда получит дешевые товары высокого качества, а те — рабочие места и новые технологии. Это было преподнесено как практически беспроигрышная ставка. На деле же никто, кроме инвесторов, не выиграл. Сравнительно недавно New York Times опубликовал материал, где сказано, что средний класс за последние 30 лет растет на 1% в год, тогда как верхние 10% улучшили свое благосостояние в пять раз.Этот процесс «Римский клуб» называет «бразилизацией» мира. Есть три сценария: «большая война» с вероятностью 35%; 15% вероятности, что «богатые начнут сознательно делиться с бедными», и половина шансов за то, что у вас называют «латиноамериканизацией», — то, что нарисовал Герберт Уэллс в «Машине времени», когда из трущоб будут вылезать по ночам преступные мерлоки, а богатенькие будут скрываться в своих дворцах за колючей проволокой и охраняться мощными ребятами.— У нас сейчас популярна теория, что разницу в доходах между 10% самых богатых и 10% самых бедных, достигающую 17 — 18 раз, нужно сократить до четырех. Ее отстаивает даже спикер Совета Федерации Сергей Миронов с партией «СпРос». Взрывоопасно ли раскулачивание с европейской точки зрения?— Взрывоопасна, на самом деле, эта тенденция. Как сказал один религиозный философ, «люди могут терпеть нужду, но не могут терпеть несправедливость». А такое неравенство и есть демонстрация несправедливости. Конечно, нагреваются и люди, и народы, которые считают себя униженными, — это главный мотор исламского бума; целые национальные регионы считают себя задавленными другой цивилизацией.В Германии, например, происходит отъем некоторых медицинских и пенсионных гарантий. Есть такая политика Make work pay («Платит — работа»), ее идея в том, чтобы заставить безработных работать, потому что щедрые субсидии часто ставят под сомнение привлекательность выхода на работу. Есть как позитивные меры вроде льготного налогообложения или сохранения социальных гарантий, так и наказания: если человек не принимает предложения биржи труда один-два раза, ему начинают резко урезать пособие, обязывают ходить на курсы повышения квалификации — все сводится к идее загнать на работу, не считаясь с прежним опытом работы людей.Платить должна работа, а не государство. Реализация европейских директив сводится к тому, что 1,53% от зарплаты платит предприниматель в некий страховой фонд, и, когда человек увольняется, он оттуда получает компенсацию.— Увольнительное пособие?— Его теперь берет на себя государство. Но фонд этот, как и Пенсионный, и ФОМС, теперь пополняется за счет предпринимателей. Или 50 на 50 за счет отчислений работодателя и работника.— То, что в России называют социальным налогом?— Это не налог, эта сумма даже с некоторыми процентами возвращается человеку, уволенному даже по собственному желанию. Выглядит это так, что платит государство, а фактически функционирует как страховка для бизнеса. В Голландии, например, есть специальный термин: «флексекьюрити», где «гибкая» занятость компенсируется социальной «безопасностью». Корень зла, на самом деле, в том, что интересы работодателей совершенно не затрагиваются: они могут нанимать и увольнять сколько угодно — все происходит, как они хотят. По существу, оказывается, что сейчас капитализм усложнился. По Марксу, были прямые отношения работодателя и наемного работника, и первый эксплуатировал, потому что платил не за результат труда, а за способность к труду второго, рождая прибавочную стоимость. Теперь в этой цепочке незримо присутствует государство, которое готовит общественное мнение, обеспечивает социальные выплаты, на самом деле косвенно дотируя фирмы за счет налогоплательщика. Откуда оно берет деньги? У тех же самых наемных работников. Когда можно беспрепятственно, что хотят сделать и в России, вывозить капиталы, то в конце концов работодатели начинают диктовать свои условия правительству: не примете наши условия — все рабочие места выведем, и вы останетесь лицом к лицу с озверевшими безработными.— Видимо, неслучайно и Голландия, которую вы называли наиболее удачным примером «флексекьюрити», из первых проголосовала против конституции ЕС. Это попытка обрести экономический суверенитет, закрыться?— Думаю, что не прямо, но реакция именно такая. В Германии, например, поговаривают о восстановлении немецкой марки вместо евро. А это сразу некий барьер для движения капитала. В 70-е годы немец не мог купить виллу в Испании: нужно было очень исхитриться, чтобы перевести туда сумму порядка 100 тысяч долларов.— Какой смысл реставрировать дойчемарку, если она и есть, по сути дела, евро, а ее эмиссионный центр находится на территории Германии, во Франкфурте?— А вот швейцарский франк отгорожен, хотя экономики вроде бы и связаны.— Евро — это же просто две марки, та же самая валюта!— Ну там 1,95 и еще сколько-то цифр. В Германии процентов двадцать населения, в том числе людей сведущих, за то, чтобы отгородить немецкую экономику от, скажем, общеевропейской.— Это все на уровне комплекса или есть и рациональное зерно?— Я думаю, это как раз рационально. Сейчас сильная позиция остается только у сильных. США выиграют, а по сравнению с Америкой все страны — малые, и они вынуждены отказываться от собственных производств. Англия уже забросила свое сельское хозяйство, у нее нет автомобильной промышленности, она постепенно превращается в один громадный офис по управлению производством чуть ли не по всему земному шару. Они берут себе привилегированные — даже не инженерские, а менеджерские функции.— При этом, насколько я знаю, Великобритания — лидер по приему приезжей рабочей силы?— Обслуги в первую очередь.— Пресловутый польский сантехник?— Да, совершенно верно. Или дорожный рабочий. Получается, что развитые страны насыщают себя иностранной прислугой, которая, прожив там пару поколений, начинает претендовать на что-то большее. И вот тут начинаются проблемы. Отсутствие среднего класса, который постепенно вымывается, устанавливает границу: из низов нельзя прыгнуть сразу в элиту, это обычно процесс двух-трех поколений.— Каковы цифры вымывания среднего класса?— По Германии у меня таких цифр нет. А по США я вам назвал: средний класс по 1% в год прибавляет в течение 30 лет, грубо говоря, нарастил 35%, а у элиты за это же время доходы выросли на 400%. Что это значит? Тот, кто был серединой среднего класса, опускается в его нижние слои, а дальше идут уже только малообеспеченные семьи. При этом дорожает образование. Все идет к тому, чтобы разделить общество на классы. Из бедных ты уже не выпрыгнешь, а средний класс — это как раз мост из низов наверх. Мост этот все уже и уже становится.— В Польше мне сказали, что в Англию подались лучшие врачи, а на их место приезжают уже украинцы…— Это интересно. Там раньше самые способные шли в юристы и во врачи из-за заработков. Возможно, сейчас они идут в менеджмент, а места докторов занимают врачи из других стран.— Это позитивный процесс или нет?— Не думаю. Большие миграции вызывают напряжение у населения. И показывают, что в стране не все нормально, — даже в такой самодостаточной, как Польша. Ведь в принципе интеллигенция должна оставаться там, где она наиболее адекватно себя чувствует, а не ехать за большим заработком.— А есть ли какой-нибудь рецепт от миграции населения вслед за деньгами?— Эффективные примеры? Возьмите Францию. Не обязательно много платить, иногда можно получать социальные льготы или государственные квартиры — поощрение статуса. Сейчас же все скорректировано на одну нишу, кто и сколько зарабатывает. Нужны мораль и идеология, а такой я пока в России не вижу.— В России сейчас происходят огосударствление высокодоходных отраслей и сброс с бюджета нерентабельной социалки…— Это идеология чистогана или длинного рубля. Мне не кажется, что русский народ можно привлечь ею. Она ожесточает общество. Та несправедливость, которая на этом нарастает, озлобляет, а как следствие — всякие зверства. Почему я оказался в этой группе, которая готовит повестку дня для германского председательства в Евросоюзе? Потому что это первая попытка количественно описать, определить некоторые индикаторы, отследить динамику развития стран в терминах и сделать выводы.— А как вам с точки зрения «флексекьюрити» новейшая российская поговорка: все еще работаешь или уже устроился?— Ну это уже давно было. Так раньше с характерным акцентом рассказывали про кавказцев. Думаю, это применимо к любой стране. Это я слышал чуть ли не в 70-е.— Значит, у нас на дворе опять 70-е?— Ну да.Главная мысль моя, что Россия бессознательно начинает путь размывания трудового законодательства, полагая, что таким образом она улучшит образ своих фирм. Но как это все работает? Люди начинают бороться за то, что они уже имеют, то есть карьерный рост ставится под сомнение: все, чего вы добиваетесь в конце года, — продление контракта. Это приводит к тому, что индивидуалистические настроения усиливаются: люди в коллективе себя не чувствуют, а гражданская ответственность снижается, менее охотно вступают в брак, тем более что приходится менять города, в результате и демография падает, рассыпается гражданское общество — и опять же возникает потребность в дополнительных иммигрантах. Средний класс ставится под вопрос. То, что поначалу рисуется как оживление конъюнктуры, на самом деле потом задним числом больно бьет по всему обществу. Расчет социальной стоимости, например атомной энергии с учетом не только киловатта, но и чернобыльской аварии, показывает, что АЭС дороже гидроэлектроэнергетики. Так и эффект от этой «флексибилизации»: если для отдельного предприятия это хорошо, то для всего общества она обернется очень серьезными проблемами. Смысл нашего разговора — высказать предостережение России.