Урок первый. География

Раньше-то летали в Тифлис запросто. Сел в Домодедово и через два с половиной часа там. По машинам — и вперед, сквозь цветущие абрикосы, стрельбу и карнавалы, мимо Давида-строителя, через Куру, а дальше — как карта ляжет. Еще в мае прошлого года.

К декабрю путь в Грузию запутался в горах, дороги по-прежнему ведут в Тбилиси, но начало берут из Вены, Стамбула, Баку, Киева, Мюнхена, Минска. Мы с Иртеньевым летели до Еревана.

Логично. Кавказ он и есть Кавказ. Все ближе, чем Турция. В Турцию-то, небось, Алик не приехал бы встречать даже меня. Даже Иртеньева. А в Ереван приперся. Прикиньте: через перевал, пять часов в дороге. С цветами и мандаринами.

Улетали из Москвы — плюс 8, в Спитаке — ноль. Дорога через Спитак длиннее, чем через Севан, зато новая. Считается, безопасная. Я ездила тут раньше, сразу после землетрясения: ночью, на грузовике, мимо завалов. Довольно жутко. Ряды одинаковых времянок, аккуратных, как в морге. Антиутопия. Сейчас — другое дело. На площади выгнулся подковой мемориал из розового туфа, вплотную к нему, как бы в едином комплексе — магазин, заправка, обменник. Армянский драм — единица бесконечно малая, лист тонкого армянского лаваша — 200 драм. 15 центов.

Деревни холодные, голодные. Все снабжение шло через Грузию. Сейчас армянам хуже, чем грузинам. Чем? Как в анекдоте — чэм-чэм… Чэм грузинам! На вагончике надпись по-русски: “Ресторан”. Дверь рассохлась, сифонит страшно. Упала ночь, упала и температура. Девушка включила рефлектор. Не греет ни фига. “Эсли очень голодные, — жестко усмехается Алик, — эшьте армянский шашлык, дело ваше. Но пить — только водку”. Наш друг Алик — кахетинец, от армянского вина трясется, как Онищенко — от грузинского.

Самое новое на этой дороге — таможня. Теплая. С телевизором. Есть даже нормальный клозет. С водой (холодной) и мылом. Туалет платный, валютой я еще не разжилась. Дядька в белом фартуке и ушанке блестит под луной железными зубами: “Иди быстро, ну! Потом отдашь”. Когда потом? Огромная очередь из автобусов, грузовиков, легковушек. Холод собачий, ехали на юг, джинсы-кроссовки. Горы. Декабрь. Минус пять. Что ищут эти армяне в наших вещах?

Грузин Алик и армянин пограничник между собой говорят по-русски. “Слушай, дорогой, русских журналистов везу, очень срочно, пропусти!”. Погранец кричит мне вслед: “Э! Журналистка! Хочу спросить: когда кончится ваш шовинизм? Холодно, нет? У меня трое детей, все девочки, жена беременная. Топить чем?”.

Российский газ проходит в Армению через Грузию по цене 110 долларов за тысячу кубометров (вдвое больше льготной по СНГ). Зарплата армянского пограничника 40 тысяч драм. Двести листов армянского лаваша. Тонкого, как бумага, во рту тает.

Грузинская таможня и “passport control” —отдельная песня. Все на соплях, на живую нитку. Армяне строят, грузины поют. Дальновидные армяне обустраивают свою границу уже лет десять. Легкомысленные грузины спохватились только сейчас. Здоровенные парни в черных шапочках вручную поднимают шлагбаум. “Как летели? — Через Ереван. — Штамп где? — Вот. — Не вижу. — Свет зажги. — Какой свет, генацвале?”. Пограничник сидит в холодном вагончике вроде придорожного армянского “ресторана”. Вклеивает шикарную сверкающую визу с фиолетовым солнцем в углу. “Шестьдесят лари, дорогая. Можно долларами”. Сколько это? 35 баксов. Ни-че-го себе! “При чем я? — симпатичный офицер вздыхает. — Российская стоит сотню. И то ли получишь, то ли нет. Еще до блокады. По три месяца ждали”.

Грузинская Виза в ярком наряде пляшет на мосту, рассыпая звезды из глаз. Что делаешь здесь в холодную зимнюю ночь в этом летнем платьице, Визико? Тебя караулю, как приказано. Ступай, Визико, иди к подружкам, вон они как симпатично расселись на перилах моста, бронзовые девочки, гуляй! Не могу, генацвале, служба. Визико дрожит и плачет, ей не нравится служба, но другой нет, проблемы с рабочими местами. Она трясет меня неожиданно сильной лапой за плечо и гудит: “Приехали!”.

— Не спи, —рявкает Алик, —замерзнешь.

Мы давно в Тбилиси, просвистели через город и глубокой студеной ночью выпадаем из джипа во двор, где два огромных пса-кавказца, старый Жора и молодой Мао прыгают на нас и требуют своей доли тепла.

Дорога из Еревана в Тбилиси со всеми остановками заняла ровно десять часов. Плюс два в самолете. Полсуток.

Урок второй. История

Из Волгограда приехал в Тбилиси грузинский бизнесмен, глава большого отлаженного дела. Его друг, фээсбэшник, предупредил, что имеет приказ его арестовать. Тот бежал в Москву. “Прочь! — кричал ему силовик, как Чацкий. — Какая Москва, ты что, совсем дурак?”. Контора гнала его через всю страну. Мужик потерял бизнес, квартиру, оставил семью. Вина его заключалась в том, что фамилия кончается на “дзе”. Удивительно ли, что рейтинг Саакашвили после блокады стал набухать, как почки этой зимой, и достиг сейчас 50 процентов при наличии в парламенте таких зубров-республиканцев, как знаменитые братья Бердзинишвили.

У Алика на полочке красуется фотография “Миши”. “А что такое? Классный какой, нет?”. Когда приходят друзья, обычно без звонка и даже без стука, — портрет, как правило, падает лицом вниз. “Боится меня”, — самодовольно замечает Марина.

К Саакашвили, “Мише”, люди даже одного круга, даже в одной, самой тесной, компании относятся настолько по-разному, что мы, привыкшие у себя в Москве измерять родство душ отношением к юмору, литературе и власти, чувствуем себя отчасти в сумасшедшем доме. Разброс — от горячей апологетики до жаркой ненависти. Впрочем, и то и другое, как все у грузин, немножко декоративно. Я их почему так люблю? Ну, смотрите. В начале улицы Шардэна (галереи, ресторанчики, лавочки) рядом со старой конкой — полуметровая (увеличенная вдесятеро) бронзовая копия фигурки седьмого века до нашей эры, найденной при раскопках. Позеленевший от времени носатый человечек в сванке сидит, прошу заметить, в кресле, свесив тонкие ножки, и держит в руке рог. Называется — “Тамада”. Двадцать семь веков этот славный народ пьет за дружбу! Надо быть настоящим тираннозавром, чтобы лезть к ним за стол со своей дурацкой политикой и распрями…

Политиков, особо беззаветно преданных делу Саакашвили, называют “ястребами”. Ястреб — эпическая птица Сакартвело. По преданию, царь Давид убил на охоте ястреба, и из горстки окровавленных перьев вырос дивный, парящий на крыльях своих балконов Тифлис. Горнолыжный курорт Гудаури среди летних развлечений предлагает нетривиальное: наблюдение за птицами. Говорят, в самом деле, интересно. Орлы и те же ястребы стоят в небе меж гор часто на уровне твоих глаз, едва колеблемые воздушными потоками. Сильное, говорят, впечатление.

Выходит, ястреб — основа государственности, одновременно летящий и неподвижный, зоркий и надежный.

Противники никак не называются. Они просто, как сказано у Искандера в “Созвездии Козлотура”, —“нэнавидят”. Те и другие сидят за одним столом и поют обнявшись. Чита-дрита. Мне это кажется добрым знаком.

В Тбилиси существует музей Советской оккупации. Никто из моих знакомых там не был. Он открылся в экспозиции советского периода в Историческом музее сразу после “революции роз”. И через неделю закрылся на ремонт. В состоянии этого раздумья и пребывает по сей день.

Бесноватые звиадисты, “враги народа” в подполье, ночные аресты, доносы, жуткие эринии в черных колготках — те, кто застал Тбилиси в этих декорациях, сегодня, вроде меня, упиваются прозрачной красотой здравого смысла.

Политика — политикой, а дружба — дружбой. “Слыхал, —смеются “ястребы”, — они с ума сходят, даже что у него (Миши) табачное пальто! Я тоже собираюсь купить табачное пальто, хороший стиль. А им что нужно? Черное? Дэбилы!”. Слово “дэбил” в местном обиходе вполне добродушное, даже любовное. “Полюбуйся на дэбила, — говорит нежная жена о муже. — Собственная собака умудрилась откусить ему ухо!”.

Ястребы верят, что в стране покончено с коррупцией. “Дэбил! — кричат, жуя шашлык, противники. — Что, думаешь, взятку в конверте дают?”.

Слово “откат” в стране знают хорошо и произносят по-русски. Откат всегда был и пребудет в таких сферах, как строительство, энергетика, шоу-бизнес, реклама, дороги. Во всех странах мира, включая США, Зимбабве и Грузию. Это закон даже не экономический, скорее, исторический.

Из кино мне известно, что в Грузии беда с наркоманией. Легкие наркотики покуривают везде — это уже не из кино. Марихуану вполне приличные люди высаживают у себя под окнами, а другие, не такие приличные, ее у них воруют. На моих глазах монах подарил отросток конопли своему бывшему однокашнику, когда мы вместе навещали святого отца в монастыре. Про наркомафию мне ничего не известно, врать не буду, но отрицать такую возможность не могу.

Пьяных на улицах видела очень мало, нищих еще меньше. Бедно одетая женщина, вычислив по окрасу, обратилась по-русски: “Извините за беспокойство, окажите небольшую помощь…”. Лари у меня не было, а рубли не устроили.

И все же, наблюдая за птицами, отмечаю явные признаки оздоровления окружающей среды.

Короткая история “революции роз” знаменуется двумя великими победами. Саакашвили в своем табачном пальто искоренил поборы на дорогах и на вступительных экзаменах в вузы. Те, кто хоть немного знаком с Грузией, понимает, что речь идет о реформах, равных отмене крепостного права.

Город и трассы патрулируют красавцы на “Мерседесах” и в ладной форме (типа американской) и с улыбкой выписывают тебе за превышение скорости квитанцию, которую ты оплатишь в банке. Грузины (!) перестали пить за рулем (!), ибо чревато лишением прав. Полицейские улыбаются и могут оказать первую медицинскую помощь. “Ваш Миша — он что, волшебник?” —спрашиваем мы. И все птицы, представьте, хоть ястребы, хоть ласточки, хоть соколы (мимино) улыбаются гордо, гордясь успехами как бы собственного сына. Саакашвили разогнал старую прогнившую ГАИ, обновив состав полностью. Положил зарплату в 500 — 600 лари (350 долларов, при средней $ 80, или 133 лари) и набрал молодежь путем строгого конкурса. То есть — лучших. Мальчиков из хороших семей, честных и образованных. И честолюбивых. Ибо работать в полиции — большая честь. Деньги? Американские, вестимо. Как и зарплата высших чиновников. Никто и не скрывает.

Те, что остались без работы, конечно, сильно недолюбливают президента. И даже частично ушли мстить в криминальные структуры, насколько позволяет здоровье. Хотя Шалва Рамазович, известный любителям как Шалико-милиционер, открыл на трассе хинкальную, где работает и живет припеваючи вся его семья. На печке всегда ведро с горячей водой для посуды, а хинкали — уфь… В Тбилиси таких нет.

Знаете ли вы, как едят хинкали? Их сильно перчат, щепотью берут за “пупок”, кусают и шумно втягивают мясной сок, согревающий сердце и веселящий язык. Желающим Шалико дает миску с теплой водой ополоснуть пальцы, как в каком-нибудь Париже.

Алик говорит, что не работают одни дэбилы и алкоголики. Но вот мой друг Сережа, умный и непьющий, в прошлом профессор кафедры русской филологии тбилисского университета, — безработный. Курс сократили. А с другой стороны, я познакомилась с его коллегой, который преподает сейчас литературу в русской школе, где на него молятся. Специалисту по русской литературе трудно найти работу за любой границей. Но можно.

А систему взяток в вузах истребили просто: ввели заочные письменные экзамены. Анонимные. К устному собеседованию допускаются авторы лучших работ. Хоть из деревни, хоть откуда. Без обмана. А то раньше выпускник медвуза приходил на операцию и не знал, куда скальпелем ткнуть. Потому что привык есть хинкали руками, а больше ни к чему не привык.

Урок третий. Русский язык

Манана, московская, в сущности, штучка, оказалась в этой совхозной школе в результате роковой страсти к русской литературе, которой страдают многие настоящие грузинские интеллигенты (в том числе вышеуказанный профессор Сережа). После аспирантуры МГУ преподавала в тбилисском пединституте, где в курсе по Достоевскому обсуждала со студентами такие, например, лихие темы как “влияние Ницше и Шопенгауэра на Гамсахурдиа”. Студенты соображали быстро, продуктивно и вдохновляли Манану своими знаниями. От такого счастья она исхудала, но им же и питалась, поскольку жила жизнью духа. Однако год от года молодежь становилась все ленивей и нелюбопытней, слова связывала с трудом… Потолок, которого Манана добилась от очередных будущих педагогов, — краткое изложение “Легенды о Великом Инквизиторе”. Дети перестали читать! Чудесная Манана, хоть и родила двоих сыновей, по-прежнему жила, главным образом, жизнью духа. Исчезновение великой классики из поля зрения подростков изводило ее, как других матерей изводит пьянство и поножовщина в среде их чад. Впрочем, это связано.

Манана отправилась в министерство образования и доложила заместителю министра о своей тревоге по поводу школьного обучения. Ясно же, что в институт дети приходят из школы, где их учат через пень-колоду. “Так вы же, кажется, защищались в Москве? По Достоевскому? Вот и чудно! — обрадовался(лась) замминистра. — Вот и ступайте в школу, и умрите в ней, если можете!”.

И получила Манана Каджая, кандидат филологических наук, самую проблемную школу на выселках района Сабуртало, в бывшем совхозе, где училось полторы сотни детей бывших и отчасти люмпенизированных рабочих. Начало ее директорской деятельности (2005 год) ознаменовалось голодным обмороком девочки, ибо отец ребенка чисто по-русски, без посредства тамады, пропивал все до плинтусов. В общем, достоевщина в действии и на марше.

Калбатоно Манана встречала меня на лестнице, кутаясь в вязаный жакет. Одна из немногих учителей она не позволяет себе находиться в школе в верхней одежде. Школу помаленьку ремонтируют, и отопление отключено. Дети сидят на уроках в пальто, из последних сил греясь у электрических печек.

Школы Тбилиси получают от государства 230 лари на ребенка (примерно зарплата Мананы). В большой школе на круг выходит еще туда-сюда. В маленькой № 17 изволь выдать зарплату учителям, сделать ремонт, закупить оборудование, учебники, накормить детей, и все — на две тысячи долларов в месяц. На отопление и свет государство подбрасывает. Хотя и не всегда.

Строго говоря, Манана Каджая является не директором, а так называемым “ио”. Директора, согласно новой реформе, будут избирать демократическим путем на попечительском совете. В этот совет входят учителя (трое), родители (двое) и десятиклассник (один). По-русски все говорят плохо, но десятиклассник уже с большим чувством читает “На холмах Грузии”, хотя слово “мгла” дается ему еще с трудом. А родители узнали от своих детей, что знаменитая княгиня Нина Чавчавадзе была женой русского писателя Грибоедова, став ею в возрасте 15 лет. “Ва!” —говорят они и думают про себя, что учение, как ни крути, свет, а русская литература и тот же язык странным образом сплелись с их жизнью. Взять хоть ослепительную вывеску “ЖЕШТИАНЩИК” на ремонтной мастерской…

У Резо Джавахишвили хозяйство почти в двадцать раз больше Мананиного — две тысячи детей. Он питерский, и тяжело переживает, что не может навестить маму. Многие из его учеников тоже живут в России. Школа № 64 состоит из трех секторов: азербайджанского, грузинского и русского. Самый благополучный — азербайджанский, посольство своих опекает. Евроремонт, подвесные потолки, новая сантехника. Российское посольство, сколько к нему ни обращались, не дало ни копейки. Грузины, кстати, тоже жмутся. При встрече я выразила азербайджанскому послу свое восхищение. Этот странный человек возразил: по-вашему, мы должны и о русских заботиться? И ни с того ни с сего велел не забывать, что сумгаитская резня — на совести армян.

Странно, что гениальный Грибоедов тоже был послом. До чего измельчала профессия, вы, как историк, не находите, батоно Резо? Как историк господин Резо находит вообще много закономерных несообразностей в том, что творится нынче. Например, едва в московские школы, словно прямиком из мюнхенской пивной, полетели запросы о списках грузинских детей, на дверях школы российского военного гарнизона в Тбилиси возник трафаретик: грузинские учащиеся до занятий не допускаются.

А между тем, в Тбилиси 86 русских учебных подразделений: школ, классов и секторов. Восемьдесят шесть! При общем количестве школ 206. И ни одно не закрылось.