Сергей Леонидович Доренко… Он не пропал, хотя его не видно. Слышно — около года он феерически общается с радиослушателями, рыча по утрам: «Здр-р-равствуй, великий город! Это р-р-радио «Эхо Москвы…». Чего-чего, а вот приглашения бывшего телекиллера на работу от Алексея Венедиктова не ожидали. Но Венедиктова сложно упрекнуть. За это время рейтинги утренних эфиров «Эха» выросли почти вдвое.

Теперь Доренко не создает скандалы, а работает по их следам, обсуждая со слушателями публикации других журналистов. Он поменял не только жанр, нового «боялся страшно — как не допустить кухни, капустника». И не только аудиторию, новая ему ближе — «более подготовлена». Но он теперь еще и обличитель режима, пришедшего к власти благодаря ему, Доренко. А вот «московских демократов», которые ему благодарно сейчас аплодируют, не понимает — «слишком партийные»…

— Давайте поговорим о вашей трансформации.

— Я с огромным, пристальным и восхищенным удивлением слежу за массовым восприятием московского образованного класса. Именно московского, потому что половина его относилась ко мне настороженно в 1999 — 2000 годах. Из них процентов десять меня откровенно не любили. Я скоро пинцетом начну доставать и сажать в глицерин московских демократов — их нужно изучать. Что с ними случилось? Я говорю ровно то же самое, ровно так же, как в 99-м году, смеюсь над политикой. Я тогда хохотал до упаду — так, что, по-моему, вся страна содрогалась от хохота вместе со мной, изобличал только одно качество — лицемерие. Я говорил: «Да, Ельцин — чудовище, но почему до этого он вам нравился? Да, «Мабетекс» — чудовище, но почему вы с ним строили Кремль и кабинет на Тверской? Да, Bank of New York чудовищен, но почему вы туда перечисляете деньги на развитие автохозяйства города? Вы против ельцинизма? Я тоже! Я много раз терял из-за него работу».

— Сейчас вы поменяли своего героя.

— Как бы вам сказать? Да, Путин был для меня надеждой, тут я искренен. Верни меня сейчас в 99-й, я бы также его поддерживал. Я не шахматист, а человек порыва. Знаете, после отрезанных голов англичан и новозеландцев, после того как на Кутузовском (!) проспекте украли израильского мальчика (которого нашли в волгоградском гараже у чеченцев), после того как в Москве крали людей (и обнаруживали в чеченских деревнях в Тверской области), когда они вторглись в Дагестан, я кричал: «Залить напалмом! До грузинской границы! Мгновенно!». А Путин к этому относился интересно, говорил: «Вы скажите это в своей программе — посмотрим, как народ отреагирует». Владимир Владимирович, говорил я, я не спрашиваю у вас разрешения, я уже это сказал! И сегодня в этом не раскаиваюсь. Знаю, что продали войну, афганизировали — отдали одному из кланов, что все происходящее готовит новую войну на Кавказе. Знаю, кем стал Путин, но тогда он был моей надеждой. Я всегда один был на войне и не встречал там великих мэтров телевидения — ни одного! Это была моя война. И Путина заодно. Мой Путин был за войну.

— Вы со своим Путиным российский народ обворожили как девушку. Теперь-то, конечно, можно говорить: дура, сидела бы дома и не шлялась по мужикам. Но ведь проблема в том, что это 70% населения страны.

— Если уж надо каяться, то покаюсь в одной маленькой хитрости: я чуть-чуть поменял парадигму восприятия народа. Я понял, что народ хочет ответственного отца, устав от нетрезвого правления. Русские вообще при возможности выбора выбирают ответственный патернализм, они — правые консерваторы, выбирающие ответственное крепостничество. Осознавая правый консерватизм русских, обращаясь к ним, вы должны предлагать им проекты в этой сфере. Леволиберальные проекты не катят совсем. Я говорю: «Ребята, отец — хороший, но больной, а рядом — брат-солдат, за ним ведь тоже жить неплохо? Он всех замочит, всегда впряжется за вас!». Здесь совсем короткое интеллектуальное движение — незаметное — было произведено. А что, я должен покаяться? Тогда пожалуйста, покаюсь. Движение было сделано.

— То есть эта девушка вас очень просила ее соблазнить, это не вы ее брали, а она вас умоляла. Так, что ли?

— Типа того.

— Но в результате вы на «Эхе» становитесь критиком этого «брата».

— Критиком я стал не на «Эхе» и очень прошу это вспомнить. Я же сразу, как арестовали Гусинского, пришел с открытой критикой на НТВ. В программу Жени Киселева. Мне тут же позвонил Путин, пригласил, мы с ним долго пили чай с пирожками, про которые он говорит: «Ешьте, они не отравленные» (как у меня в книге). Он был удивлен, что я вдруг его критикую, считал, что нарушаю командную дисциплину. А для меня ее не существовало, и я объяснял свою позицию. Мы не любим Гусинского, чё его любить-то? Но дело не в Гусинском, говорил я. Россия управляется страстями, Владимир Владимирович, и вы послали этот мессидж: арестуй журналиста, бизнесмена, еврея. И это все прочтут. Я сразу, как вышло не по-моему, начал критиковать.

— Вы для себя как определяете то, чем занимаетесь? Вы же отрицаете, что вы журналист?

— Журналист, конечно. Но я боготворю жанр, и нет ни одного человека в России, который мог бы меня упрекнуть за работу в новостях. Я вел в 92-м году программу «Время», вел ее и руководил ею в 98-м. И в новостях я запрещал прилагательные. Любая оценка в новостях — это грязь. Я уволил 90 (!) человек из программы «Время», believe me (англ. «поверьте». — Н.Р.)! Вы знаете об этом? Я взял всех корров из международного отдела, которые этим ядом не отравлены, дал им работу на политической журналистике. И сейчас все мои там работают, к несчастью.

— Антон Верницкий — это ваш корр?

— Нет, с ним отдельная история связана. Тогда Костя Эрнст, кстати, себя хорошо показал. Это было в среду, 22 марта, перед выборами 2000 года. Пошел Костя с руководством программы «Время» на совещаловку к Волошину. И там кто-то умный придумал, что надо объявить, что Явлинский — гомосексуалист и его поддерживают гомосексуалисты. Все, по его рассказу, посмотрели на Костю и сказали: «У тебя канал народный, вы должны это сделать». А Костя сказал: «Нет, мой канал этого не сделает». Все сказали: «Ну а кто? Ты должен!». У меня есть причины уважать Костю, и эта — одна из них: он встал, сказал, что этого не будет, и вышел, хлопнув дверью. На что другие люди с Первого канала сказали: «А мои ребята это сделают». И это сделал Антон Верницкий. Меня потом Путин о Косте спрашивал, кстати: «Костя — наш человек? Ему можно верить?». Видно, кто-то капал, что Костя — предатель.

— То есть благодаря вам Костя по-прежнему на Первом канале?

— Нет, я не хочу приписывать это себе. Я сказал Путину честно и откровенно: «Пока вы наверху, Костя — ваш человек». А вообще, сказал я, Костя — человек искусства в большей степени, чем политики.

— А почему так: вас на канале нет, а он есть?

— Ну, с «Курском» же произошла неприятность. Путин меня позвал в 2000 году, сказал, что Березовский сошел с ума. Я ответил, что не заметил этого и мне плевать. Сошел и сошел. «Давайте работать напрямую», — предложил он мне. А я как работал? Я что-то не замечал, чтобы между нами кто-то ходил. Что менять-то? И я попросил пустить меня в Видяево — чтобы все двери были открыты. Но я же не мог не дать всем вдовам слово. Путин счел это предательством. Ну и слава богу! Мое дело сорочье — критиковать власть, а ему это не нравится.

— А вы внутренне переживали, когда вас телекиллером называли? Или это не задевало эмоционально? Или удовольствие получали?

— Я не получал, но и не задевало. Я всегда считал, что классификация — участь классификатора, а не моя. У меня два кота, и они думают, что я большой главный кот. Садомазохисты думают, что я садомазохист, продажные люди, придавленные, которые мечтали бы продаться, думают, что я за миллионы продаюсь.

— Сколько вы получали — это мне неинтересно, но вы же не бедствовали.

— А я никогда не бедствовал. Я сын советского генерала, в 22 года уехавший в Анголу. Я получал там 1 тысячу 700 чеков в месяц, и если перевести их на цены черного рынка, то получал я 3 тысячи 400 рублей, в то время как народ получал по 100 рублей. Но если перечислить упущенные мною возможности с точки зрения бизнеса, то я самый настоящий придурок. Если бы я занимался бизнесом, я бы не поехал в Видяево, когда Путин просил о дружбе. И «Роснефть», и «ЮКОС» пилил бы не Игорь Иванович, а я бы вместе с Игорем Ивановичем. И Игорь Иванович мне бы при этом помогал.

— Скажите, а либеральная интеллигенция, которая сейчас вас с восторгом слушает на «Эхе», просто дура? Вы ее купили?

— Нет, не дура. Нет, никого не покупал. Либеральная интеллигенция в Москве оказалась очень партийной. Они делят мир на своих и чужих. И в этом — существо проблемы. Если им Зюганов прочитает «Буратино», они скажут: «Отвратительный, антилиберальный, антисемитский текст!». Если Гарри Каспаров, к которому я отношусь с колоссальным уважением, прочтет, коммунисты скажут: «Грязный, антирусский, жидомасонский текст!»…

— …на деньги Невзлина прочитанный.

— Прочитанный на деньги Невзлина. Вот эта партийность масс, в том числе образованного класса, для меня — забавная особенность. Люди погружены в контекст и не слышат текста. Кто-то говорит: «Надо мыть руки перед едой». Вы говорите: «Это кто сказал? Доктор Рошаль? Наверное, чтобы снова прогнуться перед Путиным». Или это сказал Березовский — «Вот собака! Ведь наверняка хочет украсть миллиард!». Или это сказал Владимир Рыжков — «Слушайте, видно, что парень всегда говорит правильные вещи!». А я спрашиваю: текст существует отдельно от контекста? Русский человек считает, что нет.

— И в этом ваша вина в том числе!

— Нет, я работал внутри стихии, а стихия всегда была такова, что текст — где-то на четвертом месте.

— А я считаю, что благодаря вам лично нынешняя власть борется с журналистами: «Вы все видели информационные войны, Доренко, хотите повторения?».

— Нет, заказуха в журналистике была до меня, была в мое время. У меня же не было «джинсы» вообще. Ни разу.

— Но информационные войны-то были.

— Я метелил по-черному. Наверное, я — лучший из воинов. Чемпион. Но это не заносилось за деньги. Мне говорили: «Вот документы — «Онэксим» приватизнул завод, не выполнил условия инвестиционного соглашения, людям недоплачивают». Я говорил: «Выдаю». Каким-то образом это просачивалось через руководство канала к Березовскому. Он звонил и говорил: «Старик, умоляю, не надо этого делать! Юмашев нас закроет, разорит канал!». Материалы задерживали. Когда «Связьинвест» происходит, звоню Березовскому: «Борь, помнишь героя Гоголя? «Ну что, сынку, помогли тебе твои ляхи?». Я «Череповецкий азот» уже два месяца не выдаю!». Он отвечает: «Делай что хочешь!». Я выдаю. А мне говорят, что я открыл войну по заказу Березовского. Выдаю в следующей передаче вторую часть, а мне — жуткие звонки: «Что ты творишь? Мы уже договорились!». Я говорю: «Борь, а я-то в курсе, о чем вы договорились?! Але, они не выполнили условия инвестиционного соглашения! Они должны рабочим бабок, пусть заплатят!».

Года два назад сидим в Яффе с Гусинским, он говорит: «Череповецкий азот» тебе забросили мои спецухи». Как забросили? Организовали ходоков к Ленину, снарядили рабочих. Я ему говорю: «Володь, ты мне бабки за это давал? Нет. А спецухам твоим — спасибо». Мне не стыдно. Я это сделал. С удовольствием. Кто стоял за тем, что мне принесли документы на Чубайса? Может, тоже спецухи Володи? Не знаю. И знать не желаю. Я обрушивался на всякие группы по мотивам, связанным с моим мироощущением, и это приходилось кстати еще кому-то. Жанр расследования остался, но все, кто этим пользовался, разбежались. Или заткнули свои языки в задницу, сидят и восхваляют Путина. Войны вели олигархи, но кто выиграл?

— Доренко, который по-прежнему в эфире, сейчас — «Эха».

— Выиграл Доренко, который по-прежнему обличает олигархов, только сидящих уже в Кремле, чиновных олигархов. Но, если думаете, что я жесток, почитайте Белинского. Если сравнивать меня с ним, я — просто юный собиратель бабочек. Я все время выигрываю, но для меня главная проблема, что моя политическая нация все время проигрывает. Не в результате моей деятельности, а в результате моей недостаточной деятельности. Беда с ней, голубушкой.