В час ночи в Грозный въезжает «десятка». За въездом, украшенным громадным портретом Рамзана Кадырова, при свете повешенных лампочек восстанавливают школу. Из «десятки» выходит оригинал портрета. Начальник «Чеченстроя» и его зам рапортуют:

— Школу сдадим к 5 октября!

5 октября — день рождения Рамзана Кадырова. Ему будет 30 лет — столько, сколько нужно, чтобы стать президентом Чечни.

— А что будет с начальником «Чеченстроя», если его не окажется в час ночи на работе? — спрашиваю, когда мы садимся в машину.

Кадыров улыбается:

— Уволен будет. А так вообще-то у нас все работают по три смены по собственному желанию.

Над городом Грозным стоит пыль. Ею покрыты листья, и она скрипит на зубах. Это пыль от строек. На домах — гирлянды лампочек, чтобы работать ночью.

В Грозном, Гудермесе, Ачхой-Мартане — везде портреты Кадыровых. В кабинетах — тоже портреты Рамзана. Если один портрет — это Рамзан. Если два портрета — это два Рамзана. Если три портрета — третий бывает Путина. В Чечне на вопрос «Это чье?» есть два ответа. Один: «Рамзана». Другой: «Не знаем».

Размах строительства потрясает; правда, очки втирают тоже. Но это ж Кавказ: если горец дрался палкой против двух автоматов, обязательно скажет, что это были два танка. Накануне я еду по Аргуну. Центральная улица блестит красными воротами и новыми крышами.

— Восстановлено все?

— Все.

Мы останавливаемся. Хозяин дома Али зарабатывает починкой машин.

— На чьи деньги восстановлен дом?

— На деньги Рамзана, дай Аллах ему здоровья и счастья.

— Давайте зайдем.

Восстановлены, однако, только ворота и крыша. 100 тыс. руб. — огромные деньги для хозяина. Внутри — старые стены. «Тут какой-то шахид подорвал главу администрации, а у меня потолок провис», — жалуется Али. Сопровождающий разводит руками: мол, он это и имел в виду под словом «все».

«Десятка» летит по Грозному на скорости сто пятьдесят километров в час.

— Она что, тюнинговая? — спрашиваю Кадырова.

— «Десятка» охраны, — объясняет Рамзан. — Тут важно, каков водитель.

Мы едем по пятому микрорайону: отреставрированные пятиэтажки выглядят точь-в-точь, как в молодости. Люди сгребают мусор и жгут костры из ящиков. В домах — газ и вода. Воды хватает только до первого этажа. Если увеличить напор, рвутся старые трубы. Утром я попробовала возмутиться этакой халатностью, и женщина, всю войну прожившая в Грозном, посмотрела на меня, как на дуру. «Ты знаешь, что это такое — когда за водой надо только на первый этаж?».

— Вот жизнь! Куколка! Вот красота! — восклицает Рамзан.

Он тащится от этих строек. Он кайфует. Интересно, как выглядит его лицо, когда перед ним в крови копошатся его враги?

Я судорожно пристегиваюсь, но ремень почему-то не лезет в защелку: она металлическая и без щели. Рамзан глядит и смеется:

— Это рукоять пистолета, — говорит он.

На следующий день я еду в Бамут вместе с главой Ачхой-Мартановского района Мусой Дадаевым. В июне 1996 года 45 гвардейцев Дудаева прорывались из Гехи: они шли 200 метров под шквальным огнем федералов. Тогда командира гвардии убило, и его место занял Дадаев. После выборов Масхадова гвардейцев уволили; Дадаев перешел к мэру Грозного Лечи Дудаеву и чуть не погиб с ним при выходе из окруженного Грозного.

— Он меня послал искать дощечки, чтобы проложить путь, — говорит Муса, — и поклялся, что не двинется без меня ни шагу. А когда я ушел, он пошел вперед. Я пришел, а он уже мертвый.

Командиры шли впереди: сам Муса подорвался чуть позже. Врачей не было, началась гангрена, он отстригал вздувшееся мясо ножницами.

Муса прятался до 2002 года, а когда его брата Ибрагима взяли федералы, он позвонил Рамзану. Тот помнил Мусу и тут же спросил: «А где Ибрагим?».

Ибрагима нашли в ОРБ-2 через двадцать дней, за которые он потерял сорок килограммов. Теперь Ибрагим командует ротой полка им. Ахмата Кадырова, а Муса — Ачхой-Мартановским районом.

Самое страшное в Бамуте — это запустение. Село, убитое в первую войну, к 99-му году восстановилось полностью. Но после второй войны уже не поднялось. У людей исчезли надежда, деньги и силы.

Сейчас Кадыров строит в селе десять типовых домиков; они — как сарайчики, в скорлупе из развалин особняков. Мы подходим к одному из них, и бывший начальник гвардии Дудаева пускается с восьмидесятилетним хозяином в обсуждение сравнительных достоинств нового и бэушного кирпича, а также безусловных достоинств Рамзана Кадырова. Дома начали строить 12 сентября.

— К 5 октября мы их сдадим, — гарантирует Муса.

На обратном пути мы попадаем в пробку. В центре Грозного. Пробка пищит, ругается: все чеченцы ездят так, будто единственный достойный уважения дорожный знак — это блокпост.

Чечню строят, как Магнитку: теми же темпами и теми же методами. Раньше не строилось ничего: дело в том, что деньги, предназначенные на Чечню, Москва выделяла к 26 декабря, а освоить их надо было до конца года. Освоить их было невозможно. Можно было только украсть.

Став премьером, Кадыров приехал в аэропорт и увидел готовую взлетку и разбомбленный аэровокзал.

— Восстановить, — приказал он.

— Никак не возможно. Объект не включен в план. Нет проектно-сметной документации.

— Как это нет ПСД? — сказал Рамзан. — В 76-м строили — была ПСД. В 96-м восстанавливали — была ПСД. Найти и восстановить.

Нашли и восстановили.

Самое интересное — откуда деньги. Только неделю назад, после диких скандалов, Москва выделила Чечне первые 120 млн руб. на стройку. Строят в долг. Строит фонд им. Ахмата Кадырова.

— Сколько денег потратил фонд?

— Не знаю, — говорит Кадыров. (Вице-президент фонда Муслим Хучиев ответил: «Не скажу».)

— А Кудрину вы тоже так ответите?

— Вот когда ты станешь Кудриным, тогда и поговорим.

— Кто дает деньги в фонд?

— Те, кто хочет помочь Чечне.

— А что с ними будет, если они не дадут деньги добровольно?

— Это у них надо спросить.

— А стройматериалы в долг дают? — говорю я.

— Дают. Знают, что я верну.

И тут я совершаю ошибку.

— А если не вернете? — спрашиваю я. — Хотела бы я посмотреть на человека, который потребует с вас долг.

Кадыров взбешен. Руки его взлетают от руля.

— Как ты можешь так говорить? — жестко, с угрозой спрашивает он. — Я отвечаю. Это мое слово. Когда было, чтобы я обещал и не сделал?

Он еще долго не может успокоиться: на каждый вопрос отвечает с издевкой и рычит. Похоже, что вопрос угодил в больную точку.

Это неправда, что Кадыров строит Чечню только на федеральные деньги. Ему дают московские чеченцы. Бизнесмены, как боевики, сдаются под слово Рамзана. Строительство он превратил в инструмент получения контроля над чеченской общиной, и думаю, что самые черные подозрения насчет того, как пополняется фонд, отстают от действительности.

Говорят, что Разман просил у Бажаева 10 млн долл. Тот пошел на прием к Путину. Вышел и сказал: «Я 50 млн долларов жертвую на Чечню».

Кадыров дал людям работу, но взлетевшие из-за строек цены обесценивают федеральные компенсации. И где-то в разгар стройки эффективный произвол Кадырова: «Вот здание, дайте деньги», — вошел в клинч с неэффективной бюрократией: «Нам нужно не здание, а бумажка». И если Москва денег не даст, это будет катастрофа. Что связывает Чечню с Россией? Деньги.

Я сижу в кабинете депутата Магомеда Ханбиева, бывшего министра обороны Ичкерии, и он рассказывает мне, как 6 августа 1996 года 800 боевиков взяли Грозный у тысяч и тысяч федералов.

— А за сколько Рамзан может взять Грозный?

— За полчаса.

По возвращении в Гудермес оказывается, что у меня кончился телефон. Уже поздно, но выясняется, что карточки можно купить до 12. Я иду с одним из кадыровцев по ночному Гудермесу; народ кишит на улицах, празднуя кончившуюся войну. На детской площадке копошатся дети.

— Наркоманы есть? — спрашиваю.

— Мало.

— А что с ними делают?

Бородатый черноволосый парень со «стечкиным» за поясом мнется.

— Этого я не могу тебе сказать.

— А проститутки?

С проститутками тоже напряженка. Недавно один аллероец застрелил своих сестер, ставших проститутками; дело стало известным потому, что мать донесла на парня, и он сел.

— Я соскучился по закону, — сказал мне Кадыров.

— А какой, собственно, закон имеете вы в виду? — уточняю. — Уголовный кодекс или шариат?

— У нас в стране один закон — УК.

— А разве в УК написано, что надо закрывать казино?

— Казино я не закрывал. Я собрал их хозяев и объяснил, что они приносят вред. И они сами согласились закрыть казино. Я им очень благодарен.

— А предписание носить платки?

— Я не предписывал носить платки. Меня спросили, как я отношусь к платку, я сказал: я поддерживаю это. У меня дома все женщины носят платки.

— А что будет с женщиной, изменившей мужу?

— Это надо спросить у ее семьи.

— Но ваши люди берут обязанности семьи на себя. Несколько месяцев назад в Аргуне они публично били 23-летнюю Малику Солтаеву. За измену мужу.

— Это были не мои люди. У нас 17 тыс. милиционеров. Я не могу за всех отвечать.

Как известно, в Чечне время от времени пропадают люди. Сейчас они пропадают реже, чем раньше. Но тем не менее они пропадают, и есть одна удивительная вещь: Рамзан Кадыров в Чечне повсюду. Он инспектирует стройки, раздает пачки денег нуждающимся и перевоспитывает владельцев казино. Есть только одна вещь в Чечне, к которой он совершенно непричастен, и это — похищения и пытки.

— Ты мне скажи, когда я кого пытал? — удивляется Кадыров.

— А что случилось с Тамкаевыми? — говорю я.

Зампреда Госсовета Чечни Данильбека Тамкаева ушли в апреле прошлого года, после того как он написал донос на своего врага Эдиева. Рассказывают, что Эдиева 36 часов продержали на дыбе в Центорое, но донос оказался ложным. Эдиева отпустили. Тамкаева с родичами вычистили со всех постов.

— Тамкаев написал про человека такое, что расстрелять за это мало. Он перед 800 людьми дал клятву на Коране, а потом выяснилось, что это неправда. Тамкаев признал свою вину, но никто никого не похищал и не трогал.

— А Элина Эрсеноева?

Элину Эрсеноеву, последнюю жену Басаева, похитили люди в масках. Накануне меня уверяли, что это было ОРБ-2.

— Да она сама уехала, — говорит Кадыров. — Ты посуди, зачем мне женщина, да еще после смерти мужа?

— А Маирбек Эшиев?

Вернувшемуся из леса Маирбеку Эшиеву Рамзан очень доверял, засыпал его подарками и назначил главой АТЦ по Веденскому району. Но Эшиева уличили в связях с боевиками; Эшиев исчез. Вместе с ним исчез добрый десяток родичей.

— Я его уволил, — отвечает Рамзан.

Первые, кого Кадыровы отстранили от власти, были чеченцы, изначально верные Москве. Люди вроде бывшего мэра Грозного Бислана Гантамирова или бывшего главы МВД Цокаева. Перед тем как возглавить чеченское МВД, Цокаев трудился в Генпрокуратуре и полагал, что в органах должны служить только примерные чеченцы, воевавшие с федералами против собственного народа, а боевики должны сеять и строить.

Вместо Цокаева тогда поставили Алу Алханова, который, хоть и был верен федералам (у Ахмат-Хаджи еще не было сил поставить совсем своего), но поклялся на Коране в верности роду Кадыровых. Тогда же разбился начальник ОМОНа Муса Газимагомадов, клявшийся, что в чеченском ОМОНе не будет бывших боевиков. Сейчас ОМОН возглавляет Артур Ахмадов, бывший начальник охраны дворца Масхадова.

Кто-то смирился, кто-то сидит в Москве и обвиняет Рамзана в таком, что уши вянут. Наиболее непримиримые уверяют, что Рамзан держится лишь силой Кремля.

Вторая группа пострадавших — те, кто состоял в альянсе с Ахматом Кадыровым и не смог признать старшинства молодого Рамзана. Ахмат-Хаджи правил с помощью компромиссов. Рамзан — единовластно. Один из них — тот же Данильбек Тамкаев. Другой — бывший глава Госсовета Чечни Таус Джабраилов. Один из старейших соратников Ахмат-Хаджи, Джабраилов резонно полагал, что если Рамзан рос на его глазах, то он больше Рамзана.

Еще один пострадавший — бывший глава «Единой России» в Чечне Франц Клинцевич. Он был слишком близок братьям Ямадаевым, и список «Единой России», предложенный им Рамзану перед выборами, не отражал преференций Рамзана. После короткого, но содержательного разговора с Рамзаном Клинцевич из Чечни убыл, а парламентские выборы стали переломным моментом: Москва не провела в парламент никого, кто мог бы составить Кадырову оппозицию.

Третья группа — это бывшие полевые командиры, перешедшие на сторону федералов, но так и не признавшие старшинства Рамзана. Пример — бывший командир нефтеполка Мовлади Байсаров. Кто-то из родичей Рамзана вез на продажу трубы, и у него потребовали за проезд. Этот яркий оппозиционный акт кончился стрельбой и переездом Байсарова в Москву.

Но главная оппозиция Кадырову — это президент Чечни Алу Алханов и две военные силы: батальон «Запад» Саид-Магомеда Какиева и батальон «Восток» Сулима Ямадаева. Ни Какиев, ни Ямадаев Кадыровым не обязаны и со сцены не исчезнут.

Летом случилось так, что Кадырова не пригласили на встречу Алханова со Степашиным, и после этого между охраной Кадырова и Алханова перед кабинетом, где сидел Степашин, случилась мелкая перестрелка. После перестрелки Рамзан встретился с президентом и, по его словам, мирно «попил с ним чай».

Чаепитие оказало примерный результат: Алханов поехал в Ростов. Впереди его несся слух об отставке по собственному желанию. Полпред, видимо, не доверяя своему кабинету, предложил Алханову встретиться в ресторане; столик зарезервировали около оркестра, где всегда шумно. Алханов приехал первым, но хозяин ресторана, кланяясь, попросил обождать. Козак приехал вторым, и хозяин ресторана, кланяясь, повел дорогих гостей к другому столику.

— Нам нужен вон тот, — сказали гости.

— Ну вам же будет неудобно!

И вот представьте себе картину маслом времен укрепления вертикали власти: сидят президент Чечни и полпред РФ и обмениваются записочками. Козак уговорил Алханова поехать в Кремль: Путин велел президенту и премьеру помириться.

— Какие у вас отношения с Алхановым?

— Рабочие. Он — мой начальник, я выполняю его поручения, — улыбается Кадыров.

— Он уйдет после 5 октября?

— Почему он должен уйти?

— Вы попросите.

— Нет. Он мой начальник. Я — простой хозяйственник.

И тут я понимаю, что Кадыров не то что издевается надо мной. Просто он чеченец, а чеченец не считает нужным выносить из шкафа скелеты, когда речь идет о других чеченцах, будь то Алханов или Эшиев. И еще Кадырову плевать, что о нем думает кто угодно, кроме чеченцев и Путина.

Зачем Кадырову жаловаться? Это пусть на него жалуются.

Народ, как уже сказано, любит Рамзана Кадырова. Рамзан Кадыров разделяет мнение народа в этом вопросе.

— Я самый добрый, — говорит Рамзан, — я самый щедрый. Вот я тебе сейчас это докажу. Я воевал? Воевал. Я потерял все самое дорогое, что у меня есть. Брата. Отца. Когда человек отдает жизнь за других, он — самый добрый.

— Тогда и Басаев добрый, — говорю я.

— Басаев был воин. У него была идея. Он робот был, не человек. Я не стесняюсь сказать, что когда-то Басаев был моим кумиром. И не только он. Когда война начиналась, я каждый день утром садился на автобус и ехал в Грозный, чтобы услышать, как будет говорить Дудаев. От Басаева 70 процентов отвернулись, когда он стал рваться во власть. После войны. Басаев и Ширвани торговали нефтью, а над людьми измывались.

— Стоит ли полагать, что вы сделали вывод из просчета Басаева? — спрашиваю я.

— Басаев не помогал людям, и это его ошибка. Людям надо помогать. У меня 70 тыс. руб. зарплата, и я должен трудиться день и ночь, чтобы оправдать эти деньги.

Кадыров не то что станет или не станет президентом после 5 октября; в Кремле нет ни запрета, ни позволения — есть условия. «С Кадыровым можно вести открытый диалог», — говорит полпред Дмитрий Козак.

Кстати, это по ночному Грозному Кадыров ездит на «десятке. В Ростов он ездит на «Хаммерах». Когда в ЮФО ему попеняли, в следующий раз приехал на «Порше-кайеннах».

Нет бога, кроме Аллаха, а в Чечне нет хозяина, кроме Кадырова. «Алханов — что он есть, что его нет», — бросает один из видных боевиков, а ныне видный соратник Кадырова.

Кадыров подчинил себе народ, который не подчинялся никому и никогда; Кадыров удержал власть в тех условиях, в которых ее потерял после смерти отца кумир Макиавелли Чезаре Борджиа. Какими методами?

В Чечне есть два ответа на вопрос: кто это сделал? Если о стройке: «Рамзан Кадыров». Если о похищении: «Не знаем».

Алханов обречен проигрывать Кадырову не потому, что того поддерживает Кремль: Кремль бы хотел разделять и властвовать. Просто Алханов — это УК, а Кадыров — это обычаи. Алханов — это правильные документы для стройки, а Кадыров — это стройка под «не скажу». Строительство, защита адатов — это инструменты социального контроля, которые не может себе позволить Алханов. Алханов говорит о Кондопоге то, что хотят услышать в Кремле, а Кадыров — то, что хотят услышать в Чечне. Алханов — федерал. Кадыров — чеченец.

— У нас самые справедливые милиционеры, — улыбается Рамзан, — потому что они чеченцы. Истинный чеченец никогда не будет делать плохие дела.

Зачем Чечне независимость? Разве германцы требовали от разлагающегося Рима независимости? Они требовали денег и территорий.

Передел собственности, пропавшие люди, портреты вождя — примета любой диктатуры. Стройки — примета диктатуры эффективной. Еще это примета страны, уставшей от войны.

— Человек, который прошел хотя бы день войны, знает, что это такое. Больше с Россией я не воюю, — говорит глава чеченского ОМОНа Артур Ахмадов.

— Чеченец — он такой человек, что, если дать ему деньги и оружие, каждый скажет: «Я главный», — говорит депутат Ханбиев. — Вот ты сейчас говоришь: «Он диктатор». А что, лучше, если бы ты сказала: «Он слабак»?

Есть такое античное понятие: «гибрис». Это чрезмерность, ведущая к гибели. Гибрис погубил Александра Македонского и старуху из пушкинской сказки о Золотой рыбке. В условиях бюрократического паралича Рамзана Кадырова может погубить только Рамзан Кадыров, потому что гибрис — это вообще вещь, свойственная чеченцам, это оборотная сторона духа.

Ночью, когда я еду из Грозного, над дорогой летят красные шмели: федералы развлекаются, стреляя трассерами из Ханкалы.

Я вспоминаю пьяного строителя-федерала, который, услышав, куда я еду, чуть не заплакал от обиды.

— Они вам все наврут. Они вам потемкинские деревни покажут. Они звери, они ничего не строят. Я когда в Шали строил, нас все время били.

— Чеченцы?

— Чеченцы. Я еду на «КамАЗе», они меня останавливают и говорят: «Деньги давай». А напротив блокпост федеральный. Я вижу: из блокпоста выходит наш солдат, подходит ко мне: «Что случилось?» — говорит. Я: «Денег требуют». — «Ну так дай».

Утром по дороге в Грозный трассу с визгом перегораживает гаишник: смеющиеся люди подбегают к нашей машине и бросают в открытое окно мятые десятирублевки.

Это свадьба.

Когда я вошла, Кадыров смотрел футбол. И спросил, за кого я болею.

— Я не люблю футбол.

— Зря. Надо болеть. Надо болеть за сильных.