Фильм Бориса ХЛЕБНИКОВА «Свободное плавание» удостоен награды за режиссуру на «Кинотавре», приза имени Тарковского на фестивале «Окно в Европу»; картина приглашена в программу «Горизонты» Венецианского кинофестиваля, который откроется 30 августа.
Что касается самого Бориса Хлебникова, самое удивительное, что он почти не интересуется своими именитыми прародителями из рода Свистуновых. Между тем декабристу Петру Свистунову посвящен том «Полярной звезды». Блестящий корнет, воспитанный иезуитами, просветитель, музыкант был сослан в каторжные работы на 15 лет…
— Мне это не слишком интересно. Это так далеко. У бабушки я расспрашивал про войну, эвакуацию. Тяготею к ближней истории.
— Из-за подробностей, которые помогают прошлое увидеть воочию?
— Прежде всего из-за людей, которые для меня что-то значат. А разговоры про род… смахивают на выставку собак. У кого родословная круче. Тем более что у меня атомное сочетание: со стороны отца сплошь дворяне, бабушка мамы была профессиональной революционеркой — пока занималась революцией, детей сдавала в детдом.
— Чем гуманитарного ребенка привлек биофак МГУ?
— Всегда увлекался энтомологией. Собирал коллекции, смотрел насекомых в определителях, зарисовывал.
— Настоящий ботаник?
— Совсем нет. Уже на первом курсе выяснилось, что неинтересно скрупулезно изучать пестики и тычинки… Решил уйти во ВГИК…
— Разве профессия киноведа мужская?
— Для меня мир кино был настолько невероятным, недоступным… Не знал, как к нему подойти. А на киноведческом маленький конкурс. Начал дружить с режиссерами, ходил на съемки, во все влезал…
— После студенческой короткометражки «Мимоходом» вы, будучи киноведом, во ВГИКе сняли «Хитрую лягушку»…
— Одержимо собирали на нее деньги, вышла история про один день на даче. Мальчик с отцом отправляются в путешествие, в конце ссорятся, и приезжает мама…
— Прямо как в «Голубой чашке».
— Потом мне говорили, что похоже на «Голубую чашку». Неосознанно. Гайдар — один из моих любимых писателей, но этот рассказ я не любил в детстве.
— Киноведческое образование накладывает отпечаток… Кажется, ваши фильмы «Коктебель», снятый совместно с Алексеем Попогребским, и «Свободное плавание» пропитаны кино. Критики с удовольствием обнаруживают эти «художественные оттиски». А вам не мешает эта насмотренность? Хочешь что-то сделать, потом вспоминаешь: «А это было у Иоселиани, это — у Бергмана…».
— Согласен, мешает. Но я подумал: «Что ж, бояться читать книжки, смотреть кино, спектакли?». Это слабость. К сожалению или к счастью, я рассеянный человек. Не помню конкретных сцен, не могу покадрово разобрать фильм, который посмотрел. Не забывается лишь ощущение…
— В «Коктебеле» легко найти параллели с французской «новой волной» («Гардиан» сравнивала фильм с «400 ударами» Годара), с картинами неореализма. «Свободное плавание» любопытно сопоставлять с лентами Каурисмяки и Шукшина. Вы думали об этих именах? Важно ли для вас перед работой решить проблему «стиля»?
— В «Коктебеле» мы сами для себя придумали такую… забытую камеру. Ничего специального в духе «Догмы» — просто ее забыли. Зарождается какая-то жизнь, сама приходит в кадр, выходит… Не обязательно сюжетная. Историю «…плавания» хотелось рассказать как провинциальный комикс. Последовательными зарисовками. Представляете старую шарманку, где музыку крутят под картинки. Отсюда формат кадра — он практически квадратный — туповатое повествование. А сюжетная история… Для меня это «Остров сокровищ». Читал сыну книжку и решил попробовать такую штуку: бригада дорожных рабочих, куда попадает потерявший работу Ленька, — пиратская. Сам Леня — Джим, бригадир — это Сильвер, чудо-человек и негодяй, два его помощника, — абсолютные пираты…
— Они совершенно гротесковые, таких не бывает; вы не опасались карикатурности?
— Мы же играли в комикс и абсурдных персонажей.
— Но тогда странен темпоритм. Вязкий, медленный. Запомнился первый кадр. Бесконечно-тягучий. Забор. Приходит человек, долго чего-то ждет. Подъезжает автобус с рабочими. Человек стреляет сигареты. Автобус уезжает. Человек закрывает за рабочими заводские ворота…
— Да, это самый длинный в фильме кадр, сразу задающий темп и интонацию провинциальной истории. Чтобы зритель понял. «Я уже раскрыл карты, ребята. Если хотите, смотрите дальше».
— В основе ваших картин — сказка. Герои идут, не зная куда, ищут, не зная что. Да и непонятно, что в конце концов находят. Сплав абсурда, юмора с микроскопической бытовой подробностью. Слышала, что дальше собираетесь снимать про белорусского гастарбайтера… по мотивам авантюрного испанского романа…
— Следующий фильм немножко другой будет. Более приключенческий.
— А какой метод работы предпочитаете? Едете по стране, собирая «материю» фильма, но уже имея какую-то канву? Вы же не снимаете по готовому сценарию от буквы до буквы…
— Когда был у друзей в городе Мышкин, возникли начало и конец «Свободного плавания». Услышал разговор людей про то, что завод закрывается… Через несколько дней увидел баржу, ту самую из финала, на которой трактор, и его колеса гонят баржу по реке… Тогда еще не было мобильников. Мне нужно было ежедневно переправляться через реку звонить. Ждал паром на лавочке. Присаживались люди со своими историями. Маленький городок — все общительны. Говорили в основном про ужасное житье-бытье: делать нечего, жить не на что… Я как московский додик жутко сочувствовал, переживал. Потом приплыла эта баржа с чудиками… Оказывается, таким идиотским способом можно зарабатывать, возить грузы. Те что-то делают, эти болтают. Тогда я этих «живописных» болтунов с сигаретками… не то чтобы возненавидел. Просто разлюбил. Им приятно жаловаться. Я понял ощущение нашего Леньки, мальчика, который идет… Знаете, у него в нагрудном кармашке есть стихотворение. Разорванное. Он ищет вторую половинку. Поработал на рынке… Не его. Поехал на автобусе со штукатурами… Потом дорожные работы. А баржа пришла — раз, и сошлось, хотя вроде осень, заканчивается навигация. Но у этих людей в кармашке — продолжение истории…
— А язык, списанный у современных эллочек-людоедок… Особенно поразителен диалог влюбленных, в котором незамысловатый вопрос «Ты чо?» разбавлен замысловатым матом…
— Эту речь воссоздал сценарист Александр Родионов. Да, они одинаково грубо друг с другом разговаривают, постепенно меняется только интонация. Тогда за частоколом грубых слов идет сигнал: «Я тебя люблю».
— Наверное, вас часто спрашивают: почему вы, москвич, рассказываете про провинцию?
— Она важнее. Главное там происходит. Москва — сырое… Пока в провинции что-то происходить не начнет, весь этот лоск — сплошной симулякр — синтетикой останется. Из-за этого все наши революции. Есть Москва XIX века, живущая в гармонии и неге европейской образованности. И огромная страна, более чем на 80% безграмотная. В какой-то момент европеизированные дворяне начинают душевно жалеть народ, а народ берет дубину и идет на европеизированных. В Америке нет провинции, чуть ли не в каждом городе университет и примерно один уровень цивилизации…
— Я заметила, вы любите оппозицию: маленький человек — и что-то непомерно большое. В «Коктебеле» это неохватная страна, по которой герои едут в товарном вагоне. В «…плавании» щуплый Ленька — и огромная река…
— Был даже специальный эпизод — у реки. Он не вошел в фильм, но вы каким-то образом это угадали… Для нас в изначальной придумке важна эта несоразмерность: маленький мальчик и маленький городок, а мимо течет огромная река. Действительно, это город, где детский сад № 1, и завод, и кладбище. Нет ничего № 2. У человека вроде нет проблемы выбора. И права выбора. Вдруг завод закрывается. Возникает необходимость что-то решить… Местный военком нас не понял, когда мы спросили: «А сколько ребят пытается косить от армии?». Доходчиво объяснил, что тут в другую сторону «косят». Болезни скрывают, чтобы вырваться.
— Ваши герои — безработные, торговцы на рынке, дорожные рабочие. Сейчас будете снимать про гастарбайтеров. Эти люди и есть страна? И где тогда врачи, учителя, провинциальная интеллигенция?
— Ужасно боюсь такие вещи формулировать. Даже для себя. Стараюсь рассказывать частную историю, не делая обобщений. Очень уважаю фильм Леши Германа «Гарпастум». Но это гигантская метафора. Не мое.
— Мне особенно запомнились две… даже трудно сказать актерские работы. Просто два характера. Косный Ленька в исполнении Саши Яценко и красноречивый бригадир Евгения Сытого…
— Могу похвастаться, что Сашу знал еще до всех прославивших его работ. Увидел в Центре Высоцкого и понял, что это мой герой. Сдружились. Евгений Сытый — из кемеровского театра «Ложа», в свое время организованного Гришковцом. Он — уникум, ни разу не произнес по тексту ни слова… Каждый дубль придумывал что-то новое, у него абсолютный слух к языку… Самым сложным было выровнять исполнителей по отношению друг к другу. Не репетирую с актерами заранее. Подробно развожу мизансцену и начинаю сразу снимать: часто первый дубль — лучший.
— Вы и ваш сорежиссер по «Коктебелю» Алексей Попогребский формально не профессионалы в кино. Каковы плюсы и минусы в «кинопутешествии дилетантов»?
— Наверное, мы уже не дилетанты, что-то начинаем понимать. Хотя… Вот меня спрашиваете о ритме моих фильмов. Профессионал ответил бы: «В этой истории я использую такой ритм, если буду снимать жанр фантастики — заверчу иначе». Я, к сожалению, не могу так, только то, что в голове представляется, что придумывается. Заказную вещь не могу сделать.
— После «Кинотавра» заговорили о новом течении в авторском кино, имея в виду имена Вырыпаева, Серебренникова, Карандашова, Салахутдинова, Хомерики и… Хлебникова.
— Появилось много талантливых людей, но это не волна. Волна происходит на гребне какого-то социального события, как во Франции, вспененная идейной одержимостью. Сейчас такого нет. Правда, все пытаются найти язык, адекватный «новой истории».
— И последнее. Как в фильме про русскую провинцию возник хит Тото Кутуньо, сыгравший не последнюю роль в отборе фильма на Венецианский фестиваль (об этом нам рассказал его директор Франко Мюллер)?
— У нас и в «Коктебеле» был Кутуньо. Там мальчик попадал к дальнобойщикам в машину и слышал радио. А потом я как-то, сидя в гостях, услышал финского певца — мне понравился проигрыш. Взял диск. Читаю на нем: «Композитор Тото Кутуньо». Просто финн перепел его. Нашел оригинальный вариант… Так все и сошлось.
