Гастроли его Малого театра стали самым мощным культурным десантом Литвы в Россию

за последние 10 лет

Сегодня одним из лидеров литовского экспорта в Россию стали литовский театр и литовская режиссура. Почти недельные гастроли Малого театра Вильнюса, организованные в конце июля Музыкально-театральным центром Людмилы Гурченко, стали самым мощным и впечатляющим культурным десантом Литвы за последнее десятилетие. Римас Туминас, который несколько лет тому назад поставил в Москве «Играем Шиллера…» и «Ревизора», пока не откликнулся на многочисленные приглашения московских сцен, но привез в театральный несезон спектакли собственного театра.

— Римас, ваш театр называется Малым. Относительно чего?

— Нас назвали Малым более пятнадцати лет назад, когда мы заняли помещение под крышей Академического театра. С моими первыми студентами и некоторыми актерами Академического театра мы закрылись в этом помещении, начали репетировать и даже выпускать спектакли. Они не входили в репертуар, мы их никуда не вывозили, их никто не видел, кроме самих актеров, которые, когда не были заняты, спускались в зал и «включались» как зрители. Такая была лаборатория, мы ничему себя не противопоставляли, не изображали революционеров или авангардистов. Я просто искренне хотел помочь актерам, и актеры сами хотели разобраться в правде и лжи, которая жила в то время в Академическом театре. Прекрасный театр, сильная труппа, но как театру академическому ему приходилось быть придворным, лживым, помпезным. Нам хотелось из-под крыши, сверху, что-то изменить, как-то влиять на большую сцену. О нас говорили: «Что они там делают, в малом зале? Что там у них на малой сцене?». Так нас назвали «маленькими», а мы не сопротивлялись. Это название нам даже помогает: раз маленькие, значит, не обижайте, больно не бейте! И ответственности меньше: «Ошиблись — извините, мы — маленькие». Это был первый театр после обретения Литвой независимости, он — ровесник независимости…

— Станиславский отводил для жизни театра лет 15 — 20. Как у вас получается сохранять в труппе такой энтузиазм? Вам все еще интересно?

— Бывает, что неинтересно, бывает, что — устал. Но у меня еще есть желания. Если придется умирать, а желания останутся при мне, я буду испытывать чувство несправедливости, протестовать. А театр — организм особый. Он помогает тебе — убирает желания одно за другим. И когда уже ни фестиваля не хочется, ни премьеры не хочется, рисковать не хочется, — тогда закончится наш цикл.

— Но многое уже реализовано — построено собственное здание театра. В репертуаре около двадцати спектаклей…

— Я думал, что это здание — самый лучший спектакль моей жизни, а оказывается, еще надо ставить спектакли внутри этого спектакля! Семнадцать — пятнадцать лет мы думали, жили фестивалями, репетициями, но сцену арендовали, больше ездили, поэтому редкие спектакли, сыгранные дома, были для нас праздничком. Я рассчитывал, что буду свободнее, когда построят здание, и вдруг с ужасом понял, что теперь каждый вечер надо играть! Это уже не праздник, а рутина! И я понял, что построил себе тюрьму, в которой вынужден жить. У актеров как-то самостоятельно не получается существовать, и они требуют меня.

— Известно, что у вас особое отношение к Чехову. Вы даже приехали учиться в

ГИТИС после окончания Вильнюсской консерватории, чтобы понять, как ставить Чехова. И одной из первых постановок Малого театра Вильнюса стал «Вишневый сад»…

— Прежде чем начать работу, я поехал в Москву, чтобы посмотреть гастрольные спектакли Питера Брука. Все торжественно провожали меня в эту поездку, поскольку я сказал, что если мне понравится «Вишневый сад» Брука, то мы его ставить не будем. Я сам такой, и актеры у меня такие — относятся с большим пиететом к тому прекрасному, что уже создано и что есть подлинное искусство… Посмотрел спектакль, вернулся, меня спросили: «Ну и?..» — я сказал: «Будем ставить!».

— Не понравилось?

— Он хороший, легкий, Брук угадывал Чехова, но, как все иностранцы, читая Чехова, «скользил по паркету»… Когда он играл его в развалинах, в другом пространстве, это, наверное, больше действовало. А на сцене — обычно… Мне не нравится, что они решают Чехова слишком, может быть, театрально.

— «Как все иностранцы…». А вы разве не иностранец по отношению к Чехову?

— По отношению к Чехову — нет. Мне кажется, что Чехов был литовцем. Он какой-то свой, литовский… Очень уж наш.

— Это продолжение темы спектакля «Мадагаскар»: Чехов в компании с Марлен Дитрих превращается в литовца…

— Да, уж мы бы отыскали в нем литовские корни.

— Откуда появилась идея со знаменитым «многоуважаемым шкафом», который в вашем спектакле проламывает трухлявый потолок? Кажется, что весь спектакль возник из этого угрожающе нависающего элемента…

— В чем-то вы правы. Еще до постановки я купил усадьбу, где мне пришлось перекладывать потолок, — сидел под потолком, думал о Чехове и представлял себе, что если бы действие происходило в такой же усадьбе и если шкаф книжный — тяжелый, то, наверное, пол бы не выдержал, провалился. Дому — сто лет, Фирсу — сто лет… Я хотел подвесить над актерами какую-то опасность, в том смысле, что не надо сопротивляться и что-то предпринимать, потому что жить в таком трухлявом доме — опасно для жизни! Что-то может упасть или провалиться, рухнуть… Даже убить…

Кстати, на этом обретенном хуторе мне пришлось и старый заросший сад чистить. И я рубил вишневый сад — вернее, садик…

— Почти биографическая история.

— Я даже не сразу понял: Боже, я же вишневый сад рублю! Не знал, к добру ли… Вишни уже не плодоносили, деревья были большие, с толстыми стволами. Я эти вишни распилил, собрал, храню — может, когда-нибудь вырежу из них трубки. Вообще очень люблю мастерить, строить, придумывать, заниматься ландшафтом, хочется создать красивый парк, хочется окультурить брошенную землю в округе. Потому что мой пятачок в несколько гектаров, который я несколько лет возделываю, все время засеивается приносимыми ветром семенами сорняков с невозделанных полей. На одном пятачке не получится создать рай. Надо превращать в рай и то, что его окружает.

— И там нужна рука режиссера…

— Да! Не только в Москве или Вильнюсе, Земле тоже нужен режиссер. Надо разобраться, выстроить драматургию, кто с кем: дерево — с камнем, камень — с водой…

— После литовского «Мадагаскара» я сказала своей спутнице: «Поедем в Литву! Прелесть что за народ!». Вы где этот спектакль показывали?

— В Риге, в Вене, в Брюсселе, на фестивале в Торуни. Получили несколько наград.

— Как поляки восприняли спектакль, в котором почти в каждой мизансцене ругают поляков?

— О, им было очень приятно, что литовцы по сравнению с ними — народ маленький и очень страдал от их грозного соседства.

…По сравнению с «Вишневым садом» это уже совсем другой театр, к которому я иду. Путь открытого театра. То, что думаешь, то и делай, что мыслишь, то и сообщай, если любишь, так люби, если ненавидишь, так ненавидь. Надоели все эти тайны, коды… Коды — в другом. Все мы трактуем — характер, сцены, интерпретации. С характером в космос не полетишь. Характер останется на земле. Его надо понять, взять от него самое главное, а трактовать надо самого человека. А не характер, не сцены, не мизансцены.

— В спектакле много аллюзий, связанных с малоизвестной нам довоенной историей Литвы, которых мы не поняли…

— Кроме того, в Москве мы сыграли только первый и третий акты. Мы иногда играем только первый акт, иногда — первый и третий. Второй — практически не играем.

— Что там происходит?

— В 35-м году двое литовских летчиков перелетели океан без навигационных приборов, ориентируясь по звездам, поставили мировой рекорд, но были, вероятнее всего, сбиты, пролетая над Германией. Сегодня они — национальные герои Литвы (хотя американцы не понимают: какие же они герои, если недолетели?). Во втором акте наш герой встречается с этими летчиками, которые только собираются совершить перелет, — чтобы Литва на весь мир прозвучала. Потом находит самого высокого баскетболиста, естественно, литовца (исторический факт), который играл за американскую команду, но подрабатывал в Голливуде — играл Кинг-Конга (отсюда — Кинг-Конг в третьем действии). Влюбляется в Марлен Дитрих, снимаясь вместе с ней у Хичкока, уговаривает Марлен Дитрих приехать в Литву, чтобы играть национальных литовских героинь; опять же чтобы прославить Литву. Там есть интересный двадцатиминутный фрагмент, где актеры играют анимационное кино — история Голливуда при участии литовцев.

— Спектакль «В ожидании Годо» — новая версия, поставленная всего через два года после первой.

— Первый спектакль мы играли еще на строительной площадке. Еще не зная точно, построят ли когда-нибудь наш собственный театр. Ожидали-ожидали… И эти два года оказались очень важным промежутком — и в нашей жизни, и в жизни Европы… За это время Литва вошла в Евросоюз. Я этому вступлению внутренне сопротивлялся. Я — евроскептик. Вот что дали эти два года: мы смогли облегчить ожидание, превратить это в творчество. В ожидании, даже если оно безнадежно, надо иногда создавать иллюзию жизни, которая бы творила, а не разрушала.

— Вы — евроскептик. В каком смысле?

— К сожалению, если не создашь своего острова, не создашь никакого мира, отличающегося от других. Я — антиглобалист. Вступление в Евросоюз как-то не очень вовремя. Мы сейчас рвемся в Евросоюз, нам осталось только евро ввести, шенгенскую визу… Так спешим, так спешим… Не оглядываясь на себя, на ближнего, по сторонам… А мы должны понять, кто мы сегодня такие. Мы не исключительный народ, а такой же, как другие. Мы не самые трудолюбивые. И преступность, воровство, «прихватизация» — это же не кто-то делает с нами, а мы сами делаем. Мысли о собственной исключительности мешают нам познать себя. Надо немножко разозлиться на себя, разозлиться на эти явления, на эти тенденции, и тогда мы сможем возродиться, и тогда нас позовут в Евросоюз, а не мы будем суетиться, чтобы туда попасть. Не хочется предлагать себя.

— Почему ваши гастроли проходят вне рамок театрального сезона?

— Были сомнения. Но это своего рода демонстрация нашего сдержанного отношения к себе. Мы все еще себе не доверяем. Не были уверены, что будем интересны. Кроме того, мы хотели сделать это для людей, а не для критиков. Приехать в разгар театрального сезона — значит претендовать на место «гвоздя сезона». Литовцы вообще очень самокритичны. Будучи эгоистами дома. Но начинаем сомневаться в себе, сжиматься, если приходится показывать себя за границей.

— Вы приедете ставить на московской сцене? Кому-то удалось вас уговорить?

— У меня уже много лет есть обязательства. Мой первый контакт был с «Современником», и мы несколько лет ведем переговоры о следующей постановке. Но вчера Галина Борисовна сказала: «Все! Я официально объявлю, что в 2007 году ты будешь делать постановку. Хочешь не хочешь». Пока не решено что. Может, Шекспир, может, Горький.