Мастерская выходит окнами на Мойку. Этими окнами — их два — она смотрит на наш мир. Часто мимо мастерской, по набережной, проходит Невзоров, депутат Госдумы. Совсем близко — через два дома — Синий мост, Исаакиевская площадь с памятником Николаю I и Мариинский дворец с петербургской мэрией внутри. А у Синего моста гранитный обелиск, на нем отметки уровня воды во время самых сильных наводнений. В 1824-м и 1924-м к окнам мастерской можно было подплыть на лодке.
Подплыть, шагнуть на широченный подоконник и попасть в мастерскую прямо с Мойки. Но тогда, во время наводнений, мастерской еще не было. А теперь сюда попадают с дворового колодца по черной лестнице, через кухню, потому что бывшую квартиру князя Гагарина разделили на несколько частей и выход на парадную мраморную лестницу достался соседям.
В комнате полумрак. На стенах висят скрипки — темное дерево на неярких обоях. И взгляд скользит мимо — на Мойку, где чугунная решетка набережной на белом снегу и откуда в комнату через два окна льется белый свет. Но скоро стемнеет, и роли переменятся, и теплый свет прольется уже на улицу через два окна.
В комнате горят две настольные лампочки. Под одной за столом сидит питерский Страдивари Владимир Михайлович Бунеев и делает свою 42-ю скрипку. Обычно на скрипку уходит год, но эту он делает уже три. Летом он возил ее на два месяца в Крым: каждый день покрывал специальным раствором, вывешивал в тени виноградника, и она сохла. В Петербурге этот раствор не сохнет, а в Крыму климат — почти как в Италии.
Некоторые уже на нее облизываются, но он хочет еще кое-что доделать. А потом скрипач из Мариинки купит ее дешевле, чем стоит дерево, из которого она сделана. На Западе за такую скрипку дают от 5 до 25 тысяч долларов. Но Букаев не продает свои скрипки на Запад. Он продает нашим: «Пусть все-таки будут здесь». Наши музыканты нищие, дают, сколько могут. Он под них подстраивается. Он не зарабатывает на скрипках. Он делает их в свое удовольствие. Ему интересен процесс. И каждая новая скрипка лучше прежней.
Зарабатывает он ремонтом. Под другой лампой сушится подставка для виолончели, которую он сделал вместо сломанной. В дверь звонят, и через кухню в мастерскую входит молодой человек. Он пришел как раз за этой подставкой. «Она еще не высохла, приходите через два часа». Через два часа молодой человек не может. Это виолончель его ученицы, она приехала в Петербург на мастер-класс, но она плохо говорит по-русски. «Ничего страшного. Объясните ей дорогу, а здесь мы разберемся». Молодой человек звонит по мобильному ученице и без запинки объясняет ей по-корейски, как найти нужный двор-колодец и нужную черную лестницу.
Берегите скрипки
«Посмотрите направо, посмотрите налево…». Несмотря на противные мегафонные голоса экскурсоводш, все-таки это красиво — когда катера переплывают по Мойке из одного окна мастерской в другое.
А сейчас на Мойке лед, на льду — бутылки и бумажки. Сейчас мороз, и Бунеев говорит кореянке, что одного футляра недостаточно, что лучше еще заворачивать инструмент в бумагу или материю.
У кореянки необычный футляр — на нем написана какая-то симфония Чайковского. Кореянка красивая. Высокая, тоненькая, на шпильках, вся в черном, с черными крупными кудрями и белым-белым лицом (ничего себе желтая раса!). Она улыбается, у нее ямочки на щечках. Она благодарит и уходит через кухню по черной лестнице в наш мир, в мороз, унося на плече симфонию Чайковского.
Она выйдет на набережную и, минуя Рускобанк (почему-то через одну «с»), казино и ломбард, расположенные в одном доме, пойдет на урок к русскому виолончелисту, выучившему корейский язык.
Сосед Ростроповича
Смеркается. Мимо окон мастерской проходит человек с собакой. Бунеев включает верхний свет, берет палочку и шторами закрывает комнате глаза. Главным становится не зрение, а слух. Оживают большие настенные часы с маятником.
Нет, он не делает скрипки под музыку Баха. Бывает, включает радио «Эрмитаж» — там джаз. Иногда даже слушает «Эхо Москвы», но все реже. И все чаще работает под звук часов с маятником.
Хозяйка этой квартиры, которую он снимает под мастерскую, в экзотической восточной стране — концертмейстер национального оркестра (там вообще 70% наших). Сын хозяйки — виолончелист, играет в известном международном оркестре. Он брал у Бунеева несколько уроков, а теперь учится на мастера в Кремоне и вряд ли вернется.
Над мастерской, говорят, на третьем этаже, — квартира Ростроповича и Вишневской. Нет, не та, которая затопила соседей, за что суд недавно обязал звездную пару выплатить жильцам снизу круглую сумму за моральный и материальный ущерб. Хотя у Бунеева тоже сверху течет. Но это, наверное, со второго этажа, не с третьего. С тех пор как Ростропович и Вишневская купили эту квартиру, Бунеев ни разу не видел, чтобы на третьем этаже горел свет.
В Кремоне — крохотном итальянском городке — сейчас более 300 скрипичных мастеров. В пятимиллионном Петербурге — десяток, в Москве — около 20, во всей России — не больше 40. И большая их часть работает на Запад. Раньше в Союзе было 160 мастеров и фабрика. Хорошая фабричная скрипка — 1-й сорт — стоила 9 рублей 60 копеек. Помните, висели в «Культтоварах»? Это было доступно почти всем.
Теперь фабрик в России нет. Теперь в России продаются китайские и корейские скрипки из российского дерева по цене от 150 до 500 долларов. Такой скрипки хватает на один год обучения.
Недавно к Бунееву обратился известный питерский бизнесмен с просьбой найти хорошего нашего мастера-балалаечника: хотел увезти его в Китай, чтобы он там китайцев обучил делать для нас балалайки. (Нашел, и уже делают.)
Разгадка голоса
Скрипка — маленький и, наверное, самый неразгаданный до сих пор инструмент. С начала ХХ века каждый год по всему миру патентуются сотни две изобретений — «разгадок» искусства итальянских скрипичных мастеров.
Скрипки сейчас не делают — скрипки разгадывают. Это не ремесло — искусство. В России этому искусству нигде не учат, хотя у нас великолепные мастера.
У Бунеева нет патентов, он ничего не изобрел, но что-то разгадал — «повторил логическое построение инструмента». Главное в скрипке — настройка, не в прямом смысле, а настройка тембральная, чтобы она звучала. Бунеев воспринимает скрипку как голос. Бунеев дает ей голос.
Есть слух высотный, есть тембральный. Бунеев слышит тембр. Он не играет на скрипке. Чтобы слышать тембр, нельзя играть. Нет, он, конечно, пробовал. «В любом кабаке могу сыграть что угодно, но это не игра».
Отдав скрипку, он еще год ее наблюдает — вдруг нужно что-то подправить. А потом просто следит за ее судьбой. Его скрипки звучат в лучших оркестрах страны, их обладатели получают международные премии.
А мир проникает в мастерскую картинкой за окном, звуками, проступает мокрыми рыжими пятнами на потолке.
Его дед был протоиереем, настоятелем церкви. Отсидев десять плюс пять за связь с японской разведкой, дед вернулся и показывал маленькому Бунееву шрам на голове — след, который оставила в его жизни скрипка. Дед в детстве учился на ней играть, учителю не понравилось что-то, и он ударил его смычком по голове.
Оркестр слепых
В 18 лет Бунеев окончил Ленинградский радиотехнический техникум № 1 по специальности «гидроакустика» и поступил в распоряжение Балтийской военно-морской базы. Шел 62-й год. Четыре раза в неделю 18-летний парень летал в Калининград (там сдавались первые ракетные корабли) читать лекции капитанам первого и второго ранга. В руке у него был чемодан с секретной документацией (если бы кто-нибудь попытался открыть его без кода, чемодан взорвался бы), а на голове — шляпа, купленная специально, чтобы казаться постарше. Как работает на этих кораблях электронная система, знали в Союзе только два человека — 18-летний Бунеев и еще кто-то в Москве.
Потом была армия. Он организовал там хор. Дирижировал. «Написал верноподданническую кантату для оркестра и хора». На всесоюзном фестивале получил за нее медаль. Великий Александров пригласил его без экзаменов на факультет военных дирижеров, но он отказался: оказывается, служа в армии, умудрился поступить в институт, потянуло вдруг в физику.
После армии ему предложили пойти звукооператором к Эдите Пьехе, он опять отказался, потому что ехал в это время с концертом, кажется, в Воронеж.
Потом переходил из одного института в другой. Напечатал статью в журнале «Сталь и сплавы», по которой кто-то через несколько лет защитил диссертацию. Устроился инженером в лабораторию музыкальной акустики на фабрику «Красный Октябрь» (помните, там производили лучшие советские фортепьяно, а сейчас там бизнес-центр).
Работая на фабрике, еще учился, еще руководил оркестром у слепых, преподавал в техникуме акустику и в школе радиодело, еще был свой ВИА (пел, играл на трубе, гитаре, фортепьяно), отметился во всех кабаках Питера 70-х, 80-х и начала 90-х. Особенно нравилось работать со слепыми: у них колоссальные память и слух.
Наконец, окончил Лесотехническую академию.
В 69-м прочел несколько книг о скрипках и решил попытаться. В 93-м бросил все окончательно и оставил себе только скрипки. В тот момент он был главным конструктором «Красного Октября».
«Шаляпин»
Вечер. Улицу закрывают шторы. В комнате тишина. Только часы с маятником — но это и есть подчеркнутая тишина. Горит настольная лампа. За столом — мастер наедине со своей 42-й скрипкой.
На стене висит старинный портрет Шаляпина, написанный масляными красками. Но это не Шаляпин. 33 года назад Бунеев и его ВИА играли в одном знаменитом музыкальном театре танцы на свадьбе у замдира по хозяйственной части. За это получили по литровой банке черной икры, а Бунееву лично пьяный замдир подарил старинный портрет: вот, говорит, тебе Шаляпин.
На шкафу стопками лежат шахматные доски. В начале 90-х Бунеев конструировал столы, стулья и блэк-джэки для первого питерского казино. Срочно понадобились маленькие петли. Нигде не было. Купил в спортивном магазине 20 шахматных досок и свинтил с них петли.
По другой стене в ряд висят квартет и барочное трио. В квартете — две скрипки, альт и виолончель. Делает его уже пять лет. Международное общество поощрения современного искусства «Ренессанс» предлагает за их счет провести персональную выставку в Финляндии и Швеции. Заказали ему учебное пособие по изготовлению скрипок.
Часть комнаты занимает дерево. Оно досталось ему случайно: один старый мастер перестал делать инструменты и продавал свое богатство. Бунеев занял у всех знакомых и купил. До сих пор не расплатился с долгами. Дерево для скрипок — очень ценное. Это горная елка, горный клен. Дерево должно обязательно расти на северном склоне, а после того как его срубили, должно пройти не менее 20 лет… Там очень много требований.
Он думал, дерево пригодится детям, но старший сын — предприниматель, а младший — гонщик, дважды чемпион России по ралли. Может быть, дерево пригодится внукам.
Учеников у него нет. Были, но… Один ушел красить автомобили. У другого полгода назад расселяли коммуналку. Бунеев предупреждал его: будь осторожнее. Полгода назад он продал комнату и сразу исчез. Раньше каждый день звонил, и вот — нет.
Бунееву — за 60. Остальным российским мастерам по столько же, хотя есть исключения. «Ничего страшного. Мы умрем, начнут выписывать мастеров из-за бугра. Как раньше».
…Когда звучит скрипка, не слышно, старинная она или новая, итальянская, немецкая или бунеевская, слышно — хорошая она или плохая.
