СюжетыОбщество

БИЗНЕСМЕН, КОТОРЫЙ ТРИЖДЫ НЕ ВИНОВАТ

СУД ДА ДЕЛО

Этот материал вышел в номере № 15 от 02 Марта 2006 г.
Читать
За «делом Поддубного и Бабкова» мы следим с осени 2004 года. Тогда десять присяжных первой коллегии пришли из Мосгорсуда в «Новую», чтобы рассказать, как их пытались подкупить со стороны обвинения, а когда это не удалось, коллегия была...

За «делом Поддубного и Бабкова» мы следим с осени 2004 года. Тогда десять присяжных первой коллегии пришли из Мосгорсуда в «Новую», чтобы рассказать, как их пытались подкупить со стороны обвинения, а когда это не удалось, коллегия была распущена (см. «Новую» № 82 и 92 за 2004 год).

Вторая коллегия в феврале 2005 года вынесла оправдательный вердикт («Новая» № 9 и 11 за 2005 год). Затем присяжные обеих коллегий сами оказались под колпаком прокуратуры, и, хотя дело с самого начала не имело перспективы, вердикт был отменен. Наконец, 13 февраля 2006 года третья коллегия присяжных снова оправдала Игоря Поддубного и Евгения Бабкова, которых прокуратура обвиняла в мошенничестве, контрабанде, легализации незаконных доходов и организации преступного сообщества.

Игорь Поддубный, 36 лет, освобожден из зала суда после пяти лет и двух месяцев предварительного (!) заключения. Мы решили, что за такой срок он заслужил право рассказать в «Новой» все, что он думает об этом деле.

Присяжных надо уважать

— Игорь, я пользуюсь случаем, чтобы отметить, как вы держались на процессе. После пяти лет тюрьмы вы почти не срывались, улыбались из клетки, и на вас каждый день была белая рубашка. Вам свежую рубашку мама приносила?

— Да ну!.. Видели бы вы эту рубашку вблизи. У меня была одна, присланная в передаче, я ее раза три в неделю стирал в тазике и возил с собой, чтобы надеть в суде. Присяжных надо уважать. Но я не мог, даже когда было душно, снять свитер, потому что там прилично выглядел только воротничок. Вообще суд присяжных, который тянется в ежедневном режиме дольше, чем обычный суд, — это для заключенного пытка. Ты встаешь в камере в половине шестого, глотаешь бутерброд, и тебя спускают на сборку. Это комната метров тридцать, в ней стоят человек сто зэков, которые ожидают посадки в автозаки. Часа по три стоим. Все нервничают и курят, а я к табаку отношусь отрицательно. Потом автозак, он трясется тоже полтора-два часа, заезжая по дороге в разные суды. Потом в суде четыре, ну пять часов нормальной работы. Потом в таком же порядке обратно. Спать получается не больше четырех-пяти часов в сутки.

— И сколько же вы с Бабковым проработали в таком режиме?

— Ну, считайте, три коллегии. Это в общей сложности почти год. У нас в «Матросской Тишине» одни через полтора месяца такого режима вены себе порезали, а мы год ездили. К тому же нас один раз уже почти оправдали, второй раз Женю даже отпустили, потом опять посадили, а мы все ездим вот так.

— А кто придумал рискнуть перед судом присяжных?

— Адвокат Паршуткин. В 2003 году как раз только что ввели суд присяжных в Москве, а нам обвинение прилепило статью про преступное сообщество, и с ней мы имели право пойти к присяжным. Но я сначала подумал, что Паршуткин просто больной. Они же люди простые, а я бизнесмен. По этой причине никто тогда еще не пробовал выйти на суд присяжных с хозяйственным делом. Я был против, Женя тоже был против. Но Паршуткин сказал, что будет защищать только у присяжных. Нам попытались отказать, но мы добились своего. Адвокат оказался прав. Если бы дело слушалось в обычном суде, мы с Бабковым сейчас уже были бы в колонии.

— Да, лет двенадцать вы бы получили. А так вышло пока пять. Из них у вас, правда, два за другое преступление.

— Расскажу. В конце 2002 года после двух лет следствия по основному делу срок нашего содержания под стражей истекал. Я обжаловал решение о продлении нам меры пресечения, и дважды Верховный суд возвращал дело в Мосгорсуд. В это же время я выиграл в районном суде иски о снятии ареста с какой-то части имущества наших компаний и с дома моих родителей под Москвой. Это, кстати, тот самый дом, фотографии которого прокурорша показывала трем коллегиям присяжных в качестве доказательства отмывания преступных доходов, хотя он был построен родителями и на несколько лет раньше. Этот дом два года простоял опечатанный. Родители просили открыть летом хоть на пять минут, чтобы выключить АГВ, но не разрешили. Из-за этого там все разваливается. Про фабрику в Мытищах я уж не говорю, но там жалко не здание, а прежде всего людей, которые за это время разбежались. У нас в лучшие времена до двух с половиной тысяч работали в разных городах, а в Мытищах мы до четверти бюджета по налогам давали…

— Вы немножко отвлеклись.

— Ну да, извините, я же меньше недели как из «Матроски». Итак, в 2002 году мы должны были выйти под подписку о невыезде. И в нашем бизнесе тогда, спустя два года, может быть, еще можно было что-то поправить. Я знакомился со своим делом в Бутырке и смеялся вслух: там не только с юридической точки зрения концы с концами не сходились, но и масса была чисто арифметических ошибок. Надо было все это так оставить до суда, а я стал тыкать следователя носом в эти ошибки. Она стала их исправлять, перешивать дело, я написал в Генпрокуратуру…

Защита и «нападение»

— Следователь Инесса Симоненкова из МВД — она автор всего этого дела — сказала: ты, мол, еще пожалеешь. Меня снова вызвали читать, в кабинете сидел стажер, он раза в два больше меня. Вдруг он вырвал из дела страницу, какую-то ничего не значившую, и ударил меня по скуле, а потом себя по губе, у него только чуть-чуть губа вспухла. Потом выскочил в зал, куда в Бутырке выходят двери кабинетов, и закричал, что я рву дело и напал на него с криком: «Вы не умеете работать!».

— Здорово!

— Вы представляете себе нормального заключенного, который бросается на стажера со словами: «Вы не умеете работать»? Свидетелями по делу выступили дежурный в зале и следователь Симоненкова, которой стажер, с ее слов, рассказал, как я на него напал, через два дня. Меня за этот случай даже в карцер не закрыли. Там все знали, что я нормальный. Первые несколько месяцев меня кидали по общим камерам, это самое тяжелое в тюрьме, но через два года я уже в Бутырке жил нормально. Не то чтобы хорошо, но как все люди там живут. Меня даже вызвал тюремный опер, специально, чтобы сказать: «Ты понимаешь, что это не мы? Это они тебе устроили, мы тут ни при чем».

Дело о «нападении на следователя» отправили в суд. У меня была адвокат, которую родители наняли. Она мне сказала, что договорилась в этом суде, чтобы мне за 20 тысяч долларов дали маленький срок. Я ее выгнал, а родителей попросил найти Паршуткина, я о нем слышал в тюрьме. За «нападение на следователя» мне дали два года, Паршуткин еще сказал: теперь, мол, ты видишь, что можно идти только к присяжным? Когда в феврале прошлого года вторые присяжные нас оправдали, Бабкова освободили из суда, а я поехал досиживать «за нападение» до 30 июля 2005-го. Но 22-го Верховный суд отменил вердикт, и мне стало ясно, что я раньше времени попрощался в «Матроске», куда меня перевели с этим сроком. За день до конца срока, 29 июля, судья Олихвер провела распорядительное заседание и не только меня оставила под стражей, но и Женю, который с 3 февраля гулял оправданным на свободе, снова посадила под арест.

— Мне его адвокат рассказал, что якобы судья Олихвер после заседания спросила у него: «Скажите, а Бабков очень расстроился?». Видите, это ее характеризует как очень гуманного человека, она переживала, что вы долго сидите оба.

— Мне больше понравилось, как заседание со второй коллегией присяжных вел судья Мариненко (я слышал, его потом за это куда-то перевели), но и Наталью Ивановну Олихвер я бы не хотел зря обижать. Она сделала то, что сделала: нас же третья коллегия снова оправдала. На этот раз меня защищала Анна Ставицкая, она сейчас готовит нашу с Женей жалобу в Страсбургский суд. В смысле: сколько же люди могут без суда сидеть и сколько раз их можно оправдывать. А Паршуткин по моей просьбе пишет жалобу в Конституционный суд. Но он где-то за границей: против него тоже было возбуждено дело. Якобы он давил на присяжных, что ли.

— Ходил с ними в ресторан через восемь дней после вынесения вердикта. Я тоже ходил, почему не пойти, интересно же было пообщаться с обеими коллегиями и им между собой. Присяжных потом таскали в прокуратуру, меня тоже, а Паршуткин на всякий случай уехал. Но это дело у них ничем не кончилось, потому что там состава преступления не было даже навскидку. Оно и нужно-то было только для того, чтобы отменить вердикт и обозначить перед третьей коллегией, что вот, мол, какие тут все страшные преступники. Мне кажется, Россия не писала Украине никаких нот по поводу экстрадиции Паршуткина, там могли бы нас неправильно понять.

Сигареты и «Голливуд»

— Боюсь, что вердикт третьей коллегии тоже может быть отменен. И дело не в том, что государственного обвинителя Марию Семененко, мне кажется, следовало выгнать из прокуратуры после скандала с первыми присяжными и лишить диплома юриста за то, что она позволила себе говорить по телевизору по поводу второй. Но в деле есть еще и гражданский иск на два миллиона долларов, и оправдательный приговор, если он вступит в законную силу, означает для кого-то проигрыш этого иска. Но, когда речь заходит о миллионах долларов, а особенно когда они у вас в руках в двадцать семь лет, возникают всякие вопросы. Расскажите, как вы стали миллионером.

— Обыкновенно. Я вырос в Зеленограде, городе электронщиков. Наверное, я должен был стать кем-то вроде Билла Гейтса, меня так воспитывали. Школу я окончил в 1986-м, по логике должен был поступать в Институт электронной техники в Зеленограде, но там были профессорами мои папа и мама, они решили, что мне идти в МИЭТ неприлично. Два года я потерял в армии и поступил все-таки в МИЭТ, но на вечернее. Меня пригласили работать ребята из Белоруссии, мы купили партию смешных корейских ноутбуков и придумали, как их прошить для русского пользователя. Так мы заработали первые несколько десятков тысяч. Мы познакомились с Женей в институте и зарегистрировали собственную фирму: НПО «Техносервис», собирались заниматься высокими технологиями. Но тогда на рынке компьютеров был кризис, навезли кучу уже никому не интересных 286-х.

Нам попалось объявление, что швейцарская фирма ищет партнеров для сбыта в России сигарет «Пьер Карден», у нас они вообще не были известны. Мы написали факс и предложили свои услуги, они предложили купить контейнер сигарет. Это было 110 тысяч долларов, у нас было тридцать, и мы купили два короба. Новые для русских курильщиц «гвоздики» вдруг ушли за месяц. Мы набрали долгов и купили фуру «Пьера Кардена», водитель ее нам привез, поставил на стоянке. А вечером пришли какие-то люди и увезли разгружать. Шофер же был швейцарец, ему и в голову не могло прийти, что это не мы, и всю эту первую фуру украли. Мы были в панике, но «Пьер Карден» почему-то нам уже поверил, и, пока решался вопрос со страховкой, они нам на веру прислали еще фуру, и мы ее продали.

Вот так мы и попали на этот рынок. Тогда табаком занимались многие, но мы угадали отдельную нишу достаточно дорогих эксклюзивных сигарет. Потом мы сделали еще несколько правильных ходов. Я заключил с японцами эксклюзивный договор на поставку в Россию марки «Милд-Севен», которую мы правильно позиционировали на рынке дороже «Марлборо». То же самое мы сделали потом с «Собранием», я выкупил право на эту марку, в России она пошла на ура. Здесь мы застолбили марки «Богатыри», «Прима-Камуфляж» и другие. Я понимал, что в этом бизнесе главное — бренды и связи с поставщиками, ну и сеть дистрибьюторов у нас еще с «Пьера Кардена» стала расти в разных городах.

— Вы рассказываете прямо голливудскую историю.

— А до второй половины девяностых так оно и было. Многие заработали тогда и гораздо больше, но потом кто-то влез в приватизационные сделки, кто-то уехал, а мы купили землю в Мытищах и стали строить завод. Мы выпускали сигареты в Мытищах и во Владикавказе, торговали по всей стране сигаретами самых разных марок, но вывозил нас всегда эксклюзив. В чем-то нам просто повезло, но мы никогда никого не кидали, и «Техносервис» сам стал брендом в табачном бизнесе.

— А вы разбогатели и стали вести красивую жизнь?

— Ой, вот это как-то… Ну я вообще-то люблю погулять, но раньше девяти с работы не уходил. У меня была жена, художница и переводчица, она меня ввела в круг всяких интересных людей. Но там были такие разговоры между женами: у меня такая новая машина, у меня то, у меня это, а вы были на Багамах и так далее, и жена обижалась, потому что я все норовил вложить в Мытищи. Когда меня посадили, она вскоре от меня ушла. Сейчас она где-то в Индии с сыном, в 2000-м ему было пять, не знаю, как мне с ним теперь, еще не виделись.

— А почему вас посадили? Вы рассказывали свою версию присяжным?

Бизнес — как дым…

— У обвинения было преимущество, потому что процесс шел уже в третий раз и они знали все мои козыри. В третьей коллегии мне не дали представить многие доказательства. А обвинение, например, так и не показало ни второй, ни третьей коллегии Эмбарека, который меня посадил. Они видели, как на такого свидетеля отреагировала первая коллегия присяжных. Зачитали только его показания.

— А кто такой этот Эмбарек и каким образом он вас посадил?

— Он российский бизнесмен из Алжира, сейчас, по-моему, занимается рыбой на Дальнем Востоке, но я его близко не знаю. Он появился у меня в конце 1997-го, представился членом совета директоров Тори-банка и сказал, что банк хочет дать нам кредит в два миллиона долларов. Наш оборот в то время составлял около ста миллионов долларов в год, и меня привлекли не эти два миллиона. Но наш бизнес тогда придавил «Российский кредит», куда были переведены все счета российской таможни, а затем они пролоббировали решение об уполномоченных банках. Под поставки сигарет нужны были банковские гарантии, которые могли давать только несколько уполномоченных банков, и главным был «Российский кредит», а он давал гарантии только своим фирмам. Западные производители давали квоту мне, так как мне они верили, а мы были вынуждены перепродавать ее фирмам «Российского кредита». Эмбарек обещал, что Тори-банк вскоре каким-то образом тоже войдет в число уполномоченных банков и мы сможем вместе продолжать бизнес в обход «Российского кредита». Вот на это я и повелся. Но, как скоро выяснилось, никакой кредит давать они нам не собирались, а два миллиона уже были выведены из Тори-банка в три фирмы-однодневки с какими-то подставными директорами. Оттуда деньги ушли на фирму «Глория» в офшоре, оттуда поступили, минуя нас, в одну крупную западную компанию. Но сигареты нельзя было ввезти сюда без паспортов сделок, а паспорта на эти «рога и копыта» получить тоже было нельзя. Я оказался меж двух огней: не мог подводить поставщиков, у которых уже лежал товар, а с другой стороны, на меня все больше давил Эмбарек. Я уже начал понимать, что им надо было вывести эти два миллиона из Тори-банка, прокрутить и обналичить, но я был вынужден крутиться в этой их операции, которая нам была не нужна.

— Ну и послали бы этого Эмбарека куда-нибудь подальше в арбитражный суд…

— Присяжные первой коллегии его видели и сразу все поняли. Это серьезный человек. Спор был по смыслу чисто коммерческий, но ни в какой суд он пойти, конечно, не мог, тем более что началось банкротство Тори-банка. А у меня никогда не было телохранителя, мой бизнес был чистым. Поэтому я согласился возвращать ему деньги за еще не поступившие сигареты: часть по безналу, большие суммы наличными, а еще половину — сигаретами. Я это все рассказывал на суде. В то время проблема не казалась нам катастрофической, и Эмбарек не был самой большой моей головной болью. Он появлялся, мы что-то уточняли, он уходил. Последний раз я его видел в начале 1999 года, он предъявил какое-то нелепое требование об уплате разницы, которую сигареты потеряли в цене после кризиса, и тут уж я его просто послал. С тех пор я ничего про него не слышал полтора года и уж забыл про него. А в декабре 2000-го меня посадили.

— Вас не допрашивали как свидетеля? Вы не чувствовали угрозы?

— Ничего я не чувствовал. Не было никакой проверки. Во всяком случае, со мной никто не встречался и ни о чем не спрашивал до ареста. Мы вышли из кризиса и снова были в порядке. Я впервые, увидев, что все может крутиться и без меня, почувствовал себя капиталистом и уехал на три недели отдыхать. Вернулся — меня и взяли. В один день меня и Женю — с обысками, изъятием грузовиками документов, компьютеров, с арестами не только недвижимости, но и счетов. Много чего из-за этого пропало, на фабрике прибор исчез за четверть миллиона долларов. И за три с половиной тысячи ноутбук, который я только что отцу купил, следователь изъяла, и его следов нет. Может быть, вот это и называется «мелкая кража»? Люди еще шевелились на фабрике почти год практически бесплатно, но, когда стало ясно, что мы не выйдем, они, конечно, разбежались. И Женю, который этого Эмбарека до суда, по-моему, ни разу не видел, арестовали только потому, что, оставаясь на свободе, он смог бы хоть частично спасти фабрику и бизнес.

— А почему вы сразу связали арест с Эмбареком?

— А это даже не я связал. Следователь Инесса Симоненкова мне сказала (во всяком случае, я так ее понял): отдашь Эмбареку два миллиона — можешь рассчитывать на символическое наказание. А нет — будет тебе мошенничество, контрабанда, отмывание и организация преступного сообщества. Я ей сказал: если я контрабандист, то на скамье подсудимых должны сидеть двести человек во главе с таможней. Почему я? Она сказала: «Считай, тебе не повезло». Но я отказался платить Эмбареку. Сейчас, с этим опытом, наверное, заплатил бы, но тогда я был еще лучшего мнения обо всей этой судебной системе, думал, что быстро разберутся.

Пять лет спустя

— Довольно сложная история. Вы думаете, присяжные ее поняли?

— Конечно, хотя она еще сложнее, чем я сейчас рассказал. Да ведь они и сами вам так пересказывали, я же в газете читал.

— Да, в общем, первые две коллегии поняли все примерно так же. С присяжными третьей коллегии я пока не встречался, они боятся, что могут отменить их вердикт. Но, судя по вердикту, они тоже все поняли так же.

— Они же нормальные люди. Умные, честные. Я не могу даже сказать, как я им благодарен. Я хотел бы как-то выразить свою благодарность, но боюсь это сделать, я же читал, что случилось, когда присяжные двух первых коллегий встретились в ресторане через неделю после вердикта. Кстати, я за ресторан не платил.

— Вы читали об этом в «МК»?

— Конечно! Газеты-то в тюрьме есть. Смешно, но я уважал Хинштейна как журналиста. А тут он пересказал то, что ему рассказала прокурорша, которая проиграла и была, наверное, вне себя.

— Чем же вы дальше собираетесь заниматься?

— Не задумывался пока. Пока приговор не вступит в законную силу, я даже свои деньги выцарапать не могу. Связи я за пять лет, конечно, потерял, с рынка меня давно вытеснили, да и бизнес стал, как я там слышал, совсем другой, трудно будет втиснуться. Но голова у меня осталась. Жена с сыном ушла, зато есть невеста. Вы ее видели, она на процессе ни дня не пропустила, и здесь в холле…

— Ну да, это такая тонюсенькая.

— Ей сейчас двадцать четыре. Ей восемнадцать было, когда мы еще до моего ареста разговаривали несколько раз, но между нами даже ничего и не было. Я даже не знаю, почему я именно ей написал из тюрьмы и почему она мне стала отвечать. Она вообще-то чемпионка мира по художественной гимнастике.

— Вы что, шутите?

— Почему — шучу? (Тут он назвал фамилию, я ее вспомнил.)

— На свадьбу обязательно надо пригласить всех присяжных в ресторан. Мы все придем. И Паршуткин пусть приезжает. И прокурорша Мария Эдуардовна тоже пусть приходит официально, что ж ей снова оперов под видом дизайнеров гонять. И Хинштейна с Карауловым тоже. Что нам скрывать такое дело!

— Ну, надо будет подумать над этим предложением.

shareprint
Добавьте в Конструктор подписки, приготовленные Редакцией, или свои любимые источники: сайты, телеграм- и youtube-каналы. Залогиньтесь, чтобы не терять свои подписки на разных устройствах
arrow