Один человек все время менял имена. Потом и сам забыл, как его фамилия. Так что Хармсом его называли условно. Хармс был писатель и все чего-то писал. У него была мечта уйти в леса, ходить по деревням, рассказывать крестьянам сказки, и за это чтоб давали еду. Но у нас в советской стране так не полагалось. Поэтому его посадили в тюрьму. Хармс был гений. От этого все его неприятности.

А другого человека зовут и всегда звали Владимир Глоцер. У него тоже была мечта: узнать о Хармсе все. И он своего добился. Теперь у кого есть вопросы про жизнь Даниила Ивановича Ювачева по прозвищу Хармс, можно смело обращаться к Владимиру Иосифовичу Глоцеру.

Родился Хармс ровно сто лет назад, 30 декабря. Хорошо, что его будущий отец народоволец Иван Павлович Ювачев вернулся с сахалинской каторги, где сидел за покушение на царя. Тогда в России был царь. Как в сказке.

Хармс и советская власть

«В область детской литературы наша группа привнесла… заумь, которую я в предыдущем протоколе назвал контрреволюционной. К наиболее бессмысленным своим стихам… я отношусь весьма хорошо, расценивая их как произведения качественно превосходные». Из протокола допроса Даниила Хармса 23 декабря 1931 года.

— Владимир Иосифович, Хармс категорически не принимал новой власти?

— Даниил Иванович никогда не говорил «Ленинград». Только «Петербург». Улицу свою никогда не называл Маяковской, только Надеждинской. Против он был советской власти или за? Испытав все ее прелести? 31-й, 37-й,

41-й — три ареста! За такую короткую жизнь.

— Его взяли по доносу?

— Хармс с друзьями собирались и куражились в доме у женщины, муж которой был начальником следственного отдела Ленинградского НКВД! В доме чекиста они вели себя, как всюду. Донос в деле, конечно, есть.

«Ювачев—Хармс в кругу друзей доказывал, что поражение СССР в войне с Германией якобы неизбежно. Заявлял, что посылают защищать Ленинград невооруженных бойцов. Хармс—Ювачев говорил, что… необходимо уничтожить весь пролетариат…». Из показаний Антонины Оранжереевой в Ленинградском НКВД.

— Это правда, что он вышел из дома и исчез?

— Легенды. Пришли, как ко всем. В субботу, 23 августа 41-го года.

— Хармс не был на фронте?

— Его комиссовали как психически больного. Он писал: «Если государство уподобить человеческому организму, то в случае войны я хотел бы жить в пятке».

Хармс и реальность

— ОБЭРИУ! — крикнул Хармс и пропал. «Где ты?» — позвал Введенский и другие поэты. «Я здесь! — сказал невидимый Хармс. — Идите все сюда!». Так эти граждане перешли в иную реальность.

«Бесконечное — вот ответ на все вопросы. Все вопросы имеют один ответ. А потому нет многих вопросов, есть только один вопрос. Этот вопрос: что такое бесконечное?». Даниил Хармс, 2 августа 1932 года, Курск (ссылка).

— Зная тексты Хармса, естественно призадуматься о его связи с реальностью…

— Ему не было 23, когда он написал «Елизавету Бам»! А ведь она полна социальных мотивов. Незащищенность перед натиском власти, жуткие персонажи преследуют героиню, обвиняют в убийстве…

— Что обэриуты понимали под «реальным искусством»?

— Слово, «очищенное от литературной шелухи».

— Самоценность слова, очищенность также и от шелухи смысла?

— Хармс называл это «чистотой порядка». «Я думал о том, как прекрасно все первое. Как прекрасна первая реальность… Я творец мира, и это самое главное во мне. Я делаю не просто сапог, но раньше всего я создаю новую вещь. Мне важно, чтобы… порядок мира не пострадал, не загрязнился от соприкосновения с кожей и гвоздями. Чтобы… он сохранил бы свою форму, остался бы тем же, чем был, остался бы чистым. Когда я пишу стихи, то самым главным кажется мне не идея, не содержание, не форма и не туманное понятие «качества», а нечто еще более туманное, непонятное рационалистическому уму: это чистота порядка. Истинное искусство… создает мир и является его первым отражением. Оно обязательно реально…».

Хармс и дети

Как известно, у Хармса не было детей. А у Пушкина были, и очень много, сорок человек. Бывало, встретит Хармс Пушкина, плюнет и говорит: «Ну зачем тебе, брат Пушкин, столько детей, да каких противных! Зарыл бы ты их в яму».

«…Великого императора Александра Вильбердата при виде ребенка тут же начинало рвать. …Во времена Александра Вильбердата показать взрослому человеку ребенка считалось наивысшим оскорблением. Это считалось хуже, чем плюнуть человеку в лицо, да еще попасть, скажем, в ноздрю. За «оскорбление ребенком» полагалась кровавая дуэль». Даниил Хармс, 1936 — 1938 (?).

— Детская литература была для Хармса и остальных обэриутов только способом существования или нишей свободы?

— Это был остров, где они поселились. «Как прекрасно все первое!». Таков детский взгляд на мир. У ребенка все вызывает удивление. Такова же и поэтика Хармса, его литературное существо. Потому Хармс и классик, что обращался к вечному в ребенке.

— Детская литература — наше вечное спасение! В 37-м году объявить детской песенкой «Из дома вышел человек…»…

— После этой публикации настал кромешный ужас. Год Хармса не печатали в «Чиже», а это была единственная отдушина. «…Продал чужую партитуру «Руслана» за 50 рублей… Сделано последнее. 3 октября 37-го года». Нет денег на хлеб. Вечно в долгах (которые он всегда возвращал). Марина от голода не может двигаться — Хармс достает ей кусочек сахара… Но он работает изо дня в день. Понимаете, что это значит: человек не рассчитывает на печать при жизни — и пишет, пишет каждый день. Для меня это беспримерное творчество:

из дома вышел человек

с веревкой и мешком

и в дальний путь и в дальний путь

отправился пешком

он шел все дальше и вперед

и все вперед глядел

не ел не пил не пил не ел

не пил не ел не ел

и вот однажды на заре

вошел он в темный лес

и с той поры и с той поры

и с той поры исчез.

Хармс и смерть

«Интересно, что бессмертие всегда связано со смертью и трактуется разными религиозными системами либо как вечное наслаждение, либо как вечное страдание, либо как вечное отсутствие наслаждения и страдания». Даниил Хармс. 14 февраля 1939 года.

— Смерть как символ, как философская категория присутствует практически во всех текстах Хармса. Видимо, были какие-то особые отношения со смертью?

— Огромные отношения. Эти совсем молодые поэты потому так значительны и сильны, что размышляли о главном. Введенский указывал на три своих темы: время, смерть, Бог. Время, его текучесть — постоянный мотив Хармса.

— Сон, с которым то и дело экспериментируют его герои, в системе оккультизма — способ прорваться в параллельный, иррациональный мир. Но, живя на грани нищеты и голода, Хармс, вероятно, имел и более «земной» повод думать о смерти?

— Конечно. Но главное — он не мог не думать о читателях-потомках, поскольку не печатался. Меня мучает мысль, что Хармс погиб в 35 лет. Нельзя даже представить себе, что бы нас ждало, проживи он дольше. Ведь, несмотря на голод и блокаду, его творческая энергия все прибывала. А сколько пропало! Его друг вспоминает, что при обыске бумаги уносили мешками. И это не в 41-м, а в 31-м!

— Его расстреляли?

— Он умер в тюремной психиатрической больнице блокадного Ленинграда. От голода.

Хармс и прекрасная дама

Клавдия Васильевна была молодая девица, да к тому же артистка. И вот она сказала Хармсу небрежно, как какому-нибудь франту: «Прощайте, я уезжаю в Москву и там, возможно, буду с кем-нибудь близка». Влюбленный Хармс ничуть не расстроился, потому что теперь он мог писать ей письма. А писать он любил больше всего на свете. Интересно в этой истории то, что Клавдия Васильевна Пугачева тридцать лет была моей соседкой по лестничной клетке.

«…вы — это уже не вы, не то, чтобы вы стали частью меня или я частью вас, или мы оба частью того, что раньше было частью меня самого, если б я не был сам той частицей, которая в свою очередь была частью… Простите, мысль довольно сложная…». Из письма Даниила Хармса к Клавдии Пугачевой. 1933 год.

— Эх, Владимир Иосифович! Ну что мне стоило спросить Клавдию Васильевну, нет ли у нее, случаем, писем Хармса! Тогда бы я, а не вы, стала первым публикатором.

— Мне тоже не повезло. В одном из этих писем он прислал ей гениальные стихи, написанные в ссылке, «Трава». Они пропали.

— Как вы знаете, что гениальные, если пропали?

— По некоторым строчкам, которые вспомнили некоторые люди. «Когда в густой траве гуляет конь, она себя считает конской пищей. Когда в тебя стреляют из винтовки, и ты протягиваешь к палачу ладонь, то ты ничтожество, ты нищий… Когда траву мы собираем в стог, она благоухает. А человек, попав в острог, и плачет, и вздыхает, и бьется головой, и бесится, и пробует на простыне повеситься»… А говорят, это было стихотворение на полчаса. Он вообще писал ей очень значительные вещи, в том числе и о «чистоте порядка». Хотя что она тогда понимала…

Открытия Хармса

«Меня интересует только чушь, только то, что не имеет никакого практического смысла, меня интересует жизнь только в своем нелепом проявлении». Даниил Хармс.

— Метод абсурда существовал в литературе и до Хармса, и параллельно с ним. Но именно Хармс стал культовым писателем и отзывается у самых разных авторов. Почему именно он, а не Эдвард Лир, скажем?

— Между прочим, Лир наряду с Гоголем был его богом. У Хармса есть занятная градация — сколько дал тот или иной писатель человечеству и его сердцу. В цифрах. На первом месте — обожаемый Гоголь: «Человечеству 69, моему сердцу тоже 69».

— 69 чего? У.е.?

— Пожалуй. Лир — 42 и 59… Мировой абсурд, конечно, не начинается с Хармса. Ионеско помоложе, а с Беккетом они практически ровесники. Но даже не слышали друг о друге. А близость, сюжетная связь огромная.

— Абсурд, посеянный Гоголем в России, которую не понять умом, распространился по миру, как интернет? И все-таки почему именно Хармс?

— В пределах прекрасной условности, которую он создавал, его ощущение реальности не так уж далеко от самой реальности. Мир его героев и сюжетов дисгармоничен. Но открытие Хармса в том, что из нелепости, чуши и бессмыслицы он создал абсолютно гармоничный массив текста. Музыку, которая, в отличие от литературы соцреализма, не имела «практического смысла».

— Не столько «отражение жизни», сколько ее новое измерение?

— Да, гениальное искажение. Странность, непредсказуемость очень ценима в литературе. Хармс поэтически желанен для читателя. Его короткие вещи сказали о жизни больше, чем многостраничные романы, потому что были заряжены другой, могучей поэтической энергией. Он глубоко независим, неподцензурен. В силу своей неограниченной внутренней свободы Хармс связан с огромным контекстом. Его можно обнаружить и у Пушкина.

— Верю. Ибо абсурдно.