У Сергея Гармаша редкая способность — умеет влиться в уличную толпу, став незаметным. А в какой-то момент взять да и проявиться, подобно симпатическим чернилам: «Да это ж Гармаш, тот самый!».

В этот день в «Современнике» шли «Бесы», поставленные Анджеем Вайдой. Лебядкин был мерзок и… вызывал сочувствие. Небольшая роль, сыгранная наотмашь, имела долгий реверс судьбы. Гармаш любит такие роли…

— Небритый… специально?

— К Лебядкину готовлюсь, запущенному, неопрятному. А что, отвратительно?

— Понятно — профессиональная необходимость. Сережа, ты 20 лет в «Современнике». Не хочется испытать чего-то иного: стиля, режиссуры, атмосферы?

— «Современник» — дом, из дома уходят, только если что-то случается. Мне уж лет немало. Такие вещи просто не бросают. Читаю антрепризные предложения — стоящего пока не предлагают. Если б завтра Додин позвал сыграть роль, я бы пошел. Или Фоменко, Гинкас, Машков. Сказать, что реет какая-то неудовлетворенность, не могу. Хотя в репертуаре занят не слишком. От каких-то ролей сам отказывался в силу разных причин. Репетировал, скажем, но не сыграл Соленого. Сожалею — роль выдающаяся.

— Сережа, мы люди одного поколения, из одного детства… Вера в светлое завтра рухнула вместе с приходом самиздата?

— Реальный слом произошел, когда читал Войновича. Но еще в театральном училище был потрясен «Одним днем Ивана Денисовича». Дома случился первый конфликт с родителями… Окончательное расставание с идеалами пришлось на начало перестройки. Ведь от сердца читал: «Я шептал в метельной круговерти: мы вырвем, вырвем Ленина из смерти». Все неоднозначно: институты пионерии, комсомолии — слава богу, что дочь моя их не проходила, — что-то в них было, не только гадкое. Гражданская ответственность моего поколения воспитывалась этими институтами: от естественного «уступи место старику» до органического неравнодушия. Смотрю на пятнадцатилетнего пацана, вспоминаю, как в этом возрасте уехал от мамы поступать в театральное училище. Знаешь, я был его взрослее.

— Теперь ты аполитичен?

— Могу поговорить о политике с тобой, дома папу или тестя успокоить. На уровне кухни, частной беседы. Иначе — бросай «Современник», сделай что-нибудь реальное, без словоблудия. Считаю: главная наша проблема — человек не на своем месте, мнимые величины. У нас пол-Думы должны в комбайне сидеть или еще где. Человеку бы гири поднимать, а он законы тягает. Так с гоголевских времен и тянется. Но с каждой эпохой пышнее… метастазирует. Встречаешь на «Мосфильме» мальчика. «Я артист». — «А где работаете?» — «На первом курсе учусь». Да если бы меня, первокурсника, на «Мосфильме» увидел бы кто-нибудь из педагогов — выгнали бы.

— А ты можешь играть плохо?

— Почему нет, реже могу хорошо.

— Если в фильмографии 70 картин, то хороших насчитаешь…

— Двух рук хватит, если строго — с десяток. Первые картины волновали по-настоящему, потом какой-то поток… Время пришло коммерческое, кино — кооперативное. В 90-е этого было многовато. А зарабатывать, кормить семью, родителям помогать? Порой дашь слабину, осознавая: хорошего не выйдет.

— Еще о достоверности. Говорят, с Гармашем играть — как с собакой, органика на грани естества.

— Пусть говорят. Хороший комплимент.

Иногда спрашивают: «Где ты подсмотрел этого мента?». Да никаких ментов не выслеживаю. Хотя в подсознании откладывается смешной жест, поворот головы. Не специально. Но интереснее найти мента в себе.

— Не одного, целый отряд…

— Да это тебе кажется! Из-за «Каменской»! В «Бригаде» был в штатском, кто он там, гэбэшник? Я и в «Каменской» ни разу формы не надел. Всего раз в жизни показался в форме в «Ворошиловском стрелке».

— Зато «Каменских»… Какая сошла с конвейера, четвертая? Твой Коротков тебе самому поднадоел, наверное…

— После первого цикла не снимался бы. Нет, честнее сказать, после второго нужно было остановиться.

— Начали-то вообще отлично. Но теперь тебя много, особенно на канале «Россия», не боишься примелькаться, набить оскомину?

— Просто «Каменскую» крутят минимум пять раз в год.

— Еще был сериал «Линии судьбы» Месхиева…

— От работы с Месхиевым как отказаться? Но сейчас с этим делом завяжу. Появилось наконец-то достаточное число полнометражных проектов.

— Говоришь, как об алкоголизме: завязать с сериалами… Вшить «торпеду» игрового кино. Это болезнь?

— Не всегда. В «Линиях судьбы» роль интересная. Зато категорически не хожу на телешоу. Крючков и Ладынина не знали, что такое телевидение, и любовь была народная, без всяких «Готовим вместе», «Домино», «Стирок». А сериалы «опускать» — тенденция каналов. Делают бренд. Вкладывают в него немерено: деньги, силы, способности талантливых людей. А потом… Гоним метры нетщательно. Пуля запущена — летит. Вообще сыграть длинную жизнь героя — полгода в кино — задача интересная. И спасибо «Каменской», после 40 ролей в кино именно Коротков принес мне, скажем так, известность.

— Сегодня нет звезд театральных, кинематографических — только медийные.

— Думаю, пойдет разделение. Читаю сейчас такое количество сценариев, как в 85-м, когда «Мосфильм» работал на полную катушку. Есть любопытные. Снимаюсь в необычной истории Арво Ихо «Крыжовник».

— Сережа, твоя первая профессия — актер кукольного театра. Зиновий Гердт гордился ею. Чем она тебя одарила?

— Знаешь, там — непостижимая тайна. Попробуй сделай так, чтобы в руке кукла ожила, сердечко забилось. Через деревяшку передай радость, печаль. После училища была у нас «труппа»: пять актеров, водитель и администратор. Даже помещения не было, все время в автобусе. Вот Люба, актриса, уложит кукол, накроет мешком. Дети приходят за кулисы смотреть «артистов», она показывает: «Тише! Куклы спят». Зритель — фантастический, верит во все. Открывается ширма, стою в плаще. Я — ветер. И они верят, и я.

— Понимаю, почему существуешь вне амплуа, рамок, жанров, в диапазоне от трагического до фарсового. Человек, который верит, что он ветер, может и при росте метр 86 сыграть Дюймовочку.

— Насчет Дюймовочки не думал. Твои коллеги любят спрашивать о творческих планах. У меня их нет. Не планирую сыграть Гамлета, дожить до Лира. Мое мечтание… неактивное. После Школы-студии иной раз мелькало в мыслях: неплохо бы когда-нибудь вернуться к роли Лопахина. Лежала себе в «мозговом компьютере» мысль неактивированная. И с Митей Карамазовым так же, меня ведь и в «Современник» взяли за его монолог. Роль во мне лежала. Потом вдруг само приходит… Но не дай бог что-то специально сделать: попросить, выбить.

Страшно люблю характерные роли. В «А поутру они проснулись», Маркеранец в «Механической сюите». У Юрия Кары играл Бездомного…

— В том самом «Мастере и Маргарите», который так никто и не увидел. Зато неприятностей, говорят, у всех «съемщиков» было хоть отбавляй.

— Могу об этом рассказывать долго, из суеверия не буду. Когда Бортко пригласил сниматься на роль Афрания, отказался — не хочу в эту реку вступать дважды. Есть произведения, не терпящие, чтобы их трогали. У них энергетика зашкаливает. Вот сейчас ехал на машине и слушал: какой-то израильский физик придумал машину времени. Теоретически доказали, что прыжок во времени осуществим…

— И какое бы время ты себе выбрал для комфортного проживания?

— В Школу-студию вернулся… Той студии-то уже нет. Мы поступили последними к Вениамину Захаровичу Радомысленскому, наш курс последним сыграл в старом здании, выпустился там. В прошлом году устроили встречу выпускников. Было здорово… до слез.

— Ты говоришь об энергетике, а я думаю: такого буйного, непомерного темперамента, как у Гармаша, не сыскать. Как каша из горшочка… Не приходится самоограничиваться?

— А как без темперамента в нашей профессии?

— В наше время актеры играют только в среднем регистре, где ты видел мочаловский разлет страстей?

— Мы с тобой вместе видели фильм «Первые на Луне». Картина по форме придумана здорово. Но сопереживать некому. А для меня эмоциональный момент первостепенен. Хочу сочувствовать, прочувствовать до мурашек.

— Наверное, твой главный автор — Достоевский? И по темпераменту, и в театр помог тебе попасть, и у Фокина ты Митю играл.

— Не получилось у меня. Хорошие отзывы были, но знаю: не сыграл, как должен был, и ожиданий Фокина не оправдал, хоть он не говорил этого. Возможно, монолог, с которым я поступал в театр, слишком во мне сидел. А Фокин делал свой спектакль. Не срослось. Тогда понял: не стоит возвращаться к сыгранному когда-то. «Никогда не возвращайся в прежние места».

— В последнее время в кинематографе ты сыграл ряд по-настоящему прорывных работ, отмеченных премиями и наградами. И вот что удивительно: роли второго плана нисколько не уступают по значимости главным. К примеру, твой контуженный на Кавказе полковник Тимур Курбатович из фильма Тодоровского «Мой сводный брат Франкенштейн» вдруг становится камертоном картины, ее высшей болевой точкой.

— У меня нет мании величия. Мол, вот дожил до права выбирать исключительно значительные роли. Чепуха. В прошлом году сыграл у Мелькумова в сериале роль, которая составила всего половину съемочного дня.

— Если ты имеешь в виду эпизод в «Брежневе», то он сыгран столь выразительно, что запомнился больше прочих главных. В эти несколько минут (человек прорвался к генсеку, чтобы добиться правды, но сердце не выдерживает, и он умирает) втиснулась судьба.

— Маленькие роли меня окрылили. Первую «Нику» получил за эпизод у Соловьева в «Нежном возрасте», вторую — за «Франкенштейна».

— Зато «Орла» за особиста в «Своих» получил как за главную роль, хотя кто там не основной?

— Вот видишь, многие не понимают, а это просто. В титрах картины написано: Ступка, Хабенский, Гармаш, Евланов. Все.

— Но на главные награды претендовали еще и Анна Михалкова с Натальей Сурковой…

— Я не исхожу из дистанции. Маленькие роли многому научили. Но если вижу: работа предложена из-за фамилии — говорю режиссеру: «Роль скотчевая, вырежи ее, склей — ничего не изменится». Дело не в количестве текста. Есть фраза, которую можно впечатать, чтобы сердце екнуло?

— Ты своим коротким ролям сочиняешь длинные судьбы?

— Обязательно. Для меня это необходимая часть работы. Предложили мне роль муровца в комедии. Надо вязать, мочить. А он — неудачник Епиходов. Режиссер мне параллели с Кристофером Уокеном из «Мышиной охоты» проводит. У него там разные прибамбасы механизированные, усы, бороды. А я ему: «Нет. У него дипломат, и в нем две фотки: одна — Высоцкого, другая — Светличной из «Бриллиантовой руки». Два идеала: Мужик и Баба. Это уже судьба.

— У Лунгина ты неожиданно стал евреем Яшей, причем сильно пьющим, а в комедии Месхиева «Механическая сюита» — безвольным инженером в очках.

— Маркеранец — мастер на заводе. Жена ушла, товарищ попался непутевый. Фантазировать вместе с режиссером можно, только если с ним совпадаешь. Мне в последнее время очень везло с режиссерами.

— Иногда на фестивалях дают приз за актерский ансамбль. Я бы обязательно отметила лучший дуэт последнего времени: вашу работу с Олегом Янковским в «Любовнике». Там одна роль играет другую — редкая гармония.

— Мы были знакомы поверхностно. Приезжаем на «Шапку» — первый съемочный день. Посидели минут 20. Олег Иванович говорит: «У нас завтра три сложные сцены, может, сорвемся, порепетируем?». Я аж подпрыгнул, мы сразу с банкета уехали, до четырех часов утра репетировали. Чувствовал себя так, словно учились вместе с первого курса. Считаю его настоящим мэтром, способным держать планку. Но если он что-то мне подсказывал, то просто требовал того же от меня.

— В кино снимаешься без перерыва. Приобретаешь, но ведь и что-то теряешь при подобном темпе? Чрезмерной опытности опасаюсь, Актер Актерычей — предсказуемых, мастеровитых.

— Но я же глупее становлюсь с возрастом. Пытаюсь как-то идти в ногу со временем, развиваться, читаю много. У меня два хобби: чтение и лень.

— Существует ли понятие «цена роли»? Достается она легко или мучительно — как это влияет на результат? Знаю, что в начале съемок «Своих» ты сломал ключицу, потом работал на анальгетиках…

— Цена роли, безусловно, существует. Бывает, что результат — никакой, зато процесс становится фактом твоей биографии. Снимали «Чонкина» в Чехословакии с режиссером-оскароносцем Иржи Менцелем. Работа незабываемая, роль-мечта: Миляга… А фильм не получился. Что же касается процесса, то главными для меня были картины Вадима Абдрашитова. Не важно, кто и как к ним относится. Для меня все его фильмы — удивительная школа. Не только погружение в глубинные проблемы, они учат тому, как снимать кино, во всех нюансах. К нему готов бежать на четверть съемочного дня. Он — Учитель. Когда роль становится частью твоей жизни — это цена. Если нет, то независимо от кассы, успеха роль обесценена.

— Что открыл в актере Гармаше Вадим Абдрашитов?

— Он, как волшебник, умеет затянуть тебя в историю, начинаешь, как ребенок, верить в происходящее по ту сторону экрана. Говорит о персонаже в третьем лице. Играю Ивана — он так рассказывает про него, что Иван этот третьим материализуется в нашем номере. Абдрашитов включается в процесс настолько, что вокруг возникает магнитное поле, не загореться невозможно. Нет, рассказать о нем нельзя, он из породы необъяснимых режиссеров.

— Круг твоих любимых авторов: Гоголь, Салтыков-Щедрин, Булгаков, Войнович. Чтобы и фарс, и драма, и трагикомедия…

— Скоро выйдет фильм «По следам «Мертвых душ». Арабов и Лунгин соединили семь или восемь произведений Гоголя, придумали с ними детективную историю. Моя роль состоит на 70% из Городничего и на 30% из Губернатора. Это не сериал — это встреча с Гоголем.

— В общем, профессиональная карьера задалась. Мальчик, мечтавший бежать из Херсона сначала с цирком-шапито, потом в мореходку, стал всенародно известным артистом. Хотя в драмкружках не занимался, только в кино с уроков сбегал. Но какой же мальчишка не бегал на «Фантомаса» или «Золото Маккены»? Чего было больше — случайности или предопределенности? И отчего ты дочь не пускаешь в артистки?

— Знаешь, я не сатрап, чтобы ограничивать свободу. Если суждено, окажешься в профессии так или иначе. Я пришел неосознанно. По-моему, Циолковский вывел теорию: как важно в молодости, перепробовав многое, понять, чем именно должен заниматься. Матисс начал писать в сорок лет, Комиссаржевская играть — почти в 30. Но если бы у меня была сейчас возможность все бросить, перебраться на какую-нибудь океанскую яхту… Я бы так и сделал, хотя, думаю, даже близкие меня бы не поняли. Не веришь? Выполнив все обязательства — у меня родители, семья, — прожить оставшуюся часть жизни в море… Ведь море — мечта, которая никуда не ушла. Но это не исключает моей преданности делу, которым занимаюсь всю сознательную жизнь.