Сегодня мы публикуем газетную версию очередной лекции Александра АУЗАНА, прочитанной им 26 мая 2005 года в литературном клубе Bilingua (О.Г.И.) в рамках проекта «Публичные лекции «Полит.Ру».

Нынешняя лекция — третья часть цикла автора об экономических основах гражданского общества. А прошлая — вторая в цикле — была признана лучшей публичной лекцией 2004 года (ее газетная версия была напечатана в «Новой газете» в № 7, 9, 11 за 2005 г.).

Напомним. В ней содержался обзор концептуальных представлений о проблеме экономического развития (в каких случаях и как страны преодолевают отсталость, выходят из исторически накатанной, но не ведущей к развитию колеи). А также была произведена ясная реконструкция российской ситуации с начала 90-х, революции социальных отношений, появления новых социальных игроков — олигархов.

Нынешняя, не менее блистательная лекция построена вокруг следующих основных тем: отношение политического представительства гражданского общества к политическому строю, к демократии и авторитаризму; где располагается ниша для гражданской политики, а также гражданское общество и выборы.

Лектор известен как один из крупнейших отечественных специалистов в области институциональной экономики, один из создателей отечественного движения потребителей, заведующий кафедрой прикладной институциональной экономики экономического факультета МГУ, президент Института национального проекта «Общественный договор».

Неправительственный доклад: Гражданское общество и политика

Трескающийся асфальт

<…> Для меня лучший образ 2004 года сформулировал Геннадий Зюганов, выступая по «Эху Москвы». Он сказал: «Такое ощущение, что все кругом заасфальтировано». Продолжая этот образ, я бы заметил, что в 2005 году у меня ощущение: как обычно, в России асфальт положили на неподготовленную почву, и он трескается всюду. Это не означает, что его не латают, но он трескается. И надо понять, почему это происходит так. <…>

Я говорил, что в России с 2003 года произошла мощная регенерация традиционного для России вертикального социального контракта, и не отказываюсь от этого вывода. Но давайте посмотрим, что происходит с этим вертикальным социальным контрактом, который есть основа авторитарных тенденций в российской жизни. Что с ним происходит и почему с ним происходит то, что происходит теперь.

Авторитаризм может быть устойчив и силен, вообще говоря, не в любом варианте. Есть всего несколько вариантов (я бы сказал: два с половиной), при которых авторитарный режим, или, говоря нашими терминами, вертикальный социальный контракт, может быть устойчив.

Первый вариант — когда гарантируются права собственности, при этом отбираются многочисленные политические и гражданские права, население удерживается, проводятся болезненные либеральные экономические реформы под лозунгами будущей эффективности с призывами: «Потерпеть надо!». А кто не хочет потерпеть, тот испытывает на себе силу авторитаризма. Такой пиночетовский вариант. Я думаю, что некоторые хотели такой вариант в 2000-м, в 2001 году, но после того, как началось дело «ЮКОСа», стало понятно, что он не реализуется. Гарантии прав собственности нет.

Второй вариант, популистский — когда не гарантируются права собственности, но зато есть социальные гарантии: собственность активно перераспределяется, справедливость важнее эффективности… Казалось, что это будет вариантом устойчивости вертикального контракта в России, но после того, как была проведена монетизация льгот, стало понятно, что и этого варианта не будет.

Теоретически есть еще один вариант — инвестиции в силовые органы и опора на них. В общем-то, инвестиции идут, если посмотреть на цифры бюджета 2003—2004 гг. Но этот вариант, я бы сказал, промежуточный, потому что он может быть устойчивым и успешным только в случае успешной и плодотворной внешней агрессии, но я как-то не вижу, где может такая успешная внешняя агрессия произойти. И уж очень неэффективны сами силовые органы, а реформировать их теперь практически невозможно. Никто не пробовал реформировать пол, на котором стоишь? Это довольно трудная задача…

В итоге получилось, что авторитарный режим в России не нашел устойчивого варианта социального контракта.

Почему? Вот это и надо было предвидеть. Дело не в том, что кто-то чего-то недодумал. Дело в том, что если (а это видно по многочисленным фактам) доминируют малые распределительные группировки воздействия на власть, то не будет никакого устойчивого варианта авторитаризма. Как они играли в «ЮКОС» на бирже летом 2004 года, так сыграли в фармацевтический рынок при монетизации льгот в 2005 году. Это группы с коротким горизонтом мышления. Им важно снять свои сто миллионов при разрушении 50 миллиардов. Поэтому, когда мои коллеги-экономисты спорят, остановятся реформы или они пойдут дальше, я говорю, что меня волнует третий вариант, что реформы могут пойти с разбойничьим посвистом. Реформы не те, которые реализуют некоторый комплексный план, а те, которые приносят доходы вот этим мышам вокруг престола, небольшим распределительным группировкам, которые мы даже иногда в лицо не знаем. Исходя из этого, мне кажется: то, что асфальт трескается, — это достаточно закономерно. А значит, более актуальным становится вопрос о функциях гражданского общества на политическом поле (что я и называю гражданской политикой), по этой теме я и предлагаю вашему вниманию лекцию.

<…> Я бы подзаголовком к лекции взял тему «Золушка на политическом балу». Власть говорит примерно так: «У меня тут на кухне есть замечательная девушка, и, между прочим, каждая кухарка при необходимости может управлять государством. Мы для нее даже помещение подготовили — Общественную палату». Оппозиция говорит: «Да что вы? Это же наша лучшая подруга, это наша младшая сестра, она ж нам платья шьет, отличная девушка». Хотелось бы отреагировать на эти позиции и понять, что реально может и чего не может гражданское общество на политическом поле. <…>

Управление погодой при помощи термометра

Итак, начнем с вопроса об отношении гражданского общества к демократии и авторитаризму.

Ныне бытующие мифологические конструкции состоят примерно в следующем:

1) Со стороны власти: ну со строительством демократии что-то не получилось, поэтому давайте мы вместо этого построим вам гражданское общество.

2) Со стороны оппозиции: ну какое может быть гражданское общество без демократии? Сначала демократия, потом будем говорить о гражданском обществе.

На мой взгляд, ни та ни другая постановка вопроса не является истинной, потому что гражданское общество на самом деле имеет свой ответ на тяжелейший вопрос российской жизни, озвученный уже и президентом в последнем Послании Федеральному собранию, — на проблему развития демократии.

Так случилось, что я знаю из первых уст мнение президента Путина о том, в чем проблема развития демократии в России и почему эта демократия должна быть управляемой. Через три дня после парламентских выборов 2003 года было совещание у президента членов комиссии по правам человека с руководителями правоохранительных органов России. На этом совещании Людмила Михайловна Алексеева огласила результаты мониторинга только что прошедших парламентских выборов. Из результатов мониторинга следовало, что манипуляции были значительными. Что на это сказал президент? Он не отрицал факта манипуляций. Он сказал две вещи: «Во-первых, не мы начали. Вспомните 1996 год. Глубокоуважаемый мной, — сказал действующий президент, — Борис Николаевич Ельцин имел исходный рейтинг 3% и победил во втором туре. И почему-то не возражали. Второе: население в России плохо умеет использовать демократические механизмы. В результате этим пользуются криминал, популисты, денежные мешки давят на выборы».

Вы знаете, я согласен с президентом Путиным в оценке предпосылок этого процесса. Я согласен с тем, что демократические институты в России используются криминалом, денежные мешки давят на процесс, популисты легко используют демократические механизмы. Но давайте поговорим о выводах из этих посылок, потому что для власти (не только для нынешней, но и для предшествующей власти) выводом из такого положения было мнение, что нужно корректировать процесс, строить модель управляемой демократии.

Я буквально три слова скажу о том, как мне видится сама логика эволюции управляемой демократии, потому что, на мой взгляд, мы присутствуем на завершающих фазах цикла эволюции управляемой демократии. Если говорить коротко, управляемая демократия — это попытка управлять поведением людей путем изменения не погодных условий, а показаний термометра. Если сейчас на улице 19 градусов, а вам скажут, что 23, то, в общем, ничего страшного не произойдет. Но если вам скажут, что сейчас минус три, и вы начнете вести себя соответствующе, то сначала возникнут издержки у вас, а потом издержки возникнут у того, кто вам это сказал. По этой логике управляемая демократия и развивалась. Надо понимать, что управляемая демократия — это дорогостоящий процесс с возрастающими издержками. И как только издержки росли, возникала идея о том, чтобы заменить тот блок, который генерирует слишком большие издержки. Ну, например, убрать губернаторов из Совета Федерации. Убрали. Потом говорят: «Обратная связь с регионами-то нужна. О, Госсовет сделаем». Сделали. Но это консультативный орган, там губернаторы ведут себя уже по-другому. Они не могут молча ветировать какой-то законопроект на консультативном государственном совете. Сделали управляемый парламент с конституционным большинством. Потом говорят: «А как же с группами интересов-то? Давайте Общественную палату сделаем». Сделают. Но ведь это тоже будет консультативный орган.

Возьмем губернаторские выборы. Конец 2003 — начало 2004 года. Три волны выборов в одной из крупных областей — Воронежской. Выборы в парламент, выборы губернатора и выборы мэра областного центра. А административный ресурс один. Куда его бросает губернатор? Как вы думаете? На свои выборы. В итоге фактическая победа «Родины» над «Единой Россией» на парламентских выборах, мэром Воронежа становится человек, который вообще не собирался становиться мэром. Проблемы. Значит, надо придумать, как решить эти проблемы. Нужно убрать какой-то блок. Давайте уберем блок «выборность губернаторов». Между прочим, манипулировать выборностью мэров еще дороже. Их много. Муниципалитетов в России сильно больше, чем субъектов Федерации. Даже до их слияния.

Поэтому я бы сказал, что общий итог такой логики развития управляемой демократии — обрыв обратных связей. И управляемая демократия, на мой взгляд, подходит к своему логическому концу не потому, что она отвратительна, а потому, что она неэффективна. Мы имеем уже целый ряд загубленных реформ, начиная с административной и заканчивая социальными, потому, в частности, что оборваны обратные связи.

Но критиковать-то легко. Есть ли другой ответ на вопрос о развитии демократии в России?

Власть как сервис

Давайте попробуем понять, в чем суть вопроса. Институциональные экономисты любят говорить о спросе на институты, в том числе на институты демократии. Мой уважаемый коллега академик Полтерович сделал целый ряд разработок по этому вопросу. Он прав, утверждая (доказав это разными способами), что в России существует очень низкий спрос на институты политической демократии. Академик Полтерович сравнивает это положение с тем, как дело обстояло в США во второй половине XIX века, когда было достигнуто всеобщее избирательное право и возникла страшная дешевизна при покупке голосов, сильно коррумпированная демократическая политическая система — весь букет болезней. Мы это можем легко заметить, вспоминая, что писал Марк Твен или О. Генри. Помните, что у Марка Твена было определение, кто такой член американского конгресса? Это человек, который занимается законодательством в перерывах между отсидками за уголовные преступления. Это про XIX век в США сказано. Тем не менее вот этот низкий спрос на институты демократии был преодолен Соединенными Штатами. Интересно знать, каким образом.

Когда мы дискутировали с академиком Полтеровичем по этим вопросам, я обратил его внимание на то, что американцы, торгуя своими голосами на выборах, в то же время избирали себе судей и шерифов. И вряд ли легко отдали бы эту простую функцию. В США как раз в середине XIX века вообще произошел поразительный исторический эксперимент. Дело в том, что в ныне процветающем самом крупном штате США Калифорнии с 1846 по 1864 год вообще не было государственной власти, потому что штат был присоединен в ходе войны с Мексикой и одновременно было открыто золото в районе Сакраменто. Поэтому федеральному центру, говоря современным языком, никак не удавалось установить контроль над штатом. Приезжал губернатор, приходили федеральные войска. Через неделю губернатор обнаруживал, что федеральные войска разбежались, они все пошли мыть золото. Он еще неделю управлял и тоже шел мыть золото. И 18 лет в штате не было ни федеральной, ни региональной власти. 18 лет! Тем не менее жизнь шла. Люди организовались в так называемые дистрикты, устроенные по-разному, решались проблемы прав собственности, решались проблемы наказания преступников и т.д. Причем, обращаю ваше внимание, это делали очень разные люди, из разных этнических группировок, с разной культурой, и прочее, и прочее.

На мой взгляд, это очень важно, потому что, если мы будем искать, где истоки спроса на демократию, я бы как экономист настаивал на том, что надо говорить не только о спросе, но и о предложении демократии. Потому что демократия, вообще говоря, — это набор довольно разных продуктов, это не только национальная парламентская система. Это и муниципальная демократия, и акционерная демократия, и демократия общественных организаций, и кооперативы, и т.д. И я утверждаю, что есть взаимосвязь в развитии спроса и предложения демократических институтов. Мы не можем рассматривать только спрос.

Вообще-то простейшие формы самоорганизации, которые лежат в поле гражданского общества, — это уже демократические институты. Демократия ведь вещь очень простая. Это способ достижения договоренности о коллективных действиях — и все. Я утверждаю, что товарищество собственников жилья, где новые русские в состоянии договориться со старыми интеллигентными старушками об установке домофона, — это зародыш национальной демократии. Я утверждаю, что кредитный союз, где потребители в состоянии договориться с малым бизнесом об условиях кредитования и о ставке, — это зародыш национальной демократии. Потому что там, где есть способность разных сил прийти к договору о коллективных действиях, решается основная задача демократии. В этом, мне кажется, состоит, если хотите, первый закон гражданской политики: демократия рождается из гражданского общества там, где есть самоорганизация разных. И первый шаг к демократии — это даже не выборность, хотя я очень сильно сомневаюсь, что люди в гаражном кооперативе согласятся, чтобы руководство им назначал мэр. И все-таки дело не в выборности. В России умеют выбирать царей. Но они от этого не перестают быть царями. Первый шаг к демократии — это отношение к власти как к сервису. Потому что царь, который оказывает массу мелких услуг, — это уже не царь. Если к власти относятся как к ремонтной конторе, к туристическому агентству, к транспортной организации… Вот здесь, от этих первых форм самоорганизации разных сил, делается шаг к развитию серьезных институтов демократии. Поэтому Золушке придется перебирать фасоль, отбирать белую фасоль от черной, искать те формы самоорганизации, при которых в зародыше лежат серьезные демократические институты. Но это нормальная работа для Золушки.

Демократия — не божество, а всего лишь полезная машинка

Вопрос номер два — ждут ли Золушку на политическом балу. Потому что одно дело — фасоль перебирать у себя на кухне, а другое дело — ехать на бал. Спор об Общественной палате (а еще в 2001 году — спор о Гражданском форуме) довольно четко выявил мнение лидеров оппозиции. Я тут слышал это мнение по радио, оно повторяется многократно. Смысл его в следующем: если бы в России была нормально действующая демократическая система с конкуренцией политических партий, то не нужно было бы никаких ни палат, ничего. Все решат партии путем конкуренции на выборах. Это ложь. Это злонамеренная ложь. 30 лет тому назад Кеннет Эрроу получил Нобелевскую премию за доказательство теоремы о невозможности. Вот давайте немножко про это поговорим, потому что это не просто научный факт, это система доказательств, которая давно вошла в оборот и принята.

Что такое теорема о невозможности? Кеннет Эрроу утверждал, что вообще-то демократические процедуры принятия решений могут не всё, далеко не всё. Применяя самые разные процедуры, основанные на принципе большинства, вы не найдете оптимального решения целого ряда вопросов. Я считаю, что это принципиальный вопрос для нынешней действительности, потому что, по-моему, мы входим во второй мифологический период российской демократии. Демократия, уважаемые друзья, это не божество, это машинка такая, которая ботинки умеет чистить, а газон стричь — нет. Или наоборот. И если мы будем по-прежнему убеждать наших сограждан, что демократические институты могут все, то мы опять получим то, что получили по итогам 1990-х годов. Потому что есть ряд вещей, которые демократия делать не может. Давайте сначала посмотрим, почему не может, а потом увидим, как не может, — на российских примерах.

Итак, что же мешает демократическим институтам, основанным на принципе большинства, оптимально решать вопросы? Три обстоятельства.

Во-первых, никакого большинства нет, его не существует. Существуют разные люди, которые в чем-то имеют общие интересы с другими, образуют разные группы интересов. Вот меньшинства существуют, причем не только сексуальные и этнические, а большинства нет. Большинство — это мозаика, которая собирается из меньшинств. Собирают ее политики в виде коалиции поддержки. Можно собрать ее так, а можно по-другому. И в зависимости от того, как вы ее соберете, решения будут приняты разные. В зависимости от того, как вы будете ставить вопросы, решения тоже будут приняты разные. В зависимости от того, в какой последовательности будете ставить вопросы, будут приняты разные решения.

Второе обстоятельство — цена вопроса. Экономисты давно говорят о налоговой цене. Человек, который хочет, чтобы производились общественные блага, то есть чтобы было, например, бесплатное здравоохранение, несет при этом какие-то издержки — он же налогоплательщик. Теперь представим себе страну, где многочисленные группы людей имеют очень низкие заработки и платят очень маленькие налоги или не платят вообще. Для них налоговая цена любого вопроса практически нулевая. И эти люди, естественно, будут говорить абсолютно правильно: «Мы все хотим бесплатно. Мы хотим бесплатного образования, бесплатного здравоохранения, бесплатного транспорта, бесплатного, бесплатного, бесплатного…». Потому что действительно хорошо, когда все это бесплатно. Причем для них это в прямом смысле бесплатно. Это не про Россию придумано. Кеннет Эрроу эти вещи разрабатывал для совершенно других случаев. Но налоговая цена — это важный вопрос.

Есть еще третье обстоятельство. Оно связано с неизбежной переменой предпочтений. Там есть сложный математический аппарат, который описывает функции с несколькими максимумами. Если есть функция с несколькими максимумами, то оптимальное решение на принципе большинства недостижимо…

Мы видим, что есть ряд теоретических оснований, почему демократия не достигает оптимальных решений ряда вопросов.

Давайте посмотрим, как у нас происходило в России. Посмотрим не на реализацию 122-го закона (о монетизации льгот), а на жизнь до того, как 122-й закон вступил в силу. В конце 2004 года Независимый институт социальной политики сделал своего рода предсмертную фотографию системы социальных льгот в России. Я немножко представлял себе, что там происходит, мы даже некоторыми исследованиями до этого занимались вместе с Независимым институтом социальной политики. Тем не менее я был потрясен результатом. Ну в том, что наиболее имущие 10% получателей льгот имеют больше льгот, чем самые неимущие 10%, тут ничего неожиданного ни для кого, видимо, нет. Но вы знаете, во сколько раз они имеют больше льгот? В 63 раза.

Когда эта цифра возникла в докладе, я схватил за руку Лилию Николаевну Овчарову, лучшего, на мой взгляд, в России специалиста по бедности, и сказал: «Лиля, вы мне можете объяснить, как такое может быть: в 63 раза?». И она сказала: «Да, запросто. У человека есть право на льготу, скидка на путевку, 10% скидка. Путевка стоит 25 тысяч рублей. У кого нет 25 тысяч рублей, могут не беспокоиться. И таких льгот очень много, когда с деньгами вы можете подойти к этой льготе, а без денег — нет».

Теперь давайте вернемся к тому, откуда все это появилось. Это что, продукт советской эпохи? Нет. Все советские льготы были ликвидированы. Это продукт российской демократии 1990-х годов. Это продукт того самого: подбора коалиции влиятельных меньшинств, низкой или нулевой налоговой цены вопроса и того, как политики в демократической системе используют эти свойства демократии.

Это не болезнь отклонений России, это проявление общих закономерностей. Демократия может далеко не все. Она не решает целый ряд вопросов. Может, их решает авторитаризм? Нет.

Границы авторитаризма

Давайте посмотрим на то, насколько теорема о невозможности применима к авторитаризму. Здесь ведь тоже есть по меньшей мере три обстоятельства, почему вопросы не получают оптимального решения. Во-первых, слабость обратной связи, даже информационная. Мы все помним, как год назад президент Путин, слетав на похороны Ахмата Кадырова, был потрясен фактом, который был известен, наверное, всей стране: город Грозный по-прежнему разрушен.

Я подозреваю, что это не единственный факт, который нам известен, а президенту нет. Но мы не будем про это. Давайте опять вернемся в ту же сферу социальных реформ. То, что произошло с монетизацией льгот, я мог бы очень коротко описать как попытку сшить костюм по индивидуальному заказу на нестандартную фигуру, не встречаясь с заказчиком. Это можно сделать, но будет очень сильно, до боли, жать в некоторых местах. Что и произошло. Это очень сложная сфера, она вообще не реформируется без обратной связи. Маленький пример уже по исправлению ошибок закона: российское правительство торжествовало, что оно решило проблему пригородного сообщения, когда достигло соглашения с РАО «Российские железные дороги» о льготном проезде. Друзья мои, пригородный железнодорожный транспорт преобладает только в мегаполисах — это Москва и Санкт-Петербург, а для подавляющего большинства городов это автобусы, это речной транспорт. Таких вопросов, которые даже и в голову как-то не придут, если не разговаривать с теми, для кого шьют костюм, в законе миллион. Поэтому слабость обратной связи не позволяет при авторитарном принятии решений решать целый ряд вопросов.

Есть еще две причины, о которых я бы сказал коротко. Это агентские интересы. Чиновники — не винтики. Это люди со своим взглядом на жизнь, со своим представлением, что от этой жизни они должны получить. И одна из причин кризиса с монетизацией льгот, вообще говоря, очень хорошо иллюстрирует, что такое агентские отношения. Как вы помните, в конце 2004 года была ликвидирована выборность губернаторов. То есть губернаторы перешли из ситуации, когда их избирает население, в ситуацию, когда у них один избиратель и они его знают в лицо. Мэры оказались на грани такого же решения вопроса. В этих условиях они изменили свое поведение, им важно уже представлять не интересы избирателей, а интересы избирателя — того, единственного. А в чем его интерес? Реформы, например, надо делать. Значит, реформы надо делать быстрее всех. Значит, нужно бежать впереди паровоза. И поэтому жилищные тарифы были повышены (неожиданно для правительства) существенно быстрее, чем это было в расчетах Министерства финансов. А чего удивляться-то? Это нормальный принцип агентского поведения. Губернаторы и мэры вели себя правильно. Они исходили из интересов своего избирателя.

Есть еще третье обстоятельство, которое связано с распределительными группами, группами специальных интересов. При авторитарном принятии решения очень легко (гораздо легче, чем при демократическом) воздействовать на результат. И меня совершенно не удивляет, что при общем неблагополучном положении с монетизацией льгот есть группа, вполне довольная жизнью. Ну, действительно, семь уполномоченных фармацевтических компаний, которые имеют не только гарантированный рынок, но и государственные цены, которые выше рыночных. И такое будет. Потому что такие вещи возникают при любом авторитарном варианте принятия решений.

Общаться вовсе не значит любить

Ну и что же у нас с вами получается? Получается, что ни демократия, ни авторитаризм как способы принятия решений не могут покрыть всего множества вопросов. Точнее говоря, они вопросы-то покрывают, но ответов оптимальных по целому ряду пунктов не дают. Это не означает, что они вообще не работают и выбросить их надо, — это означает, что существует место под солнцем для каких-то иных принципов. Поэтому, когда влиятельный, лично мной уважаемый лидер демократов еще в 2001 году говорил: «А вам, гражданским организациям, вообще не надо с властью разговаривать, вот вы по телевидению объявили свои требования — и все, и хватит», — я тогда не соглашался и теперь не соглашаюсь. Во-первых, очень долго ждать ответа, во-вторых, я не понимаю, почему по этим вопросам должны общаться политические посредники, а не мы сами. Поэтому я полагаю, что и теоретически, и практически есть основания к тому, чтобы существовала сфера общения гражданского общества с властью. Это не означает, что это сфера любви и дружбы, — совсем нет. Здесь масса проблем. Это общение может быть эффективным при двух ограничениях: здесь не должно быть ни принципа большинства, ни принципа назначения. Есть у нас такие горячие головы, которые говорят: «А вот что это у нас федеральная Общественная палата не избирается всеобщим голосованием?». Слушайте, зачем вам два парламента? Два парламента — это еще больше возможностей для манипулирования исполнительной власти, чем один. Зачем второй раз наступать на те же самые грабли с Центральной избирательной комиссией? Поэтому не должно здесь быть принципа выборности, не должно здесь быть принципа большинства. Но и принципа назначения тоже — зачем вам еще одно министерство? Что оно даст? Поэтому я бы сказал: то, что Золушка на бал отправилась в карете, сделанной из тыквы, — это закономерно. Здесь надо искать совершенно нестандартные решения.

Может быть, и из тыквы Общественной палаты что-то может получиться, но при одном ограничении. Гражданское общество — такая странная штука, которая сильна своей аморфностью и влиятельна многоканальностью. Как только вы сделали один канал воздействия, вы потеряли механизм решения вопросов. Я бы сказал, это второй закон гражданской политики: есть сфера для прямого воздействия гражданского общества на власть, но это не должен быть механизм, основанный на принципе большинства или назначений, и он не должен быть монопольным. В этом случае жидкость дырочку найдет, и будут решены вопросы, которые неоптимально решаются или не решаются совсем ни демократическим, ни авторитарным методом.

Выборы — ярмарка агентов без заказчиков

Теперь давайте поговорим о том, что же делать Золушке на балу. Потому что истинный политический бал — это, конечно, выборы. А у нас на политическом балу одни тени вместо политических партий. Это такой бал теней. Давайте попробуем для начала понять, почему же политические партии дошли у нас до такого состояния, причем, похоже, уже все.

Вы никогда не задумывались над тем, что политические партии в принципе решают задачу, которая не имеет решения? Они жалуются на то, что делают, например, избирательные программы, а избиратель их программы не читает. Но избиратель нигде не читает предвыборные программы. Это то, что экономисты называют рациональной неосведомленностью. Нужно быть специально обученным человеком и тратить много часов на изучение их самых тонких различий. При этом, если подумать, для чего все эти колоссальные затраты? Всегда ли конкуренция партий что-нибудь дает избирателю? Ответ очень проблематичный. Поэтому, если мы будем говорить про выгоды и издержки избирателя, у него положение такое, что изучение программ, по-моему, не является первостепенной задачей.

Говорят, что он не ходит на выборы. Это тоже проблема не чисто российская. Давайте рассудим: зачем избирателю из большинства ходить на выборы? Он же из большинства, его воля все равно будет реализована. А из меньшинства зачем избирателю ходить на выборы? Он же из меньшинства, его воля все равно не будет учтена. Поэтому риски высокие, выгоды непонятные, образуется ситуация, когда политические партии начинают придумывать, какой бы дать простой сигнал. Они говорят: «А давайте мы скажем, что мы за Кремль, а вы против Кремля. Или мы против Кремля, а вы за Кремль». Но человеку, который хочет решить проблемы, скажем, жилищного строительства, или вырубания лесов, или протекающего крана, ему ничего не говорит: «за Кремль» или «против». Потому что Кремль как-то не очень решает эти самые проблемы. Тогда партии приходят к исполнительной власти и говорят: «Ну, слушайте, что ж делать-то? Тогда вы поделите между нами избирательный спектр, потому что должны же быть разные взгляды в парламенте». Вот мы и приехали, вот вам 2003 год. Проблема, которая вроде бы не имеет решения.

На мой взгляд, решением этой проблемы является наличие неполитических гражданских организаций. То, что я для себя назвал «закон включенного третьего» как третий закон гражданской политики. Давайте посмотрим, как реально это может воздействовать на издержки и выгоды не политических партий (оставим их в покое), а избирателя, потому что вопрос в его участии в процессе.

Начнем с издержек. Вообще-то избирателю было бы интересно знать, что ему предлагают и ходить или не ходить ему на выборы. Избирателю совсем не всегда нужно сломя голову бежать на выборы. Давайте опять посмотрим на другие типы предложения демократии. Вот акционерная демократия. Что, акционеры всегда едут бог знает куда на собрания акционеров? Нет. Но они придут все, если найдутся люди, которые им скажут: «Вот сегодня надо прийти!». И не в духе «волки, волки», с этим надо быть очень осторожным, для этого и держат независимых директоров, которые скажут миноритарным акционерам, у которых рассеяно имущество по всей большой стране, что теперь надо ехать на собрание, потому что ваши интересы под угрозой. Кстати, это ровно так же, как выбор потребителя на потребительском рынке. Нужна независимая оценка и информация не от участников конкуренции. Кроме рекламы, нужны еще такие вещи, как критика рекламы, антиреклама, рейтинги, которые делают общества потребителей, и т.д. Это если говорить об издержках.

Теперь о выгодах, потому что не верю я, что избиратель побежит в выборный процесс только потому, что там началась реальная схватка. Да, конечно, интересно посмотреть спектакль, очень забавно. Но еще хотелось бы, чтобы после этого спектакля, который, кстати, не всегда является очень эстетичным, был некий сухой остаток в виде выгод избирателя. А в чем его выгоды? Выгоды, видимо, в реализации интересов, которые есть у разных групп избирателей. И тут снова наступает проблема политических партий, которая решаема для гражданских организаций. Мы знаем, что все политические партии перед выборами открывают свои общественные приемные. Туда приходят люди жаловаться на все. При этом все они слышат один ответ. Какой? «Проголосуйте за нашу партию, и все будет хорошо». Таким способом интересы не выясняются. Интересы на самом деле выясняются, я бы сказал, как побочный продукт деятельности гражданских организаций. Когда люди приходят к экологам по поводу уплотненной застройки или вырубки во дворе, или в общество потребителей, или к солдатским матерям… Между прочим, люди рассказывают про все, про разные свои интересы. Хочешь не хочешь, но гражданские организации знают комплекс не только узко, а по всей линии интересов своих клиентов. Но ведь эти интересы надо не только протранслировать. Нужно эти интересы провести через политический механизм и воплотить определенным образом. И тут наступает, пожалуй, самая пикантная проблема.

Мне кажется, то, что у нас происходит с политиками сейчас, в 2005 году (хотя началось это раньше), — это закономерно. Потому что политики и политические партии — это агенты, у которых должны быть заказчики. Мы имеем ярмарку агентов, а заказчиков нет. В итоге мы наблюдаем тяжелый процесс депрофессионализации политиков. Обратите внимание, они же у нас все стали радиокомментаторами. Как чего происходит, они идут на радио и комментируют. Они бы шли на телевидение — власть не пускает. Но это другая профессия — у нас есть радиообозреватели. И не хуже, чем политики. Они не занимаются своей основной профессией, потому что это агенты, у которых нет заказчиков. Потому что у нас вся система 1990-х годов была перевернута. У нас же депутат вокруг себя формировал партию. Не партия контролировала депутата, а депутат контролировал партию. Партия пыталась вокруг себя собрать гражданские организации. Не гражданские организации транслировали заказ групп интересов и контролировали, сделано это или не сделано, а наоборот: их там пытались заставить принести голоса. Кстати, опять одна из иллюзий, которые распространяют политические партии, что если 51% голосов не получил, то ничего сделать не можешь. Это не так, потому что, кроме количества голосов в парламенте (издержек голосования), есть еще такая вещь, как издержки создания законопроекта: меньшинство, которое много работает в комитетах, «компенсирует» недостаток голосов.

Эта перевернутая система не может дать результата для избирателя. Она и не дала результата. Избирателя еще придется убеждать, что какая-то выборная система с последующим продолжением в виде выявления интересов, проведения контроля заказчика над агентом может дать для него результат. Мне думается, стоит очень серьезная проблема перестройки этой сферы, иначе избиратель не придет в избирательный процесс. В этом и должен помочь «закон включенного третьего».

Именно гражданское общество «представляет интересы заказчика» в прямом и переносном смысле этих слов, а политическое общество должно обслуживать эти интересы.

Пока же туфельку Золушки примеряют все кому не лень: от политтехнологов до политадминистраторов. Впрочем, как и положено по сюжету старой сказки, абсолютно без всякого успеха.